Миф о конце мира соприкасается в сознании как Вагнера, так и Блока с мифом о начале мира. Поэтому в творчестве Вагнера и появилась древняя немецкая мифология. У Блока же образ мирового пожара, охватившего в ХХ веке Европу соотносится со степными пожарами на Руси времен татарских нашествий: "Над нашим станом, как встарь, повита даль туманом, и пахнет гарью. Там - пожар" - возглашает он в "Возмездии". Древние пожары татарского времени осознаются Блоком как архетип русской истории, навечно укоренившийся в прапамяти русской души.
И здесь интересно проследить, как переосмысляется Блокам реальная ситуация Куликовской битвы и ставится в вагнеровский контекст - контекст "Гибели богов". В обоих случаях речь идет об апокалиптическом видении последней, решающей, страшной битвы, в которой герою суждено погибнуть, но перед смертью совершить великий подвиг, к которому он предназначен судьбой.
И у Блока, и у Вагнера происходит мифологизация прошлого их страны. При воссоздании средневекового мышления мифологизируется также природа вокруг героев. Особую роль при этом и у Блока и у Вагнера играет мифологема реки - истока жизни страны, ее родового божества. Не случайно "На поле Куликовом" начинается с символического пейзажа Руси, главной составляющей которого является образ реки ("Река раскинулась. Течет, грустит лениво /И моет берега" - III; 249). Место вагнеровского Рейна у Блока берет на себя Дон, и отчасти Непрядва ("А Непрядва убралась туманом, что княжна фатой" - III; 251). Столь женственные черты образа реки вызывают в памяти вагнеровских дочерей Рейна.
Очень близко Вагнеру понимание жизни как "вечного боя" у Блока ("И вечный бой - покой нам только снится /Сквозь кровь и пыль." - III; 249) Вспомним, что как раз в это время О. Шпенглер писал о неудержимой и неостановимой экспансии в бесконечность как о сущностной черте западного фаустовского духа.
Герой предстает перед нами как древнерусский воин, однако у Блока он именно здесь, более чем где бы то ни было, наделен типическими чертами вагнеровского рыцаря. Сохраняются его прежние рыцарские атрибуты (меч, кольчуга, доспех) с тем же смысловым наполнением. Описание последней ночи перед сражением создает ощущение невероятного трагического напряжения, которое герой испытывает перед подвигом и смертью, а описание суровой и мрачной природы ("перед Доном темным и зловещим, средь ночных полей...") удивительно родственна мрачной атмосфере "Кольца Нибелунгов" Вагнера. Мы ощущаем в герое теперь силу на подвиг ("Доспех тяжел, как перед боем. Теперь твой час настал. - Молись!" - III; 253).
Герой предчувствует трагический исход сражения ("Светлый стяг над нашими полками /Не взыграет больше никогда" - III; 250, "я вижу над Русью далече /Широкий и тихий пожар" - III; 252). Важно отметить, что эпиграф к третьей части цикла "И мглою бед неотразимых /Грядущий день заволокло" – Блок взял из стихотворения В.Соловьева «Дракон (Зигфриду)», что опять-таки доказывает о постоянном присутствии в его сознании апокалиптических видений «Кольца Нибелунгов» Вагнера. Таким образом, Блок пренебрегает реальным историческим смыслом Куликовской битвы, осмысляя ее как последнюю битву мировой истории.
При этом блоковского героя сопровождает и вдохновляет на битву таинственный, до конца не объясненный в стихах женский образ. То он предстает перед нами как олицетворенная Русь, с которой герой чувствует особенную связь, подобно Гоголю в "Мертвых душах": "О Русь моя! Жена моя! До боли /Нам ясен долгий путь!"; то он именуется "светлой женой", то начинает напоминать Богородицу ("Был в щите Твой лик нерукотворный /Светел навсегда" - III; 251). Но нам важно одно: что этот образ одновременно является и божеством, покровительствующим и защищающим героя, и его возлюбленной ("И с туманом над Непрядвой спящей, /Прямо на меня/ Ты сошла, в одежде свет струящей, /Не спугнув коня. /Серебром волны блеснула другу /На стальном мече, / Освежила пыльную кольчугу /На моем плече"- III; 251). Аналогом такому образу может служить только валькирия Брунгильда.
Последним проявлением темы рыцаря в творчестве Блока стала его символистская драма "Роза и крест". Философский смысл этой драмы сконцентрирован в песне рыцаря Гаэтана, которую одновременно можно считать наиболее полным выражением идеи рыцарства в поздней лирике Блока. В ней рыцарь предстает перед нами один на один со стихией - океаном, который зовет его вдаль, в "путь роковой и бесцельный", который представляет собой фактически вечный поединок с судьбой.
Всюду беда и утраты.
Что тебя ждет впереди?
Ставь же свой парус косматый,
Меть свои крепкие латы
Знаком креста на груди. (IV; 232-233)
Цель пути - обретение в страдании и лишениях судьбы единственно возможное счастье ("сердцу закон непреложный - радость-страданье одно"). Характерно, что в песне уже ничего не говорится о служении рыцаря идеалу вечной женственности - Прекрасной Даме. Сам главный герой - рыцарь Бертран - имеет свою возлюбленную госпожу, но она оказывается в конечном итоге обыкновенной земной женщиной, недостойной тех подвигов, которые совершает во имя ее и по ее приказанию Бертран. Смысл рыцарского призвания далеко выходит за рамки поклонения Даме или вообще какому-нибудь определенному идеалу. Он - в вечном странствии, в единении со стихией (в песне фигурирующей как океан) и вечном поединке с судьбой - "паркой" ("Парка упрямая в очи /Смотрит и судьбы прядет"). Идеал изображен в песне только как сон о "блаженном бреге", или "роковая мечта" ("Смотрит чертой огневою /Рыцарю в очи закат, /Да над мечтой роковою /Звездные ночи горят" - IV; 232-233), то есть весма расплывчато и неопредленно.
То есть длинный ряд трансформаций образа рыцаря в творчестве Блока, сильно обобщая, можно свести к его эволюции от пушкинского "рыцаря-монаха" к "рыцарю-герою" в вагнеровском понимании, учитывая все сложные перипетии этого мифопоэтического сюжета, часть из которых мы попытались описать в нашей статье.
Список литературы
1. Это влияние было подробно исследовано в монорафиях А. Гозенпуда Рихард Вагнер и русская культура. Л., 1990 и R. Bartlett Wagner and Russia. Cambridge, 1995.
2 Все ссылки не произведения Блока даются по полн. собр. соч. в 8 т. М.-Л., 1960-1963г., с указанием сперва номера тома, затем страницы.
3Последняя строфа стихотворения дается мной в ранней редакции.