(Обвивает его шею руками.) Голубчик мой. Милый мой...
Герман
Мне страшно, Фаина.
Фаина
Не бойся, мой милый: никто не узнает... Вот такого, как ты, я видела во
сне... вот такого ждала по ночам на реке...
Герман
Ты смотришь прямо в душу... черными глазами...
Фаина
Неправда. Смотри ближе: это ночью черные глаза. А днем рыжие; видишь -
рыжие? Не бойся, Герман, бедный мальчик, милый мальчик, русые кудри...
Еще ближе придвигает к нему лицо. - И опять слышно ближе:
Выди, выди в рожь высокую,
Там до ночки погожу,
А завижу черноокую, -
Все товары разложу...
Песня обрывается.
Фаина
Слышишь?
Герман
Не слышу больше... Тихо... Никогда не слыхал такой тишины... Там была
другая тишина...
Метель проносится, опять светлеет.
Фаина (садится по-прежнему)
Эй, Герман! Жена твоя - плачет о тебе?
Герман
Это было во сне, Фаина?
Фаина (резко)
Во сне! Слышишь, ветер плачет? Это жена твоя плачет!
Она начинает тревожно вслушиваться: в стонах ветра просыпается та же старая
нота: будто кто-то рыдает призывно, жалобно, безутешно.
Герман
Не вспоминай, Фаина.
Фаина
Вольна вспоминать! Все вольна! Уйти вольна, задушить - все вольна!
Слушай ветер! Слушай!
Герман
За что ты так сурова?
Фаина
За то, что ждала и не дождалась! За то, что был ты человеком, пока лицо
у тебя было в крови! - Господи! Господи! Стань человеком!
Метель рыдает вдали старыми слезами.
Герман
Ты бьешь меня речами и взорами, как бичом, как метель.
Фаина
Я бью тебя за слова! Много ты сказал красивых слов! Да разве знаешь ты
что-нибудь, кроме слов!
Герман
Все знаю. Все знаю теперь. Не тревожь: больше не разбудишь ни бичом, ни
поцелуем.
Фаина (в тревоге)
Эй, Герман, берегись! Герман, метель идет!
Герман
Все равно. Не буди. Пусть другой отыщет дорогу.
Фаина (в безумной тревоге)
Ты засыпаешь, Герман? Пора проснуться, пора!
Метель налетает. Мрак и звон. Еще яснее звучат старые слезы.
Герман
Не вижу ничего. Не помню ни о чем. Чьи это очи - такие темные? Чьи это
руки - такие ласковые? Чьи это руки - такие нежные? Так ты - невеста моя?
Открой лицо.
Фаина (приникает к нему)
Очнись - все будет по-новому: взмахну узорным рукавом, запою удалую
песню, полетим на тройке... Дальше от него... дальше.
Герман (в бреду)
Куда? Все пути заметены...
Фаина
К самому сердцу прижму тебя, желанный. Слушай, слушай, бьется сердце,
просыпается сердце, запевает алая, жаркая кровь, слушай, слушай...
Герман (в бреду)
Слышу, звенит. Кони умчались. Открой лицо: я не помню тебя.
Фаина (в тоске)
Не смертью - жизнью дышу на тебя! (Она прикладывает горсть снега к его
лбу.) Милый мой. Желанный, целуй меня. Он зовет! Старый зовет! Властный
кличет! Целуй меня!
Герман
Что это? Визжат машины, умирают люди? Да, да: широкие площади, вереницы
огней... Это - город, огромный город... Серая башня... из башни кто-то
глядит на меня... Кто это? Ах, мать моя, мать. Она кивает. Что ты говоришь?
Мать моя! Не слышу...
Фаина
Проснись, родимый! Мать кличет!
Герман
Кто это? Ангел в белой одежде! Золотые пряди волос! Крылья за плечами!
Как сияет! в руках - лилия... лилия или свеча? Венчальная свеча! Елена!
Господи! Елена!
Фаина (в безумной тоске)
Проснись, Герман! Будет спать! Здесь я одна! Только проснись!
