Стояли знойные июльские дни, и в городе опять собралась ярмарка. Все городские лавки перебрались на выгон, в том числе и лавка Ильи Финогеныча. Николай с раннего утра уходил туда и возвращался в город вечером, весь в пыли, усталый, охрипший, со звоном в ушах от непрестанного грохота и стука железа. Зато хорошо было вечером в тенистом хозяйском саду...
Высоко-высоко на совершенно черном небе сверкали звезды. Шум улегся; воздух был тепел и неподвижен. Под густыми ветвями липы горела лампа, сидели люди вокруг стола. Искривленное лицо Ильи Финогеныча выделялось своими характерными, сердитыми чертами; младшая его дочь, Варя, разливала чай; дальше размещались: румяный юноша с большими восторженными глазами, в светлом пиджачке и цветном галстуке, - сын богатого бакалейщика; учитель географии из уездного училища, Дмитрий Борисыч; прасол Федосей Лукич в поддевке и высоких сапогах, весь черный от загара и знойных степных ветров... Все эти люди, с легкой руки остряка-нотариуса, известны были в городке под именем "утопистов".
В матовом свете лампы зелень казалась какою-то фантастической. Зато несколько шагов в сторону стояла непроницаемая темнота: глаз едва различал густую толпу деревьев, кустарники, дорожки, дом, притаившийся в купах сирени. Пахло липой, цветами из ближней клумбы, свежестью. Издали долетали звуки музыки, странно и страстно оживляя немую тишину ночи, - это играли в городском саду какой-то модный вальс.
- Едете в клуб, Варвара Ильинишна? Нонче ожидают чрезвычайного оживления-с, - произнес юноша.
Варя презрительно пожала плечами.
- Ужасное оживление? - сказала она. - Я и вообще равнодушна к подобным удовольствиям, а с этими наезжими кавалерами и вовсе я не желаю встречаться. Только и разговору - каков урожай да почем рабочие руки!
- Н-да-с... это точно-с... развязки мало-с, - пробормотал юноша.
- Ох, Варвара, - сказал Илья Финогеныч, морщась, точно от боли, - с которых это пор? Неделю сидишь, это верно, а то ведь ни одного танцевального вечера не пропустишь.
- Ну, папаша, вы уж всегда... Конечно, приятно поплясать и послушать музыку... И тем больше - Надя с мамашей настаивают, но ежели вы воображаете, что для меня танцы составляют важность, - ошибаетесь!.. Я нонче, сами знаете, каталог вам переписывала.
В это время в доме открылось окно, и послышался слащавый, но вместе с тем и раздражительный голос:
- Варя, так ты решительно не поедешь?
- Ах, Надя!.. Ведь я уж сказала.
- Бессовестная! Сама Филиппу Филиппычу кадриль обещала, а сама фантазии теперь затеваешь.
Варя вспыхнула до ушей.
- Сделайте милость! - крикнула она. - Можете оставить ваши наставления при себе.
Казалось, ссора готова была вспыхнуть между сестрами. Илья Финогеныч опять болезненно сморщился, гости потупились... Вдруг Надя вкрадчиво произнесла:
- Милочка, я твою брошку надену... Можно?
- Сколько хочешь.
Окно захлопнулось, и вскоре послышался треск экипажа, съезжавшего со двора. Несколько мгновений длилось неловкое молчание...
- Так вот, Митрий Борисыч, - сказал Илья Финогеныч, - на чем, бишь, мы остановились?.. Да, Спенсер к тому и ведет, что в басне Агриппы представлено. А короче сказать: всяк сверчок знай свой шесток и с суконным рылом в калашный ряд не суйся.
- На этот предмет ловкая статейка в "Отечественных записках", - робко вставил юноша.
- Вот вы говорите - Спенсер, Илья Финогеныч, - сказал прасол, - а я по зиме гонял быков в Питер, так мне попался человек один, из раскольников... Знаете, из новеньких, в кургузом платье... Имели мы с ним разговорец в Палкином трактире. Царство, говорит, что снасть: есть махонькие колеса и есть побольше, и винты разные, и рычажки, и зубья, и вроде как передаточные ремни... Беднота, говорит, в то же число входит, без нее вся механика прекратится. И без торгового человека прекратится, и без судьи, и без воина... Мало того, вон, говорит, и тот нужен, и тот обозначает вроде, как бы сказать, гайки али винтика. Все одно к одному цепляется: звено в звено. А я спрашиваю: ну, как же, умный человек, кровопролитие понимать и тому подобное? Это, говорит, нужно понимать на манер подмазки: как снасть на масле, так всякое, говорит, общежитие на крови держится... Вот какой философ!
- Ты бы спросил у него, какая снасть-то сему подобна? Разве толчея?.. Дурак! Сравнял мертвую махину с человечеством.
- А ведь так оно и выходит-с на самом-то деле, - заметил сын бакалейщика.
- Вот, вот, - подхватил Федосей Лукич.
- А какой вывод? - крикнул старик, осердясь. - Ты, Харлаша, вызвался, - ну-кось, докажи, какой вывод?
- Дозвольте рассмотреть, - мягко сказал Харлаша и шероховатым, гостинодворским языком, тем более странным, что ссылался на Бокля и Маколея, начал объяснять, почему сравнение кажется ему "похожим".
- А какой из этого вывод? - повторил Илья Финогеныч.
- Вывод один-с: противоборствовать, - ответил Харлаша.
- Вот то-то!.. В смысле картины похоже, но отнюдь не в смысле того, что так и быть надлежит. Бывают времена, подлинно ужасаешься, когда видишь махину общежития, - ужасаешься за мечту о благе... Махина сильна, крепка, жестока; мечта без союзников, без власти... Ну, что же - руки покладать? Гасить мечту? Идти по стопам Молчаливых?
Старик помолчал и злыми, блестящими глазами обвел гостей. Одинокая виолончель рыдала где-то вдали, наполняя пространство тоской, негой, страстью, звала куда-то, пела о чем-то мучительно-сладком и недоступном.
- Никак! - продолжал Илья Финогеныч, и голос его дрогнул, проникся каким-то торжественным выражением. - Малый желудь дает рост и становится ветвистым дубом.
Вот в этом прозревай подобие. Вряд ли кто надеется, сажая дуб, укрыться под его тенью, а сажают же. Кому же готовили прохладу? Потомству. Так и с мыслями добрыми... Нет той мысли, которая не возросла бы и не дала плод. Обратись к истории, вспомни Новикова и Радищева... То ли была не страшна махина крепостного права?
Однако не усомнились, дерзали противуполагать махине мечту, сеяли... И мы пожинаем плоды! Теперь, слава Александру Второму, пути открыты, нива вновь вспахана, способа даны... Подражай доблестным людям, долби невежество - и вперед!.. Лелей мечту о благе человечества... Воссияет, воссияет! - Он высоко откинул руку и, театрально, по-старомодному выговаривая стихи, произнес:
...Как эта лампада бледнеет
Пред ясным восходом зари,
Так ложная мудрость мерцает и тлеет
Пред солнцем бессмертным ума.
Да здравствует солнце, да скроется тьма!
- Совершенно правильно, Илья Финогеныч! - с необыкновенным возбуждением крикнул Харлаша. - Эх!
Ежели неправильно - как жить?.. Каким манером жить, спрошу я вас?.. Сидишь теперь в лавке. Тятенька барыши наблюдает... Дома - картеж, скучища... Что я надумал, Илья Финогеныч, и вы, Митрий Борисыч, и вы, Федосей Лукич... Хочу я экзамен на народного учителя сдать...
Ась?.. Тишком да тайком авось подготовлюсь. А там...
там видно будет! - Он отчаянно махнул рукой.
Все с оживлением заговорили о проекте Харлаши. Одна Варя имела вид скучающий, презрительно поводила своими пухлыми, румяными губами, с нетерпением поглядывала в глубину сада. И вдруг преобразилась: стукнула калитка, послышались торопливые шаги, на свет лампы вышел Николай. Со всеми он поздоровался, как с старыми знакомыми, шумно вздохиул, бросаясь на стул, и с жадностью начал пить чай. Варя с похорошевшим лицом, с какою-то задорною и обеспокоенною улыбкой смотрела на него.
- Измаялся, Николу шка? - ласково спросил Илья Финогеныч.
- Пустяки!.. Тысячу триста сегодня выручили!
- Но зато какой труд! - с участием воскликнула Варя, и в ту же минуту Николай почувствовал, что под столом прикоснулись к его ноге. Он покраснел, отодвинулся.
Вскоре снова начался общий разговор: о земстве, о городской думе, о выборах, о последнем произведении Щедрина, о том, что затевает Бисмарк. Николай говорил самоуверенно, бойко, вступал в шутливые пререкания с Ильею Финогенычем, покровительетБенно относился к тому, что высказывал Харлаша. И прекрасная ночь, и то, что выручили тысячу триста рублей, и томные звуки вальса, прерываемые одинокою виолончелью, и влюбленная девушка с такою волнующей улыбкой, и ожидание другой девушки, Веруси, - все это точно подмывало Николая, подсказывало ему удачные, смелые слова, внушало приятные мысли о том, что он умен, и привлекателен, и вообще достоин отмеченного внимания. "Ах, как хороша жизнь!" - восклицал он про себя, и чувство наслаждения жизнью, точно музыка, отзывалось в его душе, совпадая с отдаленными звуками вальса, все существо повергая в какой-то сладкий и беспокойный трепет.
- Николай Мартиныч! - позвала Варя и решительно поднялась с места. - Подите сюда... на два слова.
Николай с недоумением взглянул на нее, отставил стакан. Светлое платье девушки быстро исчезло в глубине сада. Учитель и прасол переглянулись, Харлаша стыдливо опустил глаза.
- Николушка, когда Вера Фоминишна приедет? - значительно спросил Илья Финогеныч.
- Идите же! - крикнула Варя.
- Не нонче завтра, Илья Финогеныч, - торопливо ответил Николай, скрываясь в темноте.
Старик еще хотел что-то сказать, но только с озабоченным в"дом вынул табакерку и понюхал.
- Молодость! - снисходительно пробормотал прасол.
Илья Финогеныч точно встрепенулся.
- Да, молодость... - сказал он каким-то особенным, грустным голосом. - Хмель... Всполохи... Ах, сколь тяжела бывает расплата за твой пир! - потом, как будто спохватившись, что говорит несообразные и странные для гостей слова, добавил: - Вот жалел я, что сына у меня нет, - роднее сына нашел человека!.. В год, в один год, а какая перемена, как добропорядочно текут мысли, как здраво научился судить!.. Полезен, полезен будет родному краю.
Гости тотчас догадались, что Николай женится на Варваре Ильинишне и что приспело время решительного объяснения. Прасол и учитель начали расхваливать Николая; Харлаша радостно улыбался, не сводя с Ильи Финогеныча влюбленных глаз. Немного спустя все простились, не желая мешать семейному событию.