Весьма многообразны композиционные функции картин сновидений в тургеневских повестях и рассказах. Создавая эффект «удвоения» реальности, они порой служат символическим завершением центральной сюжетной линии, предваряют развязку и останавливают внимание на неисповедимом, невербализуемом перечесечении судеб персонажей. Это наблюдается, к примеру, в «Первой любви» (1860), где в «странном и страшном сне» героя на фоне «низкой темной комнаты» запечатлелись «отец… с хлыстом в руке», Зинаида «с красной чертой… на лбу», «а сзади их обоих поднимается весь окровавленный Беловзоров». Сквозь ситуативное здесь проступает судьбоносное в жизненных путях героев, а символика узкого замкнутого пространства выдает их бессилие перед неумолимым воздействием рока, пророчествует о скором замыкании круга их земного бытия, ибо это описание предваряет трагедийную развязку с близкими по времени внезапными смертями как отца, так и Зинаиды. Такое «пороговое» композиционное место изображение сна занимает и в романе «Накануне». В сне Елены в непосредственном преддверии смерти Инсарова посредством символического эпизода плавания на лодке по Царицынскому пруду, которое внезапно оборачивается противостоянием морской штормовой стихии, через явную условность, калейдоскопичность художественного пространства предвосхищается резкое изменение русла ее судьбы, когда поступательный путь героини размыкается в финале в безвестность.
На основе сновидческих образов у Тургенева подчас происходят и реконструкция глубинных уровней предыстории персонажей, и запечатление скрытых за внешними напластованиями кульминационных событий в их душевной жизни.
В рассказе «Сон» (1877) основной эмоциональный тон повествования рассказчика задан его обостренным ощущением загадок бытия: «Чудилось, будто я стою перед полузакрытой дверью, за которой скрываются неведомые тайны». В его личности чрезвычайно развитым оказывается сновидческое начало; по признанию героя, «сны играли в… жизни значительную роль», он «старался разгадать их тайный смысл». Его сон о никогда не виденном прежде отце, где пунктирно выведенный событийный ряд сочетается с выпуклостью предметной детализации, становится своеобразным «удвоением» реальности, выполняет компенсаторную функцию, поскольку моделирует и восполняет упущенные, но чрезвычайно важные для самосознания героя фрагменты индивидуальной картины мира. Предметом художественного исследования становится в произведении активное проникновение сновидческого измерения в эмпирическое бытие, когда рассказчик встречается с похожим на увиденного во сне человеком, оказывается затем на «улице… сна», что передает бездонность онейрического пространства: «Слышу какие-то далекие вопли, какие-то несмолкаемые, заунывные жалобы…». Символическим фоном действия становится в рассказе пейзаж, построенный на классическом еще для романтической традиции противопоставлении ночных тайн природы, ее тревог, когда «ветер выл и рвался неистово… в воздухе носились отчаянные визги и стоны», – и дневного умиротворения, таящего, однако, «последние трепетания бури».
В область сновидений выведен кульминационный эпизод в изображении судьбы персонажа повести «Бригадир» (1867). Признания Гуськова о перипетиях сновидческого общения с умершей возлюбленной Агриппиной Ивановной, «поймав» которую он предощущает и собственную смерть, – высветляют драматизм характера бригадира «Вертера-Гуськова» и приоткрывают тайну любви-жертвы, любви-самоотречения, простирающейся за грани земной жизни, что находит отражение в финальной кладбищенской зарисовке: «Прах его приютился наконец возле праха того существа, которое он любил такой безграничной, почти бессмертной любовью».
Воздействием таинственных сновидений в значительной степени предопределено кульминационное событие и в «Степном короле Лире» (1870). На переломе повествования Мартын Харлов парадоксальным образом раскрывается как «сновидец». Хотя контуры противоречивого душевного мира героя бегло очерчивались в предшествующих психологических характеристиках («на этого несокрушимого, самоуверенного исполина находили минуты меланхолии и раздумья»), именно сон о «вороном жеребенке», который вбежал в комнату, стал «играть и зубы скалить», «лягнул… в левый локоть», воспринимается Харловым как предзнаменование смерти, что и служит иррациональной мотивировкой последующих поступков и драматичной участи второго «короля Лира». Это влияние неведомой силы на индивидуальное «я», способное в одночасье превратить властителя в жертву, а безвольную жертву в несгибаемого мстителя, пластично передано в повести динамикой портретных характеристик персонажа («одичалые глаза», «плакал» – «лицо его приняло выражение совсем свирепое», усмешка как на лице «к смерти приговоренного»), в неразрешимой тайне его предсмертных слов. В эпилоге же мистический отсвет кульминации распространяется уже на более широкую перспективу родового опыта, когда прежде вполне заурядная дочь Харлова Евлампия после смерти отца неисповедимыми путями «попала в хлыстовские богородицы».
Таким образом, спектр художественных функций сновидческих образов в тургеневской прозе представляется весьма многоплановым. В них через взаимодействие художественной условности и приемов реалистического письма приоткрывается уровень непознанного в бытии природы, личности, подверженной влиянию иррациональных стихий воображения, эроса, красоты, искусства. Сновидческая сфера сопряжена здесь с расширением границ психологического анализа, усложнением повествовательной структуры, связанным, в частности, с элементами лейтмотивной техники, когда многие повторяющиеся, перекликающиеся характеристики персонажей целостно «расшифровываются» именно в контексте их сновидений. Художественное воплощение онейросферы знаменует у Тургенева пересечение эмпирического и духовного планов бытия, служит мощным ресурсом символизации образного ряда, во многом предваряя активные эксперименты в этом направлении, которые впоследствии будут предприняты модернистской литературой начала ХХ в.
[1] Муратов А.Б. Тургенев-новеллист (1870 – 1880-е годы). Л., ЛГУ, 1985. С.78.
[2] Осьмакова Л.Н. О поэтике «таинственных» повестей И.С.Тургенева // И.С.Тургенев в современном мире. М., «Наука», 1987. С.224.
[3] Тургенев И.С. Собр. соч. в двенадцати томах. М., «Худ. лит.», 1978. Т.5. С.211. Далее тексты И.С.Тургенева приведены по этому изд.
[4] Курсив наш. – И.Н.