Вереница машин пронеслась, и он видел, как они перешли площадь, как человек в куртке поддерживал Нину под руку, как в такт походке волновался ее плащик, потерялся в сумраке вечера на той стороне площади.
Только тогда он двинулся по улице, и словно бы из пелены доходили до слуха гудки автомобилей, шум троллейбуса, кипение вечернего города, и возникала мысль, что вот здесь все кончилось, будто долго подымался по лестнице, счастливо торопился, затем с размаху открыл последнюю дверь, а за ней - провал, мертвенная пустота внизу...
"Нет! Не может быть! Не может быть!.."
7
- Я, ей-богу, умею держать утюг в руках, я не такой уж негодный парень, Асенька. И не пижон, поверьте. Наглаживал себе брюки с юных лет, научился этому мастерству в совершенстве.
- Ну что вы врете, Костя! - сказала Ася строго. - Ясно по вашим брюкам: вы их на ночь кладете под матрас. Не пускайте пыль в глаза. Вот пепельница. Можете сидеть, и курить, и наблюдать молча. Вы поняли?
Было десять часов вечера.
В комнате тихо, по-домашнему пахло снежной свежестью выглаженного белья, белейшей стопкой сложенного на краю стола. Ася в ситцевом сарафанчике, в тапочках на босу ногу - смуглые плечи обнажены - послюнила палец, осторожно потрогала зашипевший в ее руках утюг; помотала пальцами, стала гладить, от старательности высунув кончик языка; лицо озабоченно, капельки пота выступили над верхней губой.
- Ах, Ася, как вы жестоки ко мне! Ни в чем не доверяете. Вы смотрите на меня как на не приспособленного ни к чему балбеса. Прошу вас, не надо.
Константин ходил вокруг стола, смешливо косил брови, говорил жалобно, полусерьезно, однако не пытаясь, как обычно, вызвать у нее улыбку, смотрел на ее движения утюгом, на разгоряченное лицо, видел дрожащие росинки пота на верхней губе, втайне наслаждаясь и нежностью к этим чистым капелькам, и легкостью ее движений, - она не прогоняла его, как прежде, а снисходительно разрешала быть здесь, и он был рад этому.
- Ася, ей-богу, очень жарко сегодня, и еще ваш утюг... Дайте же мне. Я помогу. Я умру от безделья.
- Да, давайте говорить о погоде. Какой душный вечер! - смеясь, сказала Ася и сдунула волосы со щеки. - Действительно: просто какая-то Сахара! Я, например, чувствую себя бедуинкой.
Она постриглась недавно, и как-то незнакомо, без кос, обнажилась ее шея, от этого Ася будто стала выше ростом, и было что-то новое, взрослое в ее плечах, спине, голых руках, даже в интонации голоса.
Ася вопросительно посмотрела на Константина, опять сдунула волосы со щеки - видимо, не привыкла к новой прическе, короткие волосы мешали ей, - потом спросила с легкой насмешкой:
- Лучше скажите, как вы там сдали свои горные машины? Всякие свои штреки, копры? Наверно, было бормотание, а не ответ?
- Крупно плавал, но потом прибило к берегу. Сдал. Не будем касаться грустных воспоминаний.
- Теперь, конечно, на практику?
- Ох, придется, Ася.
- А я так похудела за экзамены, даже тапочки сваливаются. Чертовски трудный был первый курс. В медицинском вообще трудно учиться. Впрочем, это не жалобы, а факт. Я довольна.
И Ася набрала в рот воды из стакана, надув щеки, брызнула на белье, спросила, словно вспомнив сейчас:
- Вы, кажется, хотели удирать из института?
- Была чудовищная попытка, Ася.
- "Попытка"! Вы просто патологический тип, - сказала Ася с осуждением и блеснула на Константина глазами. - Сами не знаете, чего хотите! Ну чего вы хотите вообще?
- Ася, есть вещи, которые долго объяснять. Просто у меня сохранились животные признаки. Иногда сам себя не понимаю. Потом - я ведь чуточку старше вас.
- Не козыряйте старостью. Как можно не понимать себя? Просто не Костя, а Гамлет, принц датский!
- Ася!
- Тише, не кричите, как в гараже, папа спит! Будете кричать тут, я вас прогоню немедленно.
Он увидел на спинке стула пижаму Николая Григорьевича и понял - его нет дома, она обманывала.
- Ася, я шепотом...
- Ну?
- Ася...
- Я знаю, что я Ася. Уже девятнадцать лет знаю. Ну что вы, честное слово! - Она настороженно посмотрела на него.
- Ася... Я... буду брызгать вам... водой. Клянусь, сумею, вы будете довольны. Вот через неделю уеду на практику, и такого усердного дурака не найдете, который будет вам брызгать водой. Я сделаю это талантливо.
Константин с дурашливой и умоляющей гримасой потянулся к стакану, но тотчас Ася, проворно повернувшись к нему, выхватила стакан, гладкое стекло скользнуло в ее пальцах, и Константин торопливым движением подхватил стакан на лету, расплескивая воду на ее сарафанчик. От неожиданности Ася ахнула, поспешно двумя руками отряхивая намокший подол, взглянула быстро - чернота глаз будто от головы до ног уничтожающе перечеркнула Константина.
- Терпеть не могу, когда мужчина лезет в женские дела! Ну что с вами делать? Облили меня талантливо, вот что! Уходите сейчас же, вы мне не нужны со своей помощью!
Она наклонилась, сдвинув колени, начала выжимать намокший подол, лицо стало сердитым; когда она наклонилась, Константин увидел трогательную нежную округлость ее груди в разрезе сарафанчика и сейчас же отвел глаза, растерянный, боясь, как бы она не перехватила его случайный взгляд, боясь ее стыда и гнева. Ему хотелось поцеловать ее в худенькую склоненную шею.
- Ася, я сейчас на кухню... я сейчас воды... - пробормотал Константин, с неуклюжей осторожностью поставил стакан на стол и, не решаясь оглянуться на нее, почему-то на цыпочках подошел к раскрытому окну. В черноте двора сопело, хлюпало, шелестело, точно ломали веточки на кустах: сквозь световой конус сыпались капли дождя, свежего, неожиданного, летнего.
- Ася, я сейчас... - повторил он виновато. - Я сейчас...
И высунул голову, подставил ее быстрым теплым струям, покрутил головой в этой льющейся сверху влаге, снова сдавленно говоря туда, в дождь, будто убеждая, казня себя:
- Мне на кухню... мне на кухню... О болван!
- Что вы там делаете? - крикнул Асин голос за его спиной. - Купаетесь? Тогда идите в ванную! - И она несдержанно засмеялась. - У вас такой вид, будто вас из бочки с водой вынули! Возьмите мой зонтик!
Он, чувствуя на своем лице глупую улыбку, сказал:
- Ваш зонтик, Ася, нужен мне как рыбе галоши. Просто мне хочется набить себе физиономию, глупую, развратную физиономию. Не смейтесь, я себя знаю! Великолепно знаю!
- Что, что? - шепотом спросила Ася и, покраснев, машинально провела руками по влажному сарафану. - Что вы так смотрите? Вы совершенно мне гладить не дайте. Вы что это сказали?
И она, вроде рассерженная его словами и тем, что он мешал ей, задернула на окне половину занавески, уже заявила полуснисходительно:
- Когда вы начинаете говорить, всегда что-нибудь ужасное ляпнете.
- Ася, я сам знаю, что я не ангел, но вы обо мне думаете очень уж плохо, - глухо сказал Константин. - Вы почему-то все, что угодно, можете мне говорить. А я ведь не мумия.
- Лжете, в глаза лжете! Вы сами какую-то глупость сказали!
Из темноты окна наносило плеск дождя, стук капель о подоконник, брызги летели на худенькие плечи Аси, они были неподвижны, она смотрела, замерев (так показалось ему), только покусывала нижнюю губу, - и вновь его охватило желание поцеловать ее в подбородок, в тонкую обнаженную шею.
И, боясь этого, боясь себя и ее, он сделал веселое выражение, по-дурацки бодро, так показалось ему, выговорил:
- Я ухожу, Ася.
- Уходите! - сказала она. - Буду рада!
Когда он несколько дней не видел ее, ему тревожно было - вечерами он ждал спешащий стук Асиных каблуков по коридору, ее голос на кухне заставлял его вздрагивать, он даже знал, когда набирала из крана воду - доносился снизу стремительный плеск: она зачем-то отворачивала кран до отказа. Иногда хотелось встретить Асю не дома, не в коридоре, а одну на улице, серьезно и отчаянно сказать ей: "Ася, если бы вы меня знали, все было бы иначе. Я могу быть другим... Просто была война. Я могу все забыть... Я даже могу быть серьезным, только поверьте мне. Только поверьте".
И, лежа на диване по вечерам, он думал об этом: то, что она была моложе его на шесть лет, жила, думала иначе, чем он, не знала всего, что знал он, и то, что она была сестрой Сергея, создавало нечто непреодолимое между ним и ею.
Он сказал обрывисто:
- Я ухожу, Ася... Вы только на меня не сердитесь.
- Уходите, пожалуйста! Я не задерживаю! Буду очень рада!
Он взялся за ручку двери и, пересиливая себя, спросил грустно:
- Вам со своей холодностью легко жить на свете? Почему вы такая холодная, Ася?
- Холодная? Пусть я лед, снег, камень! Не читайте мне нотации. Лучше быть холодным, злым, чем легкомысленным, пустым! - заговорила Ася с непонятной мстительностью. - Вы себя достаточно показали! Терпеть не могу грязных людей!
Ее голос толкнул его в спину, и он не сказал ни слова, распахнул дверь и, торопясь, закрыл ее, шагнул в коридор.
- Костя!
Он услышал, как сильным толчком раскрылась дверь, сразу же обернулся - в проеме двери стояла Ася, вся напряженная, глаза встревоженно увеличены. Он видел одни глаза, огромные, блестящие сплошной чернотой.
- Костя, Костя, - прошептала она. - Подождите! Идите сюда, в комнату, в комнату!.. Костя, Костя!
И втянула его в комнату, схватив за руку, дрожь сухих пальцев передалась ему, он непроизвольно порывисто сжал их с нерассчитанной нежностью, и внезапно она испуганно выдернула руку и стала перед ним, почти касаясь его груди, опустив голову, - он чувствовал чистый запах ее волос, - теребила на узенькой талии поясок сарафанчика, как бы опасаясь посмотреть ему в лицо. Потом тихонько отошла от Константина в угол комнаты, оттуда поглядела пристальным взглядом, вдруг, зажмурясь, ладонью шлепнула себя по одной щеке, затем по другой, говоря:
- Вот тебе, вот тебе!
- Ася... - только произнес Константин.
- Костя, вы ничего не спрашивайте. Хорошо? Хорошо? Дайте слово ничего не спрашивать! - ожесточенно, едва не плача, проговорила Ася и топнула ногой. - Ах, какая я дура! Сама себя ненавижу! Это ужасно! Мне надо было мужчиной родиться, брюки носить! Просто ошиблась природа... Ненавижу себя!