И.Г. Бухарова, Иркутский государственный педагогический университет
Наш век найдет себе новую Грецию в старом Китае
Э. Паунд
Ксения Некрасова создавала «пейзажи души» - стихотворения, в которых очарование природы соединялось с очарованностью души поэта. Для отечественной поэтической традиции не характерно противостояние личности и природы, природа всегда была «на стороне» поэта, даже когда поэт сомневался в ее к нему милости. Но мало кому из поэтов удалось вступить в такой глубокий и непосредственный эстетический и духовно-душевный контакт с природой, как это случилось с Ксенией Некрасовой.
Первоначальные ассоциации, которые возникают после знакомства с творчеством поэтессы, вызывают в памяти впечатления от чтения японских хайку, танка или китайской лирики.
Эти первоначальные впечатления указывают на один из возможных путей постижения художественного мира Ксении Некрасовой. Сразу заметим, что близость, сходство основаны не на стилизации или подражании, а, скорее всего, на близости мироощущения.
К.Некрасова - мастер поэтических миниатюр. Ее лучшие стихотворения, за немногими исключениями («Кольцо», «Платье», «О художнике», «Утренний этюд»), состоят из пяти-десяти коротких строк. Особенность эта становится заметнее, когда обращаешься к архиву поэта. Баллады на современные темы, стихотворения, посвященные героике войны, отклики на политические события - все эти объемные тексты чаще всего не закончены, хотя имеют несколько вариантов. По-видимому, это неслучайно: Ксения Некрасова была поэтом прекрасных мгновений, живой трепет которых умела сохранить в слове.
Поэзия Некрасовой чуждается категории «лирический герой», заставляя искать художественные системы, которым присущ свойственный ее творчеству тип субъектно-объектных отношений.
Ксения Некрасова - поэт, сказавший о гармонии и целостности мира. Отсутствие привычных для западной эстетики и художественной практики бинарных оппозиций (противостояний Неба - Земли, своего - чужого, природы и цивилизации, прошлого - настоящего, настоящего - будущего, Поэта - толпы и т.д.) опять же указывают на иную эстетику, воплотившуюся в творчестве китайских и японских поэтов.
Возможно, изменение привычной точки зрения, рожденной западной эстетикой, поможет осознать некоторые особенности поэтики и смысловой устремленности творчества Ксении Некрасовой.
Искусство ХХ века стало благодарным наследником культурных достижений предшествующих эпох и разных цивилизаций. Живописный и поэтический модернизм конца ХIХ - начала ХХ веков откровенно заявлял о своей любви к Востоку и увлеченно усваивал его уроки. На протяжении всего ХХ века происходит напряженный и яркий диалог двух культурных миров - Востока и Запада. В своеобразный диалог с искусством Китая и Японии, с философией буддизма вступила в пятидесятые годы и Ксения Александровна Некрасова.
Ее движение на Восток началось со Средней Азии, где Кс. Некрасова несколько лет провела там в эвакуации .Это были горькие годы общей и личной беды: война, голод, смерть ребенка, разрыв с мужем. В этот период Некрасова познакомилась в Ташкенте с Анной Ахматовой, высоко оценившей ее стихи и давшей ей рекомендацию в члены Союза писателей. Творческим результатом жизни в Средней Азии стал цикл «Азиатские скрипки». В цикл входят стихи «Сандал», «Анне Ахматовой», «Чеснок», «Весна в Ташкенте», «Да присохнет язык к гортани у отрицающих восточное гостеприимство…», переходящие из сборника в сборник, но, к сожалению, одно из лучших стихотворений цикла - «Верблюжонок», так понравившееся Ахматовой, до сих пор не напечатано [1, ед. хр. 2]. «Есть Азия чудес под синим небом …» - это убеждение Ксения Некрасова вынесла с собой из эвакуации, несмотря на всю горечь и боль своей обыденной жизни там.
С классической японской поэзией Некрасова познакомилась поздно и достаточно случайно, увидев в доме Яхонтовых вышедший в 1954 году сборник стихотворений в переводе В. Марковой, с предисловием Н. Конрада [1, ед.хр. 98]. Мемуаристка свидетельствует об интересе Ксении Некрасовой к стихам, но не комментирует этот момент. Разрозненные же дневниковые записи той поры свидетельствуют, что был не просто интерес к новой книге, а своеобразное удивление и стремление открыть для себя культуру Востока: «Восточная культура втягивает в себя, как в бездонный омут, показывая все новые и новые растения прекрасного погруженному в нее человеку» [1, ед.хр. 78]. В папке с рукописями 1954 - 1956 годов есть лист с заголовком «От прочтения японских миниатюр», на котором записаны следующие стихи:
Прополоскали ливни крыши,
и на асфальте - блеск дождей,
и люди с каплями на лицах
пересекают мокрый сквер,
чуть пламенея за плечами
полупрозрачными плащами.
[1, ед.хр. 44].
Там же варианты стихотворения «Инкрустация», тоже навеянного встречей с японским искусством. Описывая шкатулку, инкрустированную перламутром, поэтесса характеризует вещь через настроение: «из перламутра мастер создал радость», передавая то просветленное отношение к предметному миру, что характерно именно для японской поэзии. «Если предмет и я существуем раздельно, истинной поэзии не достигнуть», - говорил Басе [цит. по: 3, 204]. Обратим внимание, что в этом стихотворении звучит мотив радости, ведущий в творчестве Кс. Некрасовой, который в данном случае свидетельствует о внутреннем соответствии чужого и своего творчества.
Конечно, эти стихотворения не хайку или танка, но «философия» хайку помогает понять некоторые особенности поэзии Кс. Некрасовой.
Японцы видят в хайку сжатую Вселенную, хотя поэты описывают то, что доступно взору. Но сердечная сосредоточенность на внешнем переходит в духовное созерцание: «…стягиваясь в точку, соединяет земное с небесным, открывает дух - в любом земном существе, в обыденных вещах. В хайку только то, что видишь и слышишь, но видишь и слышишь глубинами души… С вершины поэзии стало доступно все разом. В полном покое хайку притаилась полнота жизни» [6, 291]. Здесь уместно вспомнить о неожиданном сравнении поэзии древнего Китая с лентой Мебиуса, которое встречается у А.Гениса: «Видимое и невидимое для них было двумя сторонами страницы, свернутой в ленту Мебиуса» [4, 241]. В своих размышлениях о хайку Т.П.Григорьева замечает: «Хайку появляются вдруг, мгновенно, спонтанно… Истинное хайку рождается в момент сатори - озарения, как вспышка молнии, вдруг озарившая землю. «Раскрывается цветок ума», поэт остается один на один с тем, что видит - никакое «я» не стоит на пути» [6, 292]. Это наблюдение важно для понимания сути поэтического творчества Ксении Александровны Некрасовой и некоторых формальных особенностей ее стиха. Согласно концепции М.М. