Смекни!
smekni.com

Читатель теперь легко сам поймет причину смущения, овладевшего дворецким Гаврилой после разговора с госпожой. "Госпожа,-думал он, посиживая у окна,-конечно, жалует Герасима (Гавриле хорошо это было известно, и оттого он сам ему потакал), все же он существо бессловесное;

не доложить же госпоже, что вот Герасим, мол, за Татьяной ухаживает. Да и наконец оно и справедливо, какой он муж? А с другой стороны, стоит этому, прости господи, лешему узнать, что Татьяну выдают за Капитона, ведь он все в доме переломает, ей-ей. Ведь с ним не столкуешь; ведь его, черта этакого, согрешил я, грешный, никаким способом не уломаешь... право!.."

Появление Капитона прервало нить Гаврилиных размышлений. Легкомысленный башмачник вошел, закинул руки назад и, развязно прислонясь к выдающемуся углу стены подле двери, поставил правую ножку крестообразно перед левой и встряхнул головой. "Вот, мол, я. Чего вам потребно?"

Гаврила посмотрел на Капитона и застучал пальцами по косяку окна. Капитон только прищурил немного свои оловянные глазки, но не опустил их, даже усмехнулся слегка и провел рукой по своим белесоватым волосам, которые так и ерошились во все стороны. Ну да, я, мол, я. Чего глядишь?

- Хорош, - проговорил Гаврила и помолчал. - Хорош, нечего сказать!

Капитон только плечиками передернул. "А ты небось лучше?"-подумал он про себя.

- Ну, посмотри на себя, ну, посмотри,-продолжал с укоризной Гаврила,-ну, на кого ты похож?

Капитон окинул спокойным взором свой истасканный и оборванный сюртук, свои заплатанные панталоны, с особенным вниманием осмотрел он свои дырявые сапоги, особенно тот, о носок которого так щеголевато опиралась его правая "ножка, и снова уставился на дворецкого.

- А что-с?

- Что-с?-повторил Гаврила.-Что-с? Еще ты говоришь: что-с? На черта ты похож, согрешил я, грешный, вот на кого ты похож.

Капитон проворно замигал глазками.

"Ругайтесь, мол, ругайтесь, Гаврила Андреич",- подумал он опять про себя.

- Ведь вот ты опять пьян был,-начал Гаврила,--)-&едь опять? А? ну, отвечай же.

- По слабости здоровья спиртным напиткам подвергался действительн- возразил Капитон.

- По слабости здоровья!.. Мало тебя наказывают-вот что; а в Питере еще был в ученье... Многому ты выучился в ученье. Только хлеб даром ешь.

- В этом случае, Гаврила Андреич, один мне судья:

сам господь бог- и больше никого. Тот один знает, каков я человек на сем свете суть и точно ли даром хлеб ем. А что касается в соображении до пьянства-то и в этом случае виноват не я, а более один товарищ; сам же меня он сманул, да и сполитиковал, ушел то есть, а я...

- А ты остался, гусь, на улице. Ах ты, забубенный человек! Ну, да дело не в том,- продолжал дворецкий.,- а вот что. Барыне...-тут он помолчал, - барыне угодно, чтоб ты женился. Слышишь? Они полагают, что ты остепенишься женившись. Понимаешь?

- Как не понимать-с.

- Ну, да. По-моему, лучше бы тебя хорошенько в руки взять. Ну, да это уж их дело. Что ж? ты согласен? Капитон осклабился.

- Женитьба дело хорошее для человека, Гаврила Андреич; и я, с своей стороны, с очень моим приятным удовольствием.

- Ну, да,-возразил Гаврила и подумал про себя: "Нечего сказать, аккуратно говорит человек".-Только вот что,-продолжал он вслух,-невесту-то тебе приискали неладную.

- А какую, позвольте полюбопытствовать?..

- Татьяну.

- Татьяну?

И Капитон вытаращил глаза и отделился от стены.

- Ну, чего ж ты всполохнулся?.. Разве она тебе не по нраву?

- Какое не по нраву, Гаврила Андреич! девка она ничего, работница, смирная девка... Да ведь вы сами знаете, Гаврила Андрепч, ведь тот-то, леший, кикимора-то степная, ведь он за ней...

- Знаю, брат, все знаю,-с досадой прервал его дворецкий.-да ведь...

- Да помилуйте, Гаврила Андреич! ведь он меня убьет, ей-богу убьет, как муху какую-нибудь прихлопнет; ведь у него рука, ведь вы извольте сами посмотреть, что у него за рука; ведь у него просто Минина и Пожарского рука. Ведь он, глухой, бьет и не слышит, как бьет! Словно во сне кулачищами-то махает. И унять его нет никакой возможности; почему? потому, вы сами знаете, Гаврила Андреич, он глух и вдобавку глуп, как пятка. Ведь это какой-то зверь, идол, Гаврила Андреич,-хуже идола... осина какая-то: за что же я теперь от него страдать должен? Конечно, мне уж теперь все нипочем: обдержался, обтерпелся человек, обмаслился, как коломенский горшок,-все же я, однако, человек, а не какой-нибудь, в самом деле, ничтожный горшок.

- Знаю, знаю, не расписывай...

