- Подождите, Ниночка! - мягким баском произнес Уваров, взглядом задерживая Сергея. - Мы не договорили.
- Мы договорили, - сказал Сергей.
- Нет, Сережа, - перебил Уваров все так же мягко. - Простите, Ниночка, можно нам еще минутку один на один?
- Да, да, я ухожу, говорите.
Сергей сознавал всю глупость, всю неестественность своего положения и хорошо понимал, что не может, не имеет права быть сейчас здесь, сидеть на одной тахте с Уваровым, но что-то сдерживало его, и он, как бы помимо воли своей, старался дать себе отчет, чего же он не понимал в этом новом, все забывшем, казалось, Уварове, а знакомое и незнакомое лицо Уварова было потно, голубые глаза чуть покраснели, в них по-прежнему - добродушие, веселая искристость, желание мира.
- У тебя, Сергей, странные подозрения. Основанные на слухах. У тебя нет никаких доказательств. Остынь и рассуди трезво. Я не хочу с тобой ссориться, честное слово. То, что было, - черт с ним, забудем. Я не навязываю тебе дружбу, хотя был бы рад... Пойми, Сережа, нам учиться в одном институте, только на разных курсах. Я стою за то, чтобы фронтовики объединялись, а не разъединялись. Нас не так много осталось. Ей-богу, ты во мне видишь другого человека. Хотя, я понимаю, это бывает... Я хочу, чтобы ты объективно понял... Я сам себя часто ловил на том, что сужу о людях не гак, как надо.
- Товарищи фронтовики, прекращайте секреты! - крикнул Свиридов из-за стола, изображая на худом своем лице неумело-комическое нетерпение. - Занимайте места!
И в эту минуту Сергей понял, что надо прекращать этот разговор. Слова, которые говорил сейчас Уваров, и то, что они сидели сейчас здесь, на тахте, близко друг к другу, - все с противоестественной нелепостью соединяло, сближало их, а он не хотел этого. Сергей резко поднялся, сказал:
- Значит, дело в психологии? А я-то не знал!
Уваров встал следом за ним, вроде бы нисколько не задетый открытой насмешкой Сергея, проговорил тоном серьезного и дружеского убеждения:
- Подумай обо всем трезво, честное слово, ты не прав. Ну подумай. - И бодрым голосом ответил Свиридову, глядевшему на них: - Иду, иду, Павел! Нам необходимо было поговорить! 14
"Я знал, что надо делать тогда, в ресторане, но что делать сейчас? Улыбаться, разговаривать с соседями, с парнем в очках? Развлекать девушек, как это делает Константин, показывая какой-то фокус с рюмкой и вилкой? Новый год - я разве забыл об этом? Тогда зачем я пришел сюда? Что я делаю? Знаю, что нельзя прощать, но сижу здесь, за одним столом с ним?.. Значит, прощаю?"
Уваров сел возле Свиридова, что-то сказал ему, потом с почти обрадованной улыбкой кивнул Сергею, и тот, испытывая вязкий холодок отвращения к самому себе, внезапно подумал, что после ресторана, после этого разговора он почему-то не ощущал прежней ненависти к Уварову, а оставалось в душе чувство усталости, неудовлетворения самим собой.
Он искал в себе прежней острой ненависти к Уварову - и не находил. Он не мог определить для себя точно, почему так произошло, почему это недавнее, жгучее незаметно перегорело в нем, как будто тогда, встретив впервые после фронта Уварова, он вылил и исчерпал всю ненависть, и постепенно ее острота притуплялась, чудилось, против его желания. Но, может быть, это и произошло потому, что никто не хотел верить, не хотел возвращаться назад, к прошлому, которое было еще близко, - ни Константин, ни майор милиции, ни те люди в ресторане, ни все те, кто смеялся, разговаривал теперь в этой комнате с Уваровым; они не поверили бы в то, что было в Карпатах. Он спрашивал себя: что же изменило все - время или наша победа отдаляла войну? Или желание плюнуть на то, что не давало покоя ему, мешало жить? Он весь сопротивлялся, не соглашался с этим, но замечал, как люди уже неохотно оглядывались назад, пытаясь жить только в настоящем, как вот и сейчас здесь... Если бы каждый из сидящих за этим столом помнил о погибших - о разорванных животах, о предсмертном хрипе на бруствера окопа, о фотокарточках, залитых кровью, которые он после боя вместе с документами доставал из карманов убитых, - кто бы смеялся, улыбался сейчас? Но улыбаются, острят, смеются... И он тоже четыре года так жадно мечтал о какой-то новой жизни, полновесной, праздничной, которая в тысячу раз окупила бы прошлое... Уваров... Разве дело только в Уварове? Никто не хочет копаться в прошлом, и нет у него доказательств... Но есть настоящее, есть жизнь, есть будущее, а прошлое в памяти людей стиралось уже...
- Ты что хмуришься? Перестань курить.
Легкие Нинины пальцы легли на руку, потянули из его пальцев сигарету, бросили в блюдечко - и она повторила шепотом:
- Ну? Будем сидеть букой?
- Нет, - сказал Сергей.
И она на миг благодарно прижалась к нему плечом.
- Ты посмотри на Костю. Он молодчина.
Константин в это время, взяв на себя команду на своем конце стола, возбужденный новой компанией, вниманием девушек, которые уже называли его Костенькой, мигнул, как давнему приятелю, пареньку в очках, налил в его рюмку водки, затем - Сергею, после чего весело прищурился на Нину.
- Вам? - И спросил так галантно, что Нина засмеялась.
- Конечно, водку, Костя. Пожалуйста.
- Нина - не женский монастырь, нет! - пробормотал паренек в очках. - Не монастырь кармелиток!
- Пе-етень-ка-а, - протяжно сказала Нина и ласково взъерошила ему волосы. - Петенька, ты пьян немножко? Да, милый?
Тот мотнул головой, угрюмо отшатнулся на стуле.
- Не надо... не хочу... ты не надо... так... Не люблю...
- Братцы! Разговорчики! Внимание, даю площадь!..
Все замолчали. В тишине комнаты возник приближенный, отчетливый шум Красной площади: гудки автомобилей в снегопаде, шорох шин - звуки новогодней ночи, знакомые с детства. И там, в метели, рождаясь из снежного шелеста, из гула пространства, мощным великолепием раскатился, упал первый бой курантов.
- Тише приемник! У всех налито? Сергей, у тебя налито? Приготовиться, братцы!.. Сережа, налито у тебя? Ухаживайте за фронтовиками там, на том конце! Первый тост фронтовикам!
Неожиданно командный голос Уварова, перекрикивая мощность приемника, будто ударил, окунул Сергея в ледяной сумрак октябрьского рассвета в тусклых Карпатах - этот командный голос был связан только с тем, в нем было только то...
"Нет! Не хочу думать об этом! Все - новое, надо жить новым", - стал убеждать себя Сергей, и, стараясь найти это непостижимо новое, он быстро посмотрел на праздничное движение вокруг, вызванное командой Уварова.
Уваров стоял за противоположным концом стола, в двубортном, с широкими плечами костюме, держал, сосредоточенно хмурясь, стакан, наполненный водкой; снизу поднял к Уварову цепкий взгляд Свиридов; глядела в ожидании, подперев пальцем щеку, белокурая девушка, которую, кажется, звали Таня...
Лицо Уварова изменилось - губы его на секунду каменно сжались.
- Я предлагаю тост... Первый тост...
Губы Уварова разжались, слова, тяжелые и железные, срывались с них, падали в тишину. Все напряженно молчали, лишь посапывал досадливо, тыкая папиросу в блюдечко, парень в очках.
- Я предлагаю тост... как бывший солдат. Тост за того... с именем которого мы ходили в атаку... стреляли по танкам, умирали... С именем которого мы защищали Родину и победили... - Уваров помедлил, из-за плеча остро глянул на Свиридова, закончил страстно зазвеневшим голосом: - За великого Сталина!
И в следующий момент, скрипнув палочкой, распрямился над столом обтянутый новым кителем худощавый Свиридов, без улыбки, безмолвно чокнулся с Уваровым. Все неловко вставали, отодвигая стулья; потянулись друг к другу стаканы, - и Сергея вдруг хлестнуло едкое чувство чего-то фальшивого, неестественного, исходящего от Уварова; он тоже встал со всеми, сжимая в пальцах рюмку, - стекло ее стало скользким. Рядом - сдержанное шевеление голосов, шорох одежды, потом еле различимый шепот и будто прикосновение Нининых теплых волос к его щеке:
- Сережа... Я с тобой чокнусь, милый...
И стакан Константина ударился об его рюмку.
- Старик, давай... Что думаешь?
Он ясно увидел под светом абажура потный лоб Уварова, какой-то строгий взор, впалые щеки Свиридова, опущенные уголки рта белокурой девушки и подумал со злым ожесточением к себе: "Зачем я шел сюда? Зачем мне нужно было приходить сюда?"
- Я хотел сказать... - внезапно проговорил Сергей, едва узнавая свой голос, отдаленный, чужой, отдававшийся в ушах, и, глядя на Уварова, в его крепкое лицо, от которого словно пахнуло болотной сыростью карпатского рассвета, договорил глухо: - Я с тобой пить не буду! Не тебе говорить от имени солдат!
Была плотная тишина, неясно желтели лица в оранжевом свете абажура, и лицо Уварова сейчас же отклонилось в тень абажура, потеряв резкость черт, были очень ясно видны в одну полоску собранные губы.
- Послушайте, послушайте, что он говорит!.. Вы все слышали? Он преследует Аркадия! Он сводит свои счеты, - с отчаянием, рыдающим взвизгом выкрикнула полная белокурая девушка. - Он ненавидит Аркадия!..
- Товарищи дорогие, прекратите свои распри! - громко и умиротворяюще сказал кто-то. - Новый год! Портите всем настроение!
- Браво! - пьяно воскликнул парень в очках и зааплодировал. - Это я люблю! Драма в благородном семействе!
- А может, помолчишь ты, друг любезный в благородных очках! - выплыл вежливо-недобрый баритон Константина, и локоть его толкнул локоть Сергея. - Садись, Сережа, посидим и выпьем ради приличия...
Сергей, не двигаясь, сказал только:
- Подожди, Костя.
- Все это оч-чень странно! - донесся от того конца стола скованный и тяжелый голос Уварова. - Особенно для фронтовиков... Но если, друзья, у кого-то не в порядке нервы... Я здесь не несу никакой ответственности и объясняю все только непонятной подозрительностью и неприязнью Сергея ко мне. - Голос его перестал быть тяжелым, зазвучал тише, и, стараясь улыбаться, он договорил со снисходительным спокойствием человека, не желающего обострять случайное недоразумение. - Я не буду сейчас выяснять наши фронтовые отношения. Не стоит портить праздник, друзья. Понимаю: бывает неосознанная неприязнь...