-- Вы, кажется, переходите на личности? -- заметил Остап холодно.
-- Украл, украл!--твердила вдова.
-- Вот что, девушка: зарубите на своем носике, что Остап Бендер никогда ничего не крал.
-- А ситечко кто взял?
-- Ах, ситечко! Из вашего неликвидного фонда? И это вы считаете кражей? В таком случае наши взгляды на жизнь диаметрально противоположны.
-- Унес,-куковала вдова.
-- Значит, если молодой, здоровый человек позаимствовал у провинциальной бабушки ненужную ей, по слабости здоровья, кухонную принадлежность, то, значит, он вор? Так вас прикажете понимать?
-- Вор, вор!
-- В таком случае нам придется расстаться. Я согласен на развод.
Вдова кинулась на дверь. Стекла задрожали. Остап понял, что пора уходить.
-- Обниматься некогда,-сказал он,-прощай, любимая! Мы разошлись, как в море корабли.
-- Караул!!-завопила вдова. Но Остап уже был в конце коридора. Он встал на подоконник, тяжело спрыгнул на влажную после ночного дождя землю и скрылся в блистающих физкультурных садах.
На крики вдовы набрел проснувшийся сторож. Он выпустил узницу, пригрозив штрафом. ГЛАВА XXIX. АВТОР "ГАВРИЛИАДЫ"
Когда мадам Грицацуева покидала негостеприимный стан канцелярий, к Дому народов уже стекались служащие самых скромных рангов: курьеры, входящие и исходящие барышни, сменные телефонистки, юные помощники счетоводов и бронеподростки.
Среди них двигался Никифор Ляпис, очень молодой человек с бараньей прической и нескромным взглядом.
Невежды, упрямцы и первичные посетители входили в Дом народов с главного подъезда. Никифор Ляпис проник в здание через амбулаторию. В Доме народов он был своим человеком и знал кратчайшие пути к оазисам, где брызжут светлые ключи гонорара под широколиственной сенью ведомственных журналов.
Прежде всего Никифор Ляпис пошел в буфет. Никелированная касса сыграла матчиш и выбросила три чека, Никифор съел варенец, вскрыв запечатанный бумагой стакан, и кремовое пирожное, похожее на клумбочку. Все это он запил чаем. Потом Ляпис неторопливо стал обходить свои владения.
Первый визит он сделал в редакцию ежемесячного охотничьего журнала "Герасим и Муму". Товарища Наперникова еще не было, и Никифор Ляпис двинулся в "Гигроскопический вестник", еженедельный рупор, посредством которого работники фармации общались с внешним миром.
-- Доброе утро,-сказал Никифор.-Написал замечательные стихи.
-- О чем? -- спросил начальник литстранички.На какую тему? Ведь вы же знаете, Трубецкой, что у нас журнал...
Начальник для более тонкого определения сущности "Гигроскопического вестника" пошевелил пальцами.
Трубецкой-Ляпис посмотрел на свои брюки из белой рогожи, отклонил корпус назад и певуче сказал:
-- "Баллада о гангрене".
-- Это интересно,-заметила гигроскопическая персона.-- Давно пора в популярной форме проводить идеи профилактики.
Ляпис немедленно задекламировал:
Страдал Гаврила от гангрены, Гаврила от гангрены слег...
Дальше тем же молодецким четырехстопным ямбом рассказывалось о Гавриле, который по темноте своей не пошел вовремя в аптеку и погиб из-за того, что не смазал ранку йодом.
-- Вы делаете успехи, Трубецкой,-одобрил редактор,-но хотелось бы еще больше... Вы понимаете?
Он задвигал пальцами, но страшную балладу взял, обещав уплатить во вторник.
В журнале "Будни морзиста" Ляписа встретили гостеприимно.
-- Хорошо, что вы пришли, Трубецкой. Нам как раз нужны стихи. Только--быт, быт, быт. Никакой лирики. Слышите, Трубецкой? Что-нибудь из жизни потельработников и вместе с тем, вы понимаете?..
