- Он не примет никакой помощи, - проговорила Зина тихо, как бы про себя.
- Он не примет, но мать его примет, - отвечала торжествующая Марья Александровна, - она примет тихонько от него. Ты продала же свои серьги, теткин подарок, и помогла ей полгода назад; я это знаю. Я знаю, что ста- руха стирает белье на людей, чтоб кормить своего несчастного сына.
- Ему скоро не нужна будет помощь!
- Знаю и это, на что ты намекаешь, - подхватила Марья Александровна, и вдохновение, настоящее вдохновение осенило ее, - знаю, про что ты го- воришь. Говорят, он в чахотке и скоро умрет. Но кто же это говорит? Я на днях нарочно спрашивала о нем Каллиста Станиславича; я интересовалась о нем, потому что у меня есть сердце, Зина. Каллист Станиславич отвечал мне, что болезнь, конечно, опасна, но что он до сих пор уверен, что бед- ный не в чахотке, а так только, довольно сильное грудное расстройство. Спроси хоть сама. Он наверное говорил мне, что при других обстоя- тельствах, особенно при изменении климата и впечатлений, больной мог бы выздороветь. Он сказал мне, что в Испании, - и это я еще прежде слышала, даже читала, - что в Испании есть какой-то необыкновенный остров, кажет- ся Малага, - одним словом, похоже на какое-то вино, - где не только грудные, но даже настоящие чахоточные совсем выздоравливали от одного климата, и что туда нарочно ездят лечиться, разумеется, только одни вельможи или даже, пожалуй, и купцы, но только очень богатые. Но уж одна эта волшебная Альгамбра, эти мирты, эти лимоны, эти испанцы на своих му- лах! - одно это произведет уже необыкновенное впечатление на натуру поэ- тическую. Ты думаешь, что он не примет твоей помощи, твоих денег, для этого путешествия? Так обмани его, если тебе жаль! Обман простителен для спасения человеческой жизни. Обнадежь его, обещай ему, наконец, любовь свою; скажи, что выйдешь за него замуж, когда овдовеешь. Все на свете можно сказать благородным образом. Твоя мать не будет учить тебя небла- городному, Зина; ты сделаешь это для спасения жизни его, и потому - все позволительно! Ты воскресишь его надеждою; он сам начнет обращать внима- ние на свое здоровье, лечиться, слушаться медиков. Он будет стараться воскреснуть для счастья. Если он выздоровеет, то ты хоть и не выйдешь за него, - все-таки он выздоровел, все-таки ты спасла, воскресила его! На- конец, можно и на него взглянуть с состраданием! Может быть, судьба нау- чила и изменила его к лучшему, и, если только он будет достоин тебя, - пожалуй, и выйди за него, когда овдовеешь. Ты будешь богата, независима. Ты можешь, вылечив его, доставить ему положение в свете, карьеру. Брак твой с ним будет тогда извинительнее, чем теперь, когда он невозможен. Что ожидает вас обоих, если б вы теперь решились на такое безумство? Всеобщее презрение, нищета, дранье за уши мальчишек, потому что это соп- ряжено с его должностью, взаимное чтение Шекспира, вечное пребывание в Мордасове и, наконец, его близкая, неминуемая смерть. Тогда как воскре- сив его, - ты воскресишь его для полезной жизни, для добродетели; прос- тив ему, - ты заставишь его обожать себя. Он терзается своим гнусным поступком, а ты, открыв ему новую жизнь, простив ему, дашь ему надежду и примиришь его с самим собою. Он может вступить в службу, войти в чины. Наконец, если даже он и не выздоровеет, то умрет счастливый, примиренный с собою, на руках твоих, потому что ты сама можешь быть при нем в эти минуты, уверенный в любви твоей, прощенный тобою, под сенью мирт, лимо- нов, под лазуревым, экзотическим небом! О Зина! все это в руках твоих! Все выгоды на твоей стороне - и все это чрез замужество с князем.
Марья Александровна кончила. Наступило довольно долгое молчание. Зина была в невыразимом волнении.
Мы не беремся описывать чувства Зины; мы не можем их угадать. Но, ка- жется, Марья Александровна нашла настоящую дорогу к ее сердцу. Не зная, в каком состоянии находится теперь сердце дочери, она перебрала все слу- чаи, в которых оно могло находиться, и наконец, догадалась, что попала на истинный путь. Она грубо дотрогивалась до самых больных мест сердца Зины и, разумеется, по привычке, не могла обойтиться без выставки благо- родных чувств, которые, конечно, не ослепили Зину. "Но что за нужда, что она мне не верит, - думала Марья Александровна, - только бы ее заставить задуматься! только бы ловчее намекнуть, о чем мне прямо нельзя гово- рить!" Так она думала и достигла цели. Эффект был произведен. Зина жадно слушала. Щеки ее горели, грудь волновалась.
- Послушайте, маменька, - сказала она наконец решительно, хотя вне- запно наступившая бледность в лице ее показывала ясно, чего стоила ей эта решимость. - Послушайте, маменька...
Но в это мгновение внезапный шум, раздавшийся из передней, и резкий, крикливый голос, спрашивающий Марью Александровну, заставил Зину вдруг остановиться. Марья Александровна вскочила с места.