Герман
Она говорит: проснись, Герман. - Нет, нет: ей все равно, все равно...
Она показывает мне туда... Как там бело. Она кивает мне... уходит...
уходит... ушла... Больше нет ее. - Холодно. Какой блеск! Какие звуки! Что
это? Рог? Сухой треск барабанов! Вот он идет... идет герой - в крылатом
шлеме, с мечом на плече... и навстречу...
Фаина (совсем приникнув к нему)
Что видишь теперь? Что помнишь теперь?
Герман
Ты - навстречу - неизбежная? Судьба? Какие темные очи. Какие холодные
губы. Только не спрашивай ни о чем... Темно... Холодно. Не могу вспомнить...
Фаина поднимает голову Германа. Он смотрит на нее широко открытыми глазами.
Герман
Это все был сон? - Фаина! Ты знаешь дорогу?
Фаина (с небывалой тоской и нежностью)
Ты любишь меня?
Герман
Люблю тебя.
Фаина
Ты знаешь меня?
Герман
Не знаю.
Фаина
Ты найдешь меня?
Герман
Найду.
И внезапно, совсем вблизи, раздается победно-грустный напев, разносимый
вьюгой:
Только знает ночь глубокая,
Как поладили они...
Распрямись ты, рожь высокая,
Тайну свято сохрани...
Фаина
Трижды целую тебя. Встретиться нам еще не пришла пора. Он зовет. Живи.
Люби меня. Ищи меня. Мой старый, мой властный, мой печальный пришел за мной.
Буду близко. Родной мой, любимый, желанный! Прощай! Прощай!
Последние слова Фаины разносит плачущая вьюга. Фаина убегает в метель и во
мрак. Герман остается один под холмом.
Герман
Все бело. Одно осталось: то, о чем я просил тебя, господи: чистая
совесть. И нет дороги. Что же делать мне, нищему? Куда идти?
Мрак почти полный. Только снег и ветер звенит. И вдруг, рядом с Германом,
вырастает прохожий Коробейник.
Коробейник
Эй, кто там? Чего стоишь? Замерзнуть захотел?
Герман
Сам дойду.
Коробейник
Ну, двигайся, брат, двигайся: это святому так простоять нипочем, а
нашему брату нельзя, занесет вьюга! Мало ли народу она укачала, убаюкала...
Герман
А ты дорогу знаешь?
Коробейник
Знаю, как не знать. - Да ты нездешний, что ли?
Герман
Нездешний.
Коробейник
Вон там огонек видишь?
Герман
Нет, не вижу.
Коробейник
Ну, приглядишься, увидишь. А куда тебе надо-то?
Герман
А я сам не знаю.
Коробейник
Не знаешь? Чудной человек. Бродячий, значит! Ну, иди, иди, только на
месте не стой. До ближнего места я тебя доведу, а потом - сам пойдешь, куда
знаешь.
Герман
Выведи, прохожий. Потом, куда знаю, сам пойду.
1908
КОММЕНТАРИИ
Сборники своих пьес Блок издавал трижды - в 1908, 1916 и 1918 годах. В последние годы жизни Блок планировал наиболее полное издание своего "Театра", которое, однако, при жизни поэта осуществлено не было. Драматические произведения Блока печатаются в настоящем издании по т. 4 Собрания сочинений А. Блока в 8 томах с проверкой и правкой по сборнику "Театр" 1918 года (и правленной Блоком корректуре этого издания, Институт русской литературы АН СССР, Ленинград) и ряду разрозненных публикаций 1918-1921 годов.
