Администратор трудился, как грузчик. Светлый. брильянтовый пот орошал его жирное лицо. Телефон тревожил его поминутно и звонил с упорством трамвайного вагона, пробирающегося через Смоленский рынок.
-- Скорее,-крикнул он Остапу,-вашу бумажку?
-- Два места,-сказал Остап тихо,-в партере,
-- Кому?
-- Мне!
-- А кто вы такой, чтобы я давал вам места?
-- А я все-таки думаю, что вы меня знаете.
-- Не узнаю.
Но взгляд незнакомца был так чист, так ясен, что рука администратора сама отвела Остапу два места в одиннадцатом ряду.
-- Ходят всякие,-сказал администратор, пожимая плечами,-кто их знает, кто они такие! Может быть, он из Наркомпроса? Кажется, я его видел в Наркомпросе. Где я его видел?
И, машинально выдавая пропуска счастливым теа-- и кинокритикам, притихший Яков Менелаевич продолжал вспоминать, где он видел эти чистые глаза.
Когда все пропуска были выданы и в фойе уменьшили свет, Яков Менелаевич вспомнил: эти чистые глаза, этот уверенный взгляд он видел в Таганской тюрьме в 1922 году, когда и сам сидел там по пустяковому делу.
Из одиннадцатого ряда, где сидели концессионеры, послышался смех. Остапу понравилось музыкальное вступление, исполненное оркестрантами на бутылках, кружках Эсмарха, саксофонах и больших полковых барабанах. Свистнула флейта, и занавес, навевая прохладу, расступился.
К удивлению Воробьянинова, привыкшего к классической интерпретации "Женитьбы", Подколесина на сцене не было. Порыскав глазами, Ипполит Матвеевич увидел свисающие с потолка фанерные прямоугольники, выкрашенные в основные цвета солнечного спектра. Ни дверей, ни синих кисейных окон не было. Под разноцветными прямоугольниками танцевали дамочки в больших, вырезанных из черного картона шляпах. Бутылочные стоны вызвали на сцену Подколесина, который врезался в толпу верхом на Степане. Подколесин был наряжен в камергерский мундир. Разогнав дамочек словами, которые в пьесе не значились, Подколесин возопил:
-- Степа-ан!
Одновременное этим он прыгнул в сторону и замер в трудной позе. Кружки Эсмарха загремели.
-- Степа-а-н!!-повторил Подколесин, делая новый прыжок.
Но так как Степан, стоящий тут же и одетый в барсову шкуру, не откликался, Подколесин трагически спросил:
-- Что же ты молчишь, как Лига наций?
-- Очевидно, я Чемберлена испужался,--ответил Степан, почесывая шкуру.
Чувствовалось, что Степан оттеснит Подколесина и станет главным персонажем осовремененной пьесы.
-- Ну что, шьет портной сюртук? Прыжок. Удар по кружкам Эсмарха. Степан с усилием сделал стойку на руках и в таком положении ответил:
-- Шьет!
Оркестр сыграл попурри из "Чио-чио-сан". Все это время Степан стоял на руках. Лицо его залилось краской.
-- А что,-спросил Подколесин,-не спрашивал ли портной, на что, мол, барину такое хорошее сукно?
Степан, который к тому времени сидел уже в оркестре и обнимал дирижера, ответил:
-- Нет, не спрашивал. Разве он депутат английского парламента?
-- А не спрашивал ли портной, не хочет ли, мол, барин жениться?
-- Портной спрашивал, не хочет ли, мол, барин платить алименты.
После этого свет погас, и публика затопала ногами. Топала она до тех пор, покуда со сцены не послышался голос Подколесина:
-- Граждане! Не волнуйтесь! Свет потушили нарочно, по ходу действия. Этого требует вещественное оформление.
Публика .покорилась. Свет так и не зажигался до конца акта. В полной темноте гремели барабаны. С фонарями прошел отряд военных в форме гостиничных швейцаров. Потом, как видно -- на верблюде, приехал Кочкарев. Судить обо всем этом можно было из следующего диалога:
-- Фу, как ты меня испугал! А еще на верблюде приехал!
-- Ах, ты заметил, несмотря на темноту?! А я хотел преподнести тебе сладкое вер-блюдо!
В антракте концессионеры прочли афишу:
ЖЕНИТЬБА Текст -Н. В.Гоголя Стихи -М. Шершеляфамова Литмонтаж -И. Антиохийского Музыкальное сопровождение -X. Иванова Автор спектакля -Ник. Сестрин Вещественное оформление -- Симбиевич-Синдиевич. Свет-Платон Плащук. Звуковое оформление-Галкина, Палкина, Малкина, Чалкина и Залкинда. Грим -- мастерской Крулт. Парики-- Фома Кочура. Мебель -- древесных мастерских Фортинбраса при Умслопогасе им. Валтасара. Инструктор акробатики -- Жоржетта Тираспольских. Гидравлический пресс-под управлением монтера Мечникова. Афиша набрана, сверстана и отпечатана
в школе ФЗУ КРУЛТ
-- Вам нравится?-робко спросил Ипполит Матвеевич.
-- А вам?
-- Очень интересно, только Степан какой-то странный.
-- А мне не понравилось,--сказал Остап,-в особенности то, что мебель у них каких-то мастерских Вогопаса. Не приспособили ли они наши стулья на новый лад?
Эти опасения оказались напрасными. В начале же второго акта все четыре стула были вынесены на сцену неграми в цилиндрах.
Сцена сватовства вызвала наибольший интерес зрительного зала. В ту минуту, когда на протянутой через весь зал проволоке начала спускаться Агафья Тихоновна, страшный оркестр X. Иванова произвел такой шум, что от него одного Агафья Тихоновна должна была бы упасть в публику. Однако Агафья держалась на сцене прекрасно. Она была в трико телесного цвета и мужском котелке. Балансируя зеленым зонтиком с надписью: "Я хочу Подколесина", она переступала по проволоке, и снизу всем были видны ее грязные подошвы, С проволоки она спрыгнула прямо на стул. Одновременно с этим все негры, Подколесин, Кочкарев в балетных пачках и сваха в костюме вагоновожатого сделали обратное сальто. Затем все отдыхали пять минут, для сокрытия чего был снова погашен свет.
Женихи были очень смешны, в особенности-Яичница. Вместо него выносили большую яичницу на сковороде. На моряке была мачта с парусом.
Напрасно купец Стариков кричал, что его душат патент и уравнительный. Он не понравился Агафье Тихоновне. Она вышла замуж за Степана. Оба принялись уписывать яичницу, которую подал им обратившийся в лакея Подколесин. Кочкарев с Феклой спели куплеты про Чемберлена и про алименты, которые британский министр взимает с Германии. На кружках Эсмарха сыграли отходную. И занавес, навевая прохладу, захлопнулся.
-- Я доволен спектаклем,-сказал Остап,-стулья в целости. Но нам медлить нечего. Если Агафья Тихоновна будет ежедневно на них гукаться, то они недолго проживут.
Молодые люди в фасонных пиджаках, толкаясь и смеясь, вникали в тонкости вещественного и звукового оформления.
-- Ну,-указал Остап,-вам, Кисочка, надо-байбай. Завтра с утра нужно за билетами становиться. Театр в семь вечера выезжает ускоренным в Нижний. Так что вы берите два жестких места для сиденья до Нижнего, Курской дороги. Не беда-посидим. Всего одна ночь.
На другой день весь театр Колумба сидел в буфете Курского вокзала. Симбиевич-Синдиевич, приняв меры к тому, чтобы вещественное оформление пошло этим же поездом, закусывал за столиком. Вымочив в пиве усы, он тревожно спрашивал монтера:
-- Что, гидравлический пресс не сломают в дороге?
-- Беда с этим прессом,-отвечал Мечников,-работает он у нас пять минут, а возить его целое лето придется.
-- А с "прожектором времен" тебе легче было, из пьесы "Порошок идеологии"?
-- Конечно, легче. Прожектор хоть и больше был, но зато не такой ломкий.
За соседним столиком сидела Агафья Тихоновна, молоденькая девушка с ногами твердыми и блестящими, как кегли. Вокруг нее хлопотало звуковое оформление -- Галкин, Палкин, Малкин, Чалкин и Залкинд.
-- Вы вчера мне не в ногу подавали,--жаловалась Агафья Тихоновна,-я так и свалиться могу. Звуковое оформление загалдело:
-- Что ж делать! Две кружки лопнули!
-- Разве теперь достанешь заграничную кружку Эсмарха?-кричал Галкин.
-- Зайдите в Госмедторг. Не то что кружки Эсмарха, термометра купить нельзя! -- поддержал Палкин.
-- А вы разве и на термометрах играете?-ужаснулась девушка.
-- На термометрах мы не играем,-заметил Залкинд,-- но из-за этих. проклятых кружек прямо-таки заболеваешь -- приходится мерить температуру.
Автор спектакля и главный режиссер Ник. Сестрин прогуливался с женой по перрону. Подколесин с Кочкаревым хлопнули по три рюмки и наперебой ухаживали за Жоржеттой Тираспольских.
Концессионеры, пришедшие за два часа до отхода поезда, совершили уже пятый рейс вокруг сквера, разбитого перед вокзалом.
Голова у Ипполита Матвеевича кружилась. Погоня за стульями входила в решающую стадию. Удлиненные тени лежали на раскаленной мостовой. Пыль садилась на мокрые, потные лица. Подкатывали пролетки. Пахло бензином. Наемные машины высаживали пассажиров. Навстречу им выбегали Ермаки Тимофеевичи, уносили чемоданы, и овальные их бляхи сияли на солнце. Муза дальних странствий хватала людей за горло.
-- Ну, пойдем и мы,-- сказал Остап. Ипполит Матвеевич покорно согласился. Тут он столкнулся лицом к лицу с гробовых дел мастером Безенчуком.
-- Безенчук!-сказал он в крайнем удивлении.Ты как сюда попал?
Безенчук снял шапку и радостно остолбенел.
-- Господин Воробьянинов!-закричал он.--Почет дорогому гостю!
-- Ну, как дела?
-- Плохи дела,-ответил гробовых дел мастер.
-- Что же так?
-- Клиента ищу. Не идет клиент.
-- "Нимфа" перебивает?
-- Куды ей! Она меня разве перебьет? Случаев нет. После вашей тещеньки один только "Пьер и Константин" перекинулся.
-- Да что ты говоришь? Неужели умер?
-- Перекинулся, Ипполит Матвеевич. На посту своем перекинулся. Брил аптекаря нашего Леопольда и перекинулся. Люди говорили -- разрыв внутренности произошел, а я так думаю, что покойник от этого аптекаря лекарством надышался и не выдержал.
-- Ай-яй-яй,-- бормотал Ипполит Матвеевич,ай-яй-яй! Ну, что ж, значит, ты его и похоронил?
-- Я и похоронил. Кому же другому? Разве "Нимфа", туды ее в качель, кисть дает?
-- Одолел, значит?
-- Одолел. Только били меня потом. Чуть сердце у меня не выбили. Милиция отняла. Два дня лежал, спиртом лечился.
-- Растирался?
-- Нам растираться не к чему.