- Ах, боже мой! - вскричала она, - черт несет эту сороку, полковницу! Да ведь я ж ее почти выгнала две недели назад! - прибавила она чуть не в отчаянии. - Но... но невозможно теперь не принять ее! Невозможно! Она, наверно, с вестями, иначе не посмела бы и явиться. Это важно, Зина! Мне надо знать... Ничем теперь не надо пренебрегать! Но как я вам благодарна за ваш визит! - закричала она, бросаясь навстречу вошедшей гостье. - Как это вам вздумалось вспомнить обо мне, бесценная Софья Петровна? Какой о-ча-ро-ва-тельный сюрприз!
Зина убежала из комнаты.
Глава VI
Полковница, Софья Петровна Фарпухина, только нравственно походила на сороку. Физически она скорее походила на воробья. Это была маленькая пя- тидесятилетняя дама, с остренькими глазками, в веснушках и в желтых пят- нах по всему лицу. На маленьком, иссохшем тельце ее, помещенном на то- неньких крепких воробьиных ножках, было шелковое темное платье, всегда шумевшее, потому что полковница двух секунд не могла пробыть в покое. Это была зловещая и мстительная сплетница. Она была помешана на том, что она полковница. С отставным полковником, своим мужем, она очень часто дралась и царапала ему лицо. Сверх того, выпивала по четыре рюмки водки утром и по стольку же вечером и до помешательства ненавидела Анну Нико- лаевну Антипову, прогнавшую ее на прошлой неделе из своего дома, равно как и Наталью Дмитриевну Паскудину, тому способствовавшую.
- Я к вам только на минутку, mon ange, - защебетала она. - Я ведь напрасно и села. Я заехала только рассказать, какие чудеса у нас делают- ся. Просто весь город с ума сошел от этого князя! Наши пройдохи - vous comprenez! - его ловят, ищут, тащат его нарасхват, шампанским поят, - вы не поверите! не поверите! Да как это вы решились его отпустить от себя? Знаете ли, что он теперь у Натальи Дмитриевны?
- У Натальи Дмитриевны! - вскричала Марья Александровна, привскакнув на месте. - Да ведь он к губернатору только поехал, а потом, может быть, к Анне Николаевне, и то ненадолго!
- Ну да, ненадолго; вот и ловите его теперь! Он губернатора дома не застал, потом к Анне Николаевне поехал, дал слово обедать у ней, а На- ташка, которая теперь от нее не выходит, затащила его к себе до обеда завтракать. Вот вам и князь!
- А что ж... Мозгляков? Ведь он обещался...
- Дался вам этот Мозгляков! хваленый-то ваш... Да и он с ними туда же! Посмотрите, если его в картишки там не засадят, - опять проиграется, как прошлый год проигрался! Да и князя тоже засадят; облупят как липку. А какие она вещи про вас распускает, Наташка-то! Вслух кричит, что вы завлекаете князя, ну там... для известных целей, - vous comprenez? Сама ему толкует об этом. Он, конечно ничего не понимает, сидит, как мокрый кот, да на всякое слово: "ну да! ну да!" А сама-то, сама-то! вывела свою Соньку - вообразите: пятнадцать лет, а все еще в коротеньком платье во- дит! все это только до колен, как можете себе представить... Послали за этой сироткой Машкой, та тоже в коротеньком платье, только еще выше ко- лен, - я в лорнет смотрела... На голову им надели какие-то красные ша- почки с перьями, - уж не знаю, что это изображает! - и под фортепьяно заставила обеих пигалиц перед князем плясать казачка! Ну, вы знаете сла- бость этого князя? Он так и растаял: "формы", говорит, "формы!" В лор- нетку на них смотрит, а они-то отличаются, две сороки! раскраснелись, ноги вывертывают, такой монплезир пошел, что люли, да и только! тьфу! Это - танец! Я сама танцевала с шалью, при выпуске из благородного пан- сиона мадам Жарни, - так я благородный эффект произвела! Мне сенаторы аплодировали! Там княжеские и графские дочери воспитывались! А ведь это просто канкан! Я сгорела со стыда, сгорела, сгорела! Я просто не высиде- ла!...
- Но... разве вы сами были у Натальи Дмитриевны? ведь вы...
- Ну да, она меня оскорбила на прошлой неделе. Я это прямо всем гово- рю. Mais, ma chere, мне захотелось хоть в щелочку посмотреть на этого князя, я и приехала. А то где ж бы я его увидала? Поехала бы я к ней, кабы не этот скверный князишка! Представьте себе: всем шоколад подают, а мне нет, и все время со мной хоть бы слово. Ведь это она нарочно... Ка- душка этакая! Вот я ж ей теперь! Но прощайте, mon ange, я теперь спешу, спешу... Мне надо непременно застать Акулину Панфиловну и ей расска- зать... Только вы теперь так и проститесь с князем! Он уж у вас больше не будет. Знаете - памяти-то у него нет, так Анна Николаевна непременно к себе его перетащит! Они все боятся, чтобы вы не того... понимаете? насчет Зины...