Жанр житий далеко неоднороден. Особый род житийной литературы представляют документальные записки, составлявшиеся как память о святом,- "материалы" для его биографии. Эти записки не претендовали на литературность. Их основная функция - сохранить свидетельства о святом, факты его жизни, его посмертные чудеса и т. д. Впоследствии эти записки перерабатывались, становились всё более и более литературными - "удобренными" и риторичными.
Записка Иннокентия о смерти Пафнутия Боровского - это своеобразное литературное "чудо" XV в. Иннокентий писал ее в 1477 или 1478 г. Он стремился к полной правдивости, записывал по возможности всё, что знал о Пафнутии, с буквальной точностью передавая иные из его слов. В результате в ней не только тщательно переданы все отношения Пафнутия внутри монастыря, а отчасти и его отношения с немонастырскими лицами, но очень точно обрисован и самый характер Пафнутия. Раньше, чем характер человека был открыт в литературе, здесь перед нами выступает вполне четко обрисованная индивидуальность: волевой, очень решительный человек, необыкновенно сильный и властный, старчески раздражительный и упрямый.
Такая правдивость автора - это не реалистичность литературы, а реальность самой жизни, как бы перенесенная в литературу, это стихийный натурализм документа, точной записи происходящего.(1)
Структура человеческого образа в произведениях конца XIV- начала XV в. находится в неразрывном единстве со всем стилистическим строем русской литературы этого времени, с ее содержанием, с философско-религиозной мыслью своего времени, с теми изменениями, которые претерпевало в это время изобразительное искусство. Должно быть учтено также культурное общение Руси этого времени с южнославянскими странами и Византией. В особенности должно быть отмечено влияние исихазма.(3)
Исиха́зм (от др.-греч. «спокойствие, тишина, уединение») — особого рода мистическая практика православных монахов (исихастов), в которой применяется безмолвная молитва ради созерцания Божественного света (Фаворского света, который исходил от Христа при преображении на горе Фавор). В основе философии исихазма лежит представление о том, что можно созерцать непознаваемое (Бога) посредством божественных энергий. В 1351 году признан официальным учением православной церкви. Во многом повлиял на духовный подъём Руси XIV—XV веков.(6)
Таким образом, можно предположить, что человек будто открывает в себе мир чувств, эмоций, переживаний. Он исследует эту новую для него сферу, познает ее грани, полярности. И основываясь на факте общепризнанности такого радикально нового явления в религии как исихазм, можно заключить, что человек уже учится овладевать своими чувствами, эмоциями, страстями; освоив свою психику как тонкий инструмент, он переходит к новому этапу познания Бога – созерцанию Божественных энергий. Это совершенной новый, тонкий уровень способности чувствовать, ощущать, познавать, вступать в отношения.
"ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ УМИРОТВОРЕННОСТЬ" XV в.
Идеал человека создавался в жизни и находил себе воплощение в литературе и живописи. Этим объясняется то общее, что есть между разными видами искусств в изображении идеальных человеческих свойств. Но одно из искусств может быть ведущим для данной эпохи и развиваться быстрее других. В XV в. живопись явно опережала литературу.(1)
Одним из самых высших культурных достижений древней Руси явился идеал человека, созданный в живописных произведениях Андрея Рублева и художников его круга. Творчеству Андрея Рублева и художников его круга в русской литературе XV в. может быть подыскано только одно соответствие -"Повесть о Петре и Февронии Муромских", рассказывающая о любви муромского князя Петра и простой крестьянской девушки Февронии - любви сильной и непобедимой, "до гроба".(1)
Буря страстей, поднятая в предыдущем периоде, сменилась тишиной умиротворенного самоуглубления, эмоциональностью, отвергнувшей всякую аффектацию. Среди шумной экспрессии хронографического стиля появление "Повести о Петре и Февронии" воспринимается как антитеза ему, как примирение того, что казалось непримиримым в эмоционально-экспрессивном стиле. То же самое и в творчестве Андрея Рублева, если его сопоставить с произведениями Феофана Грека и близкого ему круга.