-- Вчера я именно задумался над бытом потельработников. И у меня вылилась такая поэма. Называется: "Последнее письмо". Вот...
Служил Гаврила почтальоном, Гаврила письма разносил... .
История о Гавриле была заключена в семьдесят две строки. В конце стихотворения письмоносец Гаврила, сраженный пулей фашиста, все же доставляет письмо по адресу.
-- Где же происходило дело?--спросили Ляписа. Вопрос был законный. В СССР нет фашистов, за границей нет Гаврил, членов союза работников связи.
-- В чем дело?-сказал Ляпис.-Дело происходит, конечно, у нас, а фашист переодетый.
-- Знаете, Трубецкой, напишите лучше нам о радиостанции.
-- А почему вы не хотите почтальона?
-- Пусть полежит. Мы его берем условно. Погрустневший Никифор Ляпис-Трубецкой пошел снова в "Герасим и Муму". Наперников уже сидел за своей конторкой. На стене висел сильно увеличенный портрет Тургенева, а пенсне, болотных сапогах и с двустволкой наперевес. Рядом с Наперниковым стоял конкурент Ляписа -- стихотворец из пригорода.
Началась старая песня о Гавриле, но уже с охотничьим уклоном. Творение шло под названием: "Молитва браконьера".
Гаврила ждал в засаде зайца, Гаврила зайца подстрелил.
-- Очень хорошо! -- сказал добрый Наперников.Вы, Трубецкой, в этом стихотворении превзошли самого Энтиха. Только нужно кое-что исправить. Первое-выкиньте с корнем "молитву".
-- И зайца,-- сказал конкурент.
-- Почему же зайца?-удивился Наперников.
-- Потому что не сезон.
-- Слышите, Трубецкой, измените и зайца. Поэма в преображенном виде носила название."Урок браконьеру", а зайцы были заменены бекасами. Потом оказалось, что бекасов летом тоже не стреляют. В окончательной форме стихи читались:
Гаврила ждал в засаде птицу. Гаврила птицу подстрелил... и т.д.
После завтрака в столовой Ляпис снова принялся за работу. Белые брюки мелькали в темноте коридоров. Он входил в редакции и продавал многоликого Гаврилу.
В "Кооперативную флейту" Гаврила был сдан под названием "Эолова флейта".
Служил Гаврила за прилавком. Гаврила флейтой торговал...
Простаки из толстого журнала "Лес, как он есть" купили у Ляписа небольшую поэму "На опушке". Начиналась она так:
Гаврила шел кудрявым лесом, Бамбук Гаврила порубал.
Последний за этот день Гаврила занимался хлебопечением. Ему нашлось место в редакции "Работника булки". Поэма носила длинное и грустное название: "О хлебе, качестве продукции и о любимой". Поэма посвящалась загадочной Хине Члек. Начало было попрежнему эпическим:
Служил Гаврила хлебопеком, Гаврила булку испекал...
Посвящение, после деликатной борьбы, выкинули. Самое печальное было то, что Ляпису денег нигде не дали. Одни обещали дать во вторник, другие -в четверг, или пятницу -- через две недели. Пришлось идти занимать деньги в стан врагов -- туда, где Ляписа никогда не печатали.
Ляпис спустился с пятого этажа на второй и вошел в секретариат "Станка". На его несчастье, он сразу же столкнулся с работягой Персицким.
-- А!-воскликнул Персицкий.-Ляпсус!
-- Слушайте,-- сказал Никифор Ляпис, понижая голос,-дайте три рубля. Мне "Герасим и Муму" должен кучу денег.
-- Полтинник я вам дам. Подождите. Я сейчас приду.
И Персицкий вернулся, приведя с собой десяток сотрудников "Станка". Завязался общий разговор.
-- Ну, как торговали? -- спрашивал Персицкий.
-- Написал замечательные стихи!
-- Про Гаврилу? Что-нибудь крестьянское? "Пахал Гаврила спозаранку, Гаврила плуг свой обожал"?
-- Что Гаврила! Ведь это же халтура!-защищался Ляпис.-Я -написал о Кавказе.
-- А вы были на Кавказе?
-- Через две недели поеду.
-- А вы не боитесь, Ляпсус? Там же шакалы!
-- -Очень меня это пугает! Они же на Кавказе не ядовитые!
После этого ответа все насторожились.
-- Скажите, Ляпсус,-- спросил Персицкий,-- какие, по-вашему, шакалы?
-- Да знаю я, отстаньте!
-- Ну, скажите, если знаете!
-- Ну, такие... в форме змеи.
-- Да, да, вы правы, как всегда. По-вашему, ведь седло дикой козы подается к столу вместе со стременами.
-- Никогда я этого не говорил!-закричал Трубецкой.
-- Вы не говорили. Вы писали. Мне Наперников говорил, что вы пытались всучить ему такие стишата в "Герасим и Муму", якобы из быта охотников. Скажите по совести. Ляпсус, почему вы пишете о том, чего вы в жизни не видели и о чем не имеете ни малейшего представления? Почему у вас в стихотворении "Кантон" пеньюар--это бальное платье? Почему?!
-- Вы -мещанин,-сказал Ляпис хвастливо.
-- Почему в стихотворении "Скачка на приз Буденного" жокей у вас затягивает на лошади супонь и после этого садится на облучок? Вы видели когда-нибудь супонь?
-- Видел.
-- Ну, скажите, какая она!
-- Оставьте меня в покое. Вы псих!
-- А облучок видели? На скачках были?
-- Не обязательно всюду быть!-кричал Ляпис.Пушкин писал турецкие стихи и никогда не был в Турции.
-- О да, Эрзерум ведь находится в Тульской губернии.
Ляпис не понял сарказма. Он горячо продолжал:
-- Пушкин писал по материалам. Он прочел историю Пугачевского бунта, а потом написал. А мне про скачки все рассказал Энтих.
После этой виртуозной защиты Персицкий потащил упирающегося Ляписа в соседнюю комнату. Зрители последовали за ними. Там на стене висела большая газетная вырезка, обведенная траурной каймой.
-- Вы писали этот очерк в "Капитанском мостике"?
-- Я писал.
-- Это, кажется, ваш первый опыт в прозе? Поздравляю вас! "Волны перекатывались через мол и падали вниз стремительным домкратом..." Ну, удружили же вы "Капитанскому мостику"! "Мостик" теперь долго вас не забудет, Ляпис!
-- В чем дело?
-- Дело в том, что... Вы знаете, что такое домкрат?
-- Ну, конечно, знаю, оставьте меня в покое...
-- Как вы себе представляете домкрат? Опишите своими словами.
-- Такой... Падает, одним словом.
-- Домкрат падает. Заметьте все! Домкрат стремительно падает! Подождите, Ляпсус, я вам сейчас принесу полтинник. Не пускайте его!
Но и на этот раз полтинник выдан не был. Персицкий притащил из справочного бюро двадцать первый том Брокгауза, от Домиций до Евреинова. Между Домицием, крепостью в великом герцогстве Мекленбург-Шверинском, и Доммелем, рекой в Бельгии и Нидерландах, было найдено искомое слово.
-- Слушайте! "Домкрат (нем. Daumkraft) -одна из машин для поднятия значительных тяжестей. Обыкновенный простой Д., употребляемый для поднятия экипажей и т. п., состоит из подвижной зубчатой полосы, которую захватывает шестерня, вращаемая помощью рукоятки..." И так далее. И далее: "Джон Диксон в 1879 г. установил на место обелиск, известный под названием "Иглы Клеопатры", при помощи четырех рабочих, действовавших четырьмя гидравлическими Д.". И этот прибор, по-вашему, обладает способностью стремительно падать? Значит, Брокгауз с Эфроном обманывали человечество в течение пятидесяти лет? Почему вы халтурите, вместо того чтобы учиться? Ответьте!