Итак, судя по всему, Феофан Прокопович прекрасно знал поэзию Катулла. Запрет Тридентского собора, очевидно, значил для него немного, поскольку он весьма резко и непримиримо относился к католицизму. Поэт не переводил Катулла, предпочитая цитировать его в оригинале. Однако в условиях многоязычия русской литературы это было совершенно естественным.
Широта интереса Феофана Прокоповича к глубоко мирской, языческой, подчас грубой поэзии веронского гения удивительна. Несмотря на специфическое восприятие ее в духе стоической морали, игнорирование некоторых граней творчества Катулла, этот интерес является замечательным феноменом гуманизма в русской литературе петровской эпохи. [xv]
2
«Поэтика», «Риторика» и «Разные сентенции» Феофана Прокоповича, ходившие в списках, [xvi] пользовались большой известностью, и это, хотя и избирательное усвоение Катулла одним из лучших русских писателей переходной эпохи, безусловно, имело значение для дальнейшей судьбы его поэзии в русской литературе.
Катулла, очевидно, читали: книги его стихов были в библиотеке Академии наук. [xvii] Однако они очень мало продавались. Так, в книжных лавках академии наук Москвы и Санкт-Петербурга Катулл впервые появляется лишь в середине XYIII в. [xviii] Но характерно, что два экземпляра геттингенского издания Катулла, [xix] продававшиеся в Москве, так и не были проданы ни в год своего поступления, ни на следующий. [xx]
Из русских поэтов первой половины XYIII в. знание поэзии Катулла обнаруживают лишь те, кто подолгу жил в Европе. По-видимому, прекрасно знали его Кантемир, подолгу живший в Италии, где Катулла не забывали никогда, и Тредиаковский, получивший образование во Франции. Однако обнаружить сколько-нибудь ощутимые следы поэзии Катулла в русской литературе того времени нелегко. В литературных манифестах русских поэтов, из которых отдельные представляют собой настоящие словари писателей, имя Катулла встречается довольно редко. Так, например, нет его в «Эпистоле от российския поэзии к Аполлону» Тредиаковского и в «Объявлении авторов наиславнейших, которым надлежит подражать в поэзии», помещенных в первом издании его «Способа к сложению российских стихов». Вместо традиционного «триумвирата любви» (Катулл, Тибулл, Проперций) в «Эпистоле» Тредиаковского: «Галл, Проперций и Тибулл, в слоге своем гладкий». [xxi] В «Объявлении» Катуллу также не находится места ни в «Элегической», ни в «эпиграмматической», ни в других родах поэзии, хотя Проперций и Тибулл упоминаются Тредиаковским как образцовые элегики, а Марциал предлагается в качестве образца в эпиграмматике.
При переработке «Способа» Тредиаковский расширил перечень родов поэзии. В разделе «О разных поэмах, стихами сочиненных» он называет теперь стихотворения Катулла в качестве образца в «эонической» и «эпиталамической» поэзии. Об «эонической поэме» Тредиаковский писал: «Сею по происшествии каждого века проповедуем и описываем знатные приключения, бывшие чрез все то время, благодаря хранителю богу; похваляем защитников и благодетелей. У Катулла кн. I. Поэм. 33. Есть она лирическая и героическая». [xxii] Очевидно, Тредиаковский пользовался парижским изданием Катулла, Тибулла и Проперция 1723 г. [xxiii] В этом издании под № 33 идет стихотворение («В посвященье Диане мы…», XXXIY). Впрочем, возможно, что Тредиаковский ошибается в номере стихотворения, так как он указывает и номер книги (I), путаясь, очевидно, под влиянием Тибулла и Проперция, у которых, в отличие от Катулла, действительно несколько книг лирических стихов. Однако, судя по описанию «эонической» поэмы и по сопоставлению с последним эподом Горация к Канидии, Тредиаковский здесь действительно имеет в виду стихотворение Катулла к Диане, гимн богине с мифологическими экскурсами.
В разделе об «эпиталамической поэме» Тредиаковский называет в качестве примера «поэмы, брачным сочетанием поздравляющей», 56-е стихотворение. [xxiv] Речь здесь идет об эпиталамиях Катулла Манлию и Юнии, которые в изданиях XYIII в. часто печатались как одно произведение. Очевидно, однако, что в целом Тредиаковский знает Катулла гораздо хуже, чем Феофан Прокопович. Отчасти это является следствием мощного развития классицизма в русской литературе того времени, который выдвинул идеалы строгости и возвышенности. Катулл этим идеалам, разумеется, не отвечал. Вот почему в эпоху классицизма мы почти не находим его переводов. По классическому делению поэзию Катулла, как и вообще лирику, относили к низким жанрам: «Эпопея есть верх превосходства в поэзии. Все опыты в оной требуют нашего почтения. Творцы Илиады, Энеиды, Фарсалы, Иерусалима, Потерянного рая, Мессиаса, Генриады, Россиады суть умы другого чина, нежели Марциал, Катулл, Шолье, Проперций и сам Гораций, если б он не был первый из лириков». [xxv]
Знание поэзии Катулла в то время было уделом людей, получивших классическое образование. Так, напримр, В.Н.Теплов в своем «О качествах стихотворца рассуждении», долгое время приписывавшемся Ломоносову, критикуя бездарных стихотворцев, приводил в собственном переводе последний стих XIY стихотворения Катулла к Кальву:
Худые поэты веку беспокойство!
При этом Теплов давал точную отсылку (XIY, 24) и стих оригинала:
Saecli incommode, pessimi poetae! [xxvi]
Первый же перевод целого стихотворения Катулла был сделан в 1764 г. и принадлежит перу все того же Тредиаковского. В своем переводе «Римской истории» Роллена Тредиаковский поместил русский перевод 1-го – 3-го и 9-го – 10-го стихов XII эпиграммы Катулла. Ею в «Отступлении о сопиршествах римских» Тредиаковский иллюстрирует обычай римлян приносить на пиршества салфетки для себя из дому: «Катулл жалуется на некоего Азиния, который унес с собою его салфетку, да и грозит того обесславить своими стихами, буде не отдаст тоя скоро…:
Азиний! Левою рукою
Не кстати за столом дуришь:
Салфетки крадешь ловко тою,
Оставлены когда те зришь…
Так триста сам, в позор для предку,
Иль от меня стихов смотри ж,
Иль мне отдай мою салфетку. [xxvii]
В переводе Тредиаковского, перегруженного инверсиями, нехарактерными для русского языка, смысл эпиграммы не вполне понятен. Ср. в современном переводе:
Жди же ямбов моих три злейших сотни.
Перевод дан параллельно с оригиналом, самое же обращение к Катуллу вызвано не столько творческими, сколько «учеными» этнографическими целями.
Имя Лесбии, которое в читательском восприятии так же неразрывно связано с Катуллом, как имя Цинтии с Проперцием и Делии с Тибуллом, в русской поэзии XYIII в. нередко употреблялось как нарицательное. Так, М.Н.Муравьев в «Послании о легком стихотворстве. К А.М.Бр<янчанинову> (1783) писал:
Какою хитростью содержишь ты союз
Меж смуглой красоты и между белокурой,
Обеим верен быв?
Клянешься ль их красой пред умницей и дурой,
Во увереньях тщив?
И занимаяся еще литературой,
Возводишь ли ты их стихами в лестный чин
И Лезбий и Корин?
Но упоминание Муравьевым Лесбии, разумеется, навеяно не столько Катуллом, сколько традицией французской легкой поэзии. [xxviii]
Таким образом, в целом в эпоху классицизма Катулл не пользовался большим авторитетом и был известен довольно плохо. Так, например, Державин, переводивший Анакреона, Сафо, поэтов Антологии и Горация, в «Рассуждении о лирическй поэзии» (1811 – 1815) писал о Катулле следующее: «В Риме было мало изящных лириков. Квинтилиан говорит, что Гораций у них один достоин чтения; но он и сам по скромности, может быть, своей признает себя неболее как только слабым отголоском древних греков. Если же пройти мимоходом современно и после его живших, не столько знаменитых: Цезия-Басса, Стация и Катулла (лирики, при Августе, Нероне и Доминциан жившие – примеч. Державина), то можно сказать, что по смерти сего любимца Августова лира умолкла». [xxix] Таким образом, говоря о времени жизни Катулла, Державин ошибся на полтора столетия. Возможно, он перепутал его с Марциалом, действительно жившим при Нероне и Домициане.
3
Переводы и подражания Катуллу – сразу в относительно большом количестве – появляются в 90-е годы XYIII в. Первыми, условно говоря, являются «Подражание Катулловой элегии: Lugete, o Veneres» Андрея Бухарского, стихотворный перевод LI и прозаический LXXYI стихотворений Катулла за подписью А.Л., подражания Н.Ф.Эмина «На смерть воробья Лезбиина» и «Лезбие», прозаические переводы эпиталамиев Катулла П.Ю.Львова.
По характеристике П.Н.Беркова, стихотворения А.Бухарского «представляют смесь влияния Державина, даже Ломоносова, чистейшего сентиментализма и “легкой поэзии”». [xxx] Его «Подражание» Катуллу – это распространенный свободный перевод III пьесы сборника, посвященной смерти воробья Лесбии, - “Lugete, o Veneres Cupidinsque” («Плачь, Венера, и вы, Утехи, плачьте»). Как указывает сам автор, оно осуществлено «с французского перевода». «Лесбии» Катулла соответствует «Лесбùя» Бухарского – без сомнения, под влиянием французского “Lesbée” (необходимость произношеия «Лесбùя» диктуется метром). Под пером подражателя ироничный, но строгий монолог Катулла сменяет риторизованное, сентиментальное повествование:
Восплачьте, Грации, Амуры;
Лесбиин милый воробей
Исполнил смертью долг натуры
И прервал цепь счастливых дней.
Она любовь к нему питала,
А он был верен ей и мил:
Всегда она его лобзала,
Всегда он вкруг ее шалил… [xxxi]
«Стихи из Катулла» А.Л. (возможно, Авраам Лопухин) – перевод LI стихотворения «Ille mi par esse deo videtur» («Кажется мне тот богоравным…»), которое, в свою очередь, представляет собой подражание знаменитой второй оде Сапфо. Перевод сжат: вместо четырех четверостиший Катулла у переводчика только три. Последний не пытался воссоздать ритмику сапфической строфы, его четверостишия написаны шестистопным ямбом. У Катулла герой поражен совершенством Лесбии, у русского переводчика он прельщен ее красотами: