- Капитан Слоумен! - сердито прервал его Кроссмен. - Меня удивляют ваши рассуждения. Наши дамы вряд ли будут вам признательны за такие оскорбительные намеки.
- Какие намеки, сэр?
- Неужели вы думаете, что хотя бы одна из них снизошла бы до разговора с этим человеком?
- С каким? Я назвал двоих.
- Вы меня достаточно хорошо понимаете, Слоумен, а я вас. Наши дамы, несомненно, будут весьма польщены тем, что их имена упоминаются рядом с именем этого темного авантюриста-конокрада, подозреваемого в убийстве.
- Мориса-мустангера подозревают в убийстве, но все остальное к нему не относится. Он не конокрад и не авантюрист. Что же касается вашего утверждения, будто ни одна из наших дам не снизойдет до разговора с ним, то в этом - как и во многом другом - вы ошибаетесь, мистер Кроссмен. Я его лучше знаю, и я утверждаю, что он воспитан не хуже любого из нас. Нашим дамам незачем бояться знакомства с ним; и, раз уж вы коснулись этой темы, могу добавить, что вряд ли они - по крайней мере, некоторые из них - испугались бы этого. Морис-мустангер, как я сам видел, в присутствии наших дам всегда помнил свое место. А кроме того, я сильно сомневаюсь, что его интересует какая-нибудь из них.
- В самом деле? Какое счастье для того, кто мог бы оказаться его соперником!
- Пожалуй, - спокойно ответил Слоумен.
- А может быть...- сказал Генкок, желая замять неприятный разговор, - может быть, причина этой предполагаемой ссоры была прекрасная сеньорита, о которой сейчас так много говорят? Я ее никогда не видел, но то, что я о ней слышал, позволяет думать, что из-за нее могла бы произойти не одна дуэль.
- Все может быть...-протянул Кроссмен, обрадованный предположением, что красивый ирландец мечтает вовсе не о племяннице интенданта.
- Его заперли на гауптвахте, - сообщил Генкок новость, которую он только что узнал (разговор этот происходил вскоре после их возвращения из похода против команчей). - С ним его чудак слуга. Майор отдал распоряжение удвоить охрану. Что это значит, капитан Слоумен? Вы, наверно, это можете объяснить лучше других. Ведь не ждут же, что он попытается бежать!
- Не думаю, - ответил Слоумен, - особенно если принять во внимание, что он не знает, где находится. Я только что был там, чтобы посмотреть на него. У него настолько помрачен рассудок, что он не узнал бы самого себя в зеркале.
- Помрачен рассудок?.. Что вы хотите этим сказать? - спросили Генкок и другие офицеры, которые еще не знали всех подробностей случившегося.
- У него горячка - он бредит.
- Неужели же из-за этого усилена охрана? Чертовски странно! Должно быть, сам майор немного помешался.
- Может быть, это предложение или, вернее, распоряжение майорши? Ха-ха-ха!
- Но что это означает? Неужели наш старик действительно опасается, что мустангер сбежит оттуда?
- По-моему, дело не в этом. Ои, по-видимому, больше опасается, что кто-нибудь ворвется туда.
- Ах, вот как!
- Да, для Мориса-мустангера безопаснее находиться под замком. По поселку бродят подозрительные личности, и снова начались разговоры о суде Линча. Либо "регулярники" жалеют, что отложили расправу, либо кто-то их настраивает против мустангера. Ему повезло, что старый охотник вступился за него и что мы вернулись вовремя. Еще один день - и мы не застали бы Мориса Джеральда в живых. Теперь, во всяким случае, беднягу будут судить честно.
- Когда же суд?
- Как только к нему вернется сознание.
- Этого, может быть, придется ждать целый месяц, если не больше.
- А может быть, все пройдет через несколько дней или даже часов. Раны его, по-видимому, не так уж серьезны. Больше пострадал его рассудок - очевидно, не от них, а от какого-то душевного потрясения. Все может измениться за один день. И, насколько мне известно, "регулярники" требуют, чтобы его судили немедленно, как только он придет в себя. Ждать, когда у него заживут раны, они не намерены.
- Может быть, ему удастся оправдаться? Надеюсь, так и будет, - сказал Генкок.
- Не думаю, - ответил Кроссмен, покачав головой. - Поживем - увидим.
- А я в этом уверен, - сказал Слоумен. Но в тоне eго слышалась не столько уверенность, сколько желание, чтобы это было так.
Глава LXIX. ТАЙНА И ТРАУР
В асиенде Каса-дель-Корво царит печаль. Между членами семьи - какие-то загадочные отношения.
Их осталось только трое. Видятся они гораздо реже, чем раньше, а при встречах держатся очень холодно. Они видятся только за столом и говорят тогда только о самом необходимом.
Понять причину этой печали нетрудно; до некоторой степени понятна и их молчаливость.
Смерть, в которой больше уже никто не сомневается, - смерть единственного сына, единственного брата, неожиданная и загадочная, - страшный удар и для отца и для сестры.
Эта же смерть может объяснить и мрачное уныние Кассия Колхауна, двоюродного брата убитого.
Но дело не только в этом. Они сдержанны друг с другом даже в тех редких случаях, когда им приходится говорить о семейной трагедии.
Помимо общего горя, у каждого из них есть еще какая-то своя тайная печаль, которой он не делится и не может поделиться с остальными.
Гордый плантатор не выходит теперь из дому. Он часами шагает по комнатам и коридорам. Тяжесть горя сломила его гордость и грозит разбить сердце. Однако старика гнетет не только тоска о погибшем сыне; невнятные проклятия, срывающиеся порой с его губ, выдают и другие чувства.
Колхаун все время куда-то уезжает, как и раньше; он появляется, только когда надо садиться за стол или ложиться спать, - и то не всегда.
Как-то раз он отсутствовал весь день и почти всю ночь. Никто не знает, где он был; и ни у кого нет права спрашивать его об этом.
Луиза почти все время проводит в своей комнате. Иногда, правда, она поднимается на асотею и стоит там одна, о чем-то размышляя.
Там, под сводом синего неба, ей легче переносить свои страдания - тоску о погибшем брате, страх потерять любимого и, быть может, неприятные мысли о скандале, уже связанном с ее именем.
Последнее меньше всего беспокоит ее. Больше всего ее волнует страх за любимого; печаль о погибшем брате, такая мучительная вначале, стала понемногу утихать.
Но тревога о возлюбленном с каждым часом становится сильнее.
Луиза знает, что Морис Джеральд заперт в крепких стенах военной гауптвахты.
То, что эти стены неприступны, ее не беспокоит; наоборот, она боится, что они недостаточно крепки. Для этого у Луизы есть основания. До нее дошли ужасные слухи.
Поговаривают о новом суде Линча; на этот раз в качестве судьи выступит не Сэм Мэнли и присяжными будут не "регулярники", а негодяи, не знающие, что такое совесть, которых всегда можно найти в пограничных селениях, особенно вблизи военного поста.
У многих эти разговоры вызывают удивление. Трудно понять, почему арестованного должны снова судить не по закону.
Факты, выяснившиеся за последнее время, не меняют дела; во всяком случае, нет никаких новых доказательств его виновности.
Хотя четыре всадника и не были индейцами - что доказано находкой в дупле, - тем не менее вполне возможно, что в смерти Генри Пойндекстера повинны они. Кроме того, нет ни малейшей связи между ними и мустангером - не больше, чем если бы они были настоящими команчами.
Почему же тогда опять вспыхнула эта неприязнь к арестованному?
Все это настолько странно, что многих ставит у тупик.
Лишь немногие знают или подозревают разгадку этой страшной тайны; пожалуй, всего только трое: Зеб Стумп и Луиза Пойндекстер; третий - Кассий Колхаун.
Наблюдательный охотник заметил кое-что подозрительное в поведении Мигуэля Диаса и его приятелей, которые неожиданно завязали дружбу с десятком таких же отпетых негодяев - "грозы" поселка. Зеб выяснил также, что их подстрекатель - отставной капитан волонтеров Кассий Колхаун.
Зеб Стумп поделился своими открытиями с молодой креолкой, которая поняла всю их важность; это-то и вызвало в ней мучительную тревогу.
Жадно ловит она новые слухи, напряженно глядит на дорогу, ведущую к форту, точно ждет вестника, который принесет ей оттуда либо смертный приговор, либо надежду на жизнь.
Она не смеет показываться около гауптвахты. Вход туда охраняется часовым, а кругом люди - толпа праздных зевак, которые во всех странах находят какое-то мрачное удовольствие быть вблизи тех, кто совершил преступление.
А этот осужденный вызывает особый интерес, потому что он сумасшедший, или хотя бы временно лишился рассудка.
Дверь гауптвахты, несмотря на присутствие часовых, все время осаждается бездельниками, прислушивающимися к бреду безумца. Пройти сквозь эту толпу под огнем любопытных взглядов
- значит для Луизы Пойндекстер рисковать своей репутацией.
Если бы Луиза была предоставлена самой себе, это соображение, возможно, ее не остановило бы, но за ней следит отец, у которого и так уже возникли подозрения. A кроме того, еще один родственник не менее рьяно оберегает ее честь в глазах общества. Ей не позволят это сделать.
Ей остается только сидеть дома; то, запершись в своей комнате, она ищет утешения в воспоминаниях о словах, которые она слышала на Аламо у постели больного; то на асотее перебирает в памяти счастливые минуты, проведенные среди акаций; то снова горюет при мысли, что тот, кто покорил ее гордое сердце, теперь унижен, опозорен, брошен в тюрьму и, быть может, выйдет оттуда лишь для того, чтобы умереть.
Как счастлива была Луиза, когда на четвертый день утром в Каса-дель-Корво появился Зеб Стумп и принес известие, что "отряд вернулся в форт"!
А это говорило о многом. Теперь уже не надо было опасаться жестокого намерения вырвать арестованного у стражи - не для того, чтобы спасти его, а для того, чтобы погубить.
- Можете больше не беспокоиться, - сказал Зеб с уверенностыо в голосе. - Теперь эта опасность миновала, мисс Луиза, - я принял меры.
- Меры? Но какие, Зеб?
- Прежде всего я повидался с майором сразу же, как только он вериулся, и мы поговорили с ним по душам. Я рассказал ему всю эту историю, все, что мне самому известно. К счастью, он не настроен против мистера Мориса, а, сдается мне, по-прежнему хорошо к нему относится. Потом я рассказал про эту грязную банду американцев, мексиканцев и прочих. Не забыл и про негодяя Диаса - пожалуй, caмого опасного из них. И вот майор распорядился удвоить oxpaну.