И он вспоминал, как уже на Петровке обогнал его, трижды посветив ему фарами, и потом, выглядывая в окно, видел неотступно мчавшуюся следом машину Михеева, желтые качающиеся подфарники. Только перед Климентовским, вплотную притормозив перед светофором, ненужно мигающим в ночную безлюдность улиц, он с нетерпением подождал, когда подойдет "Победа" Михеева; тот притер завизжавшую тормозами машину, опустил стекло, высунул сизо-белое лицо и ничего не спросил, лишь рот немо искривлен был.
- В Вишняковский, к церковке! - глухо бросил Константин. - Там поговорим.
"Где же он был? Видел ли Михеев, когда я?.. - думал Константин, ощупывая негнущимися пальцами ствол пистолета в кармане. - Что я должен делать с ним? Выбросить? Спрятать? Те трое могли заявить. Могут проверить все ночные такси?.."
Он нерешительно вылез из машины, без щелчка закрыл дверцу. В переулке на двухэтажные деревянные дома, на навесы парадных мягко сыпался снежок, бесшумно ровнял мостовую, укладывался на железную ограду, на каменные столбы, на углами торчащее железо развороченных куполов и косо летел в темные проемы разбитых церковных окон.
"Да, в церкви, в церкви спрятать!.." - подумал он и еще неосознанно сделал шаг к закрытым церковным воротам, толкнул их, заскрежетало железо.
Он толкнул еще раз - ворота не поддавались. Константин подышал на пальцы, обожженные железом, и, спрятав руки в карманы, стал оглядывать ограду, постепенно приходя в себя: "Спокойно, милый, спокойно..."
Завывающий рокот мотора возник, приближаясь, в переулке, свет фар побежал по мостовой, зеленым глазом светил сквозь снег фонарик такси.
"Михеев?.." И он тут же увидел, как впритык к его машине подкатила "Победа" Михеева, - распахнулась дверца, и Михеев, без шапки, почти вывалился на мостовую, побежал к нему на подгибающихся ногах.
- Корабельников!.. Корабельников!.. Ты-и!..
- А шапка, Илюша, где? - как можно спокойнее спросил Константин. - В машине?
- Ты... ты что наделал? - набухшим голосом крикнул Михеев и схватил Константина за плечи, потряс с какой-то сумасшедшей силой. - Ты... Ты погубить меня захотел?.. Ты зачем пистолетом?.. Откуда у тебя? Ты кто такой? Зачем?..
Он все неистово тряс Константина за плечи, табачное дыхание его смешивалось с кислым запахом полушубка; выпукло-черные зрачки дико впивались в зрачки Константина.
- Успокойся, Илюша. - Константин отцепил руки Михеева, проговорил: - И не кричи. Пойдем сядем в машину, подумаем... - И, подойдя к своей машине, раскрыл дверцу. - Лезь. Я с другой стороны.
"Он все видел. Где же он был? Почему я его не видел тогда?"
- Что ты наделал, что ты натворил, а? - бормотал Михеев, потирая кулаком лицо. - Господи, надо было ведь мне поехать с тобой! С кем связался!.. Го-осподи!..
- Слушай, Илюша, успокойся, приди в себя, - заговорил Константин медленно. - Как думаешь, кто были те... которые парнишек?.. Не знаешь?
- Почем я знаю! - крикнул Михеев, кашляя от возбуждения. - Люди были - и все!.. Тот, задний, подбежал ко мне как бешеный, а сам вроде выпимши... Ну я и говорю...
- Что ты говоришь? - быстро спросил Константин.
- Ну и говорю: водители, мол, такси...
- Так, - произнес Константин. - Ну?
- Что - "ну"? Что ты нукаешь? Что ты еще нукаешь, когда делов натворил - корытом не расхлебаешь!.. Что ты наделал? Не понимаешь, что ль? Малая девчонка какая!
Помолчав, Константин спросил:
- Ну а за что они парнишек... как по-твоему, Илюша?
- Мое какое дело! Я что, прокурор? - озлобленно выкрикнул Михеев и дернулся к Константину. - Ты зачем пистолетом баловал? Ты зачем?.. Не знаешь, что за эти игрушки в каталажку? Защитник какой! Какое твое собачье дело? И чего ты лез? И зачем ты, стерва такая, пистолет вытащил? Откуда у тебя пистолет? Жить тебе надоело?.. На курорт захотел?..
Голос Михеева срывался, звенел отчаянной, пронзительной ноткой; он снова вцепился Константину в плечо, стал трясти его, едва не плача. Молча Константин снял со своего плеча руку Михеева, стиснул ее и сидел так некоторое время, глядя ему в широкоскулое лицо. Михеев тяжело задышал носом, подавшись к нему всем телом:
- Что? Ты что?
- Слушай, Илюша. - Константин с деланным спокойствием усмехнулся, и только это спокойствие, как он сам понимал, выдавало его. - Тебе лечиться нужно, Илюша! У тебя, дружочек, нервы и излишне развитое воображение. - Константин засмеялся. - Ну вот смотри - похоже? - И, хорошо понимая неубедительность того, что делает, он нащупал в кармане железный ключ от квартиры, зажал в пальцах, как пистолет, показывая, поднес к лицу Михеева. - Ну, похоже, Илюша?
- За дурака принимаешь? - крикнул Михеев. - Хитер ты, как аптекарь! Глаза у меня не на заднице. Ну ладно, поговорили, - добавил Михеев уже спокойнее: - Я в тюрьму не желаю. Я еще жить хочу. Я не как-нибудь, а чтобы все правильно... Поехал я, работать надо... Я отдельно поеду, ты отдельно... Вот так... не хочу я с тобой никаких делов иметь.
Михеев заерзал на сиденье, нажал дверцу, вынес ногу в бурке, неожиданно задержался, растерянно пощупал голову.
- Эх, стерва ты, из-за тебя шапку потерял. Двести пятьдесят монет как собаке под хвост!
- Слушай, Илюша, - сказал Константин. - Здесь я виноват. Возьми мою. Полезет - возьми. Я заеду домой за старой... Вот померь.
Он снял свою пыжиковую шапку, протянул Михееву, тот взял ее, некоторое время подозрительно помял в руках; натянул, вздыхая через ноздри, сказал:
- А что же ты думаешь - откажусь, что ль? Нашел дурака! Эх, связался я с тобой!.. - и вылез из машины.
Константин подождал, пока Михеев развернет свою "Победу" в переулке, потом тронул машину и уже неторопливо повел ее, петляя по замоскворецким уличкам, в сторону Павелецкого вокзала. Он не знал, куда ему ехать сейчас: то ли к вокзалу - поджидать утренние поезда, то ли вот так ездить по этим переулкам, до конца продумать все, что случилось...
Не переставая падал снежок, замутняя пролеты улиц.
3
В конце сорок девятого года Константин перебрался в опустевшую квартиру Вохминцевых, вернее, перенес свои вещи со второго этажа на первый - так хотела Ася; и его освободившуюся холостяцкую "мансарду" немедленно заселили - через неделю комнату занял приятный и скромный одинокий человек, работавший инженером в главке.
Семейство Мукомоловых прошлым летом переехало в Кратово, недорого сняв там половину дачки - поближе к русским пейзажам, - и лишь по праздникам оба бывали в Москве. Константин редко видел их; квартира стала нешумной, казалась просторной, но к этой тишине, к этому простору дома никак не могла привыкнуть Ася.
В новом своем состоянии женатого человека Константин жил, словно в полуяви. Иногда утром, просыпаясь и лежа в постели, он с осторожностью наблюдал за Асей, чуть-чуть приоткрыв веки. Она невесомо двигалась вокруг стола, ставя к завтраку чашки, звеневшие каким-то прохладным звоном, и Константин, сдерживая дыхание, зажмуриваясь, испытывал странное чувство умиленности и вместе с тем праздничной новизны и почти не верил, что это она, Ася, его жена, двигается в комнате, шуршит одеждой, отводит волосы рукой и что-то делает рядом; и он не мог полностью представить, что может разговаривать с Асей так, как никогда ни с кем не говорил, прикасаться к ней так, как никогда ни к кому не прикасался. Он вспоминал ее стыдливость, ее неумело отвечающие губы, то, что было ночью; в ее закрытых глазах, в напряженной линии бровей было ожидание чего-то еще не очень нужного, не совсем испытанного ею; и он слышал иногда еле уловимый голос ее, пугающий откровенностью вопроса: "А тебе обязательно это?"
Он молчал, боясь прикоснуться к ней в эти минуты, смотрел на ее стеснительно повернутое в сторону лицо, и что-то непонятное и горькое вырастало в нем. Когда же после такой ночи, проснувшись, он смотрел на нее, свежую, уже одетую и будто обновленную чем-то, знал: только что стояла в ванной под душем. И Константин тогда со смутной болью как бы вновь слышал в тишина ее слова, знал также: сейчас Ася не будет вспоминать, что говорила ночью, что она радостна ощущением своей утренней чистоты. И он ревновал ее неизвестно к кому, не до конца понимал ее стремление по утрам словно отделаться от той, другой жизни, без которой она, как казалось ему, могла обойтись и без которой не мог жить, любить ее, обойтись он.
Он всегда опасался открыть глаза утром и не увидеть Асю.
Тогда сразу портилось настроение, пустота комнат уныло пугала его. Он оглядывал ее вещи, учебники по медицине на столе, поясок на спинке стула, мохнатое влажное полотенце в ванной, которым она вытиралась. Насвистывая, ходил из комнаты в комнату, не находил себе дела.
Ему казалось, что он отвечал за каждую ее улыбку и ее молчание, за пришитую к его кожанке пуговицу, за растерянный подсчет денег перед стипендией, за ее слова: "Знаешь, я еще могу походить год в этом пальто - не беда. Медики вообще народ нефорсистый, правда, правда".
В сорок девятом году он намеренно завалил два экзамена в институте и без сожаления ушел с четвертого курса, устроился в таксомоторный парк - и был доволен этим. Он был уверен, что именно так переживет трудную полосу в своей жизни и в жизни Аси, а позднее сумеет вернуться в институт.
Константин пришел домой в одиннадцатом часу утра.
Привычная процедура конца смены: сдача путевки, мойка машины, разговор с кассиршей Валенькой - и он был свободен на сутки. Но он не торопился со сдачей путевки и денег и не торопился с мойкой машины - все делал, как обычно, шутя, но в то же время поглядывал на ворота гаража, поджидал машину Михеева, - ее не было.
Потом, потрепав по румяной щеке Валю, он сказал ей что-то о коварстве румянца (пошлость!) и легковесно поострил с заступающей сменой шоферов, сидя в курилке на скамье.
"Победы" Михеева не было.
Ждать уже стало неудобно.
Константин вышел из парка, по обыкновению весело помахав Валеньке, и не спеша двинулся за ворота.