- Господи боже мой!-с жаром продолжал башмач-ник,-когда же конец? когда, господи! Горемыка я, горемыка неисходная! Судьба-то, судьба-то моя, подумаешь! В младых летах был я бит через немца хозяина, в лучший сустав жизни моей бит от своего же брата, наконец в зрелые годы вот до чего дослужился...

- Эх, ты, мочальная душа,- проговорил Гаврила.- Чего распространяешься, право!

- Как чего, Гаврила Андреич! Не побоев я боюсь, Гаврила Андреич. Накажи меня господин в стенах да подай мне при людях приветствие, и все я в числе человеков, а тут ведь от кого приходится...

- Ну, пошел вон,-нетерпеливо перебил его Гаврила. Капитон отвернулся и поплелся вон.

- А положим, его бы не было,- крикнул ему вслед дворецкий,-ты-то сам согласен?

- Изъявляю,- возразил Капитон и удалился. Красноречие не покидало его даже в крайних случаях. Дворецкий несколько раз прошелся по комнате.

- Ну, позовите теперь Татьяну,- промолвил он наконец. Через несколько мгновений Татьяна вошла чуть слышно и остановилась у порога.

- Что прикажете, Гаврила Андреич?-проговорила она тихим голосом.

Дворецкий пристально посмотрел на нее.

- Ну,-промолвил он,-Танюша, хочешь замуж идти? Барыня тебе жениха сыскала.

- Слушаю, Гаврила Андреич. А кого они мне в женихи назначают?-прибавила она с нерешительностью.

- Капитона, башмачника.

- Слушаю-с.

- Он легкомысленный человек, это точно. Но госпожа в этом случае на тебя надеется.

- Слушаю-с.

- Одна беда... ведь этот глухарь-то, Гараська, он ведь за тобой ухаживает. И чем ты этого медведя к себе приворожила? А ведь он убьет тебя, пожалуй, медведь этакой..

- Убьет, Гаврила Андреич, беспременно убьет.

- Убьет... Ну, это мы увидим. Как это ты говоришь: убьет! Разве он имеет право тебя убивать, посуди сама.

- А не знаю, Гаврила Андреич, имеет ли, нет ли.:

- Экая! ведь ты ему этак ничего не обещала...

- Чего изволите-с?

Дворецкий помолчал и подумал:

"Безответная ты душа!"-Ну, хорошо,-прибавил он,- мы еще поговорим с тобой, а теперь ступай, Танюша; я вижу, ты точно смиренница.

Татьяна повернулась, оперлась легонько о притолоку и ушла.

"А может быть, барыня-то завтра и забудет об этой свадьбе,- подумал дворецкий,- я-то из чего растревожился? Озорника-то мы этого скрутим; коли что-в полицию знать дадим..."-Устинья Федоровна!-крикнул он громким голосом своей жене,- поставьте-ка самоварчик, моя почтенная...

Татьяна почти весь тот день не выходила из прачечной. Сперва она всплакнула, потом утерла слезы и принялась по-прежнему за работу. Капитон до самой поздней ночи просидел в заведении с каким-то приятелем мрачного вида и подробно ему рассказал, как он в Питере проживал у одного барина, который всем бы взял, да за порядками был наблюдателен и притом одной ошибкой маленечко произволялся: хмелем гораздо забирал, а что до женского пола, просто во все качества доходил... Мрачный товарищ только поддакивал; но когда Капитон объявил наконец, что он, по одному случаю, должен завтра же руку на себя наложить, мрачный товарищ заметил, что пора спать. И они разошлись грубо и молча.

Между тем ожидания дворецкого не сбылись. Барыню так заняла мысль о Капитоновой свадьбе, что она даже ночью только об этом разговаривала с одной из своих компаньонок, которая держалась у ней в доме единственно на случай бессонницы и, как ночной извозчик, спала днем. Когда Гаврила вошел к ней после чаю с докладом, первым ее вопросом было:

а что наша свадьба, идет? Он, разумеется, отвечал, что идет как нельзя лучше и что Капитон сегодня же к ней явится с поклоном. Барыне что-то нездоровилось; она недолго занималась делами. Дворецкий возвратился к себе в комнату и созвал совет. Дело точно требовало особенного обсуждения. Татьяна не прекословила, конечно; но Капитон объявлял во всеуслышание, что у него одна голова, а не две и не три... Герасим сурово и быстро на всех поглядывал, не отходил от девичьего крыльца и, казалось, догадывался, что затевается что-то для него недоброе. Собравшиеся (в числе их присутствовал старый буфетчик, по прозвищу дядя Хвост, к которому все с почтеньем обращались за советом, хотя только и слышали от него, что: вот оно как, да: да, да, да) начали с того, что, на всякий случай для безопасности, заперли Капитон а в чуланчик с водоочистительной машиной и принялись думать крепкую думу. Конечно, легко было прибегнуть к силе; но боже сохрани! выйдет шум, барыня обеспокоится-беда! Как быть? Думали, думали и выдумали наконец. Неоднократно было замечено, что Герасим терпеть не мог пьяниц... Сидя за воротами, он всякий раз, бывало, с негодованием отворачивался. когда мимо его неверными шагами и с козырьком фуражки на ухе проходил какой-нибудь нагрузившийся человек. Решили научить Татьяну, чтобы она притворилась хмельной и прошла бы, пошатываясь и покачиваясь, мимо Герасима. Бедная девка долго не соглашалась, но ее уговорили;