Песня Судьбы
Давая "Песне Судьбы" при первой публикации (альманах "Шиповник", IX, 1909) подзаголовок "Драматический пролог". Блок подчеркивал незавершенный и вместе с тем принципиально новый характер воплотившихся в этой пьесе исканий. По утверждающему общественному пафосу "Песню Судьбы" нетрудно отличить от более ранних пьес Блока, объединявшихся общим заглавием "лирические драмы". Наметившийся в драме переход от субъективно-символистских мотивов "Снежной маски" к поэзии "Родины" сопровождался у Блока обострением интереса к наследию Некрасова и Гоголя, мечтами о журнале в традициях "Современника", оживленной публицистической деятельностью (см. "Народ и интеллигенция" в т. 5 наст. издания и записные книжки Блока за 12 сентября 1908 года в т. 6 наст, издания). Некрасовский образ "коробейника" используется Блоком, помимо "Песни Судьбы", и в предисловии к сборнику лирики "Земля в снегу" (1908).
Вместе с тем собственно лирическое начало в драме не ослабло и ничуть не заглушается поэтом. Блок, напротив, подчеркивает, что в устремлении к общественному идеалу он обретает выход из сложных обстоятельств личной драмы, что к Родине его приводят именно поиски подлинной и высокой любви. В этом смысле финал "Песни Судьбы" необычайно близок по духу интимно-лирическим стихам, закономерно открывающим цикл "Родина" ("Ты отошла, и я в пустыне...", т. 3 наст. издания).
Близкие Блока живо чувствовали биографический подтекст драмы. В решении центральных образов "Песни Судьбы" - Германа, Елены, Фаины, Друга, Монаха - слышатся отголоски личного опыта поэта в его отношениях, с Л. Д. Блок, А. Белым, С. Соловьевым, Е. Ивановым, Н. Н. Волоховой. В дневниковой записи от 1 декабря 1912 года поэт не случайно признается, что на сцене в роли Фаины мечтал видеть именно Волохову. Здесь, однако, важно уточнить, что у Блока это было вызвано не только личной привязанностью, но и уверенностью в значении таланта Н. Волоховой "для дела народного театра", оценкой своей собственной драмы как произведения с пафосом народности. Расшифровку отдельных моментов драмы облегчает мемуарная литература (в особенности воспоминания о Блоке В. П. Веригиной и Н. Н. Волоховой, опубликованные в Ученых записках Тартуского университета, вып. 104, 1961). Например, свидетельства о глубокой личной драме, пережитой Н. Волоховой накануне встречи с Блоком, помогают понять признание Фаины в финале "Песни Судьбы": "Он зовет! Старый зовет! Властный кличет"; прототипом же Спутника Фаины, как сообщает Л. Д. Блок, был граф С. Ю. Витте (см. Александр Блок. Стихотворения. Поэмы. Театр. Л., 1936, стр. 564). При всем схематизме образа не является целиком вымышленным персонажем и Герман. В уста Германа автор вкладывает слова, наиболее дорогие для себя лично, и в общем рисунке судьбы Германа следует за историей своих собственных исканий. Однако иногда лирические самохарактеристики главного героя оказываются недостаточны для осуществления общего замысла драмы. В формировании общего настроения пьесы весьма большая нагрузка ложится на собственное авторское повествование. Авторский сопроводительный текст в кульминационной пятой картине требует особенно внимательного прочтения. Он рисует не только общую обстановку действия или внешние приметы героев, но и панораму огромного символистского "макрокосмоса", в котором, по замыслу Блока, и разыгрывается все "земное" действие драмы. Доверив Герману и Фаине любимые темы России, тройки, Куликова поля, Блок берет на самого себя как на эпического комментатора действия задачу вписать эти мотивы в мелодию "мирового оркестра". Последний образ был для Блока как символиста необычайно важен (поэт использует его в стихотворении "Голоса скрипок", т. 3 наст, издания, в докладе "О современном состоянии русского символизма", где Блок разъясняет цветовую символику своей драмы, и в статье "Памяти В. Ф. Коммиссаржевской", т. 5 наст, издания), хотя такие "космические" мотивировки ослабляли звучание дорогой самому поэту гражданственно-патриотической темы. Поэт осознавал художественные и философские недостатки своей драмы и тяжело переживал ее несовершенство. В план сборника "Театр" драма была включена лишь в 1919 году. При жизни Блока это издание осуществлено не было. Драма печатается по тексту отдельного издания ("Алконост", П., 1919).