Феврония подобна тихим ангелам Рублева. Она "мудрая дева" сказочных сюжетов. Внешние проявления ее большой внутренней силы скупы. Она готова на подвиг самоотречения, победила свои страсти. Ее любовь к князю Петру потому и непобедима внешне, что она побеждена внутренне, ею самой; подчинена уму. Вместе с тем ее мудрость - не только свойство ее ума, но в такой же мере - ее чувства и воли. Между ее чувством, умом и волей нет конфликта: отсюда необыкновенная "тишина" ее образа.(1)
Рублевская "Троица" столь же философична, сколь философична триада Гегеля и трихотомия Канта . Тринитарность бытия выражена на иконе в образах трех задумчивых ангелов. Левый отображает Творца мира Саваофа; средний - Божественного Логоса, Иисуса Христа; правый - духа истины Параклита, Святого Духа. Каждая деталь имеет глубокое символическое значение. Образ града под левым ангелом воплощает представление о гармонизированном социуме. Образ горы над правым - символ восхождения духа. Дуб мамврийский над средним - древо жизни, древнейший архетип человеческого сознания, переосмысленный в крестное древо. В центре всей композиции - чаша как символ жертвенного искупления и одновременно сокровенного проникновения в суть бытия через образ духовной трапезы. Это и есть то "умозрение в красках", особый вид мудрости, развитый на Руси до высокого уровня совершенства, когда в одном целостном образе концентрировалось философское, эстетическое, нравственное, социальное содержание на основе многозначного символа, допускающего многоуровневое развертывание его семантики.(4)
Икона обращена не просто к зрителю - она обращена к молящемуся. Для стиля монументального историзма XI-XII вв. характерны изображения, обращенные не к индивидуальному молящемуся, а к молящейся пастве в целом. Эти изображения требуют песнопений и громких молитв, торжественных богослужений. В иконах Рублева иное. XIV век был временем распространения исихазма с его учением о безмолвии. Изображения как бы замкнуты в себе, святые погружены в задумчивость и требуют от молящегося безмолвной созерцательности, уединенной молитвы. Такова в первую очередь икона "Троицы", написанная в похвалу Сергию Радонежскому. Ангелы, символизирующие собой три лица Троицы, погружены в грустную задумчивость, и молящийся вступает в общение с иконой путем "умной" (мысленной) молитвы. Ангелы слегка обращены друг к другу, не мешая друг другу и не разлучаясь. Они находятся в триединстве, основанном на любви. Тихая гармония Троицы вовлекает молящегося в свой особый мир.(1)
На основе исследования этого стиля, вырисовывается единая нить в мироощущении и осознавании человеком себя, в выстраивании отношений с собой. Освоение человеком мира своих чувств, страстей позволяет углубиться во вновь открытое внутреннее пространство свой души, находить в нем гармонию с собой, с окружающим миром, с Богом.
ИДЕАЛИЗИРУЮЩИЙ БИОГРАФИЗМ XVI в.
Образование централизованного Русского государства в конце XV- начале XVI в., а затем постепенное его укрепление и расширение, продолжавшиеся до последней четверти XVI в., принесли с собой повышенный интерес к биографиям крупных государственных деятелей: московских государей и их предков – князей владимирских, тверских и других, митрополитов, русских святых и т. д.
Создается Летописец начала царствования Ивана Грозного с центральной ролью последнего, Степенная книга - обширнейшее собрание биографий русских исторических лиц, "История о великом князе московском" Андрея Курбского. Интерес к биографиям вообще отразился в Великих Четьих-Минеях митрополита Макария; интерес к биографиям деятелей русской истории в некоторой степени проникает в Никоновскую летопись. Создаются и другие произведения, в которых всё большее и большее внимание уделяется жизни крупных государственных деятелей.
Отныне происходит перемещение в отношении представлений об истории и об историческом деятеле. До XVI в. в летописях и в исторических повестях князья изображались только постольку, поскольку они вершили эту историю, теперь же, в XVI в., возникает самостоятельный интерес к жизни исторического лица - интерес, настолько сильный, что сама история становится как бы частью его жизни. Различие здесь принципиальное: с одной стороны - отдельные биографические сведения, входящие в общий состав русской истории, а с другой - цельные биографии, из которых слагается течение исторической жизни. Этот период стилистического эклектизма, период соединения старого стиля монументального средневекового историзма, продолжавшего еще отчасти сказываться в летописании, со стилем эмоционально экспрессивным.
Перед нами рост интереса к жизни государственных деятелей, но рост не столько качественный, сколько количественный, соединенный, впрочем, с изменениями в жанрах исторической прозы, с развитием повествовательного начала. "Литературность" всё сильнее проникает в летописание (особенно начиная с середины XVI в., когда особенно чувствительным становится влияние хронографа). В XVII в. появляются новые области литературы: виршевая поэзия и драматургия.
Развитие повествовательности, которое может быть отмечено в летописи, в письменности вообще и даже в живописи, привело к тому, что в литературу, как и в живопись, постепенно начинает проникать вымысел, пока еще очень неоткровенный, клонящийся главным образом к приукрашиванию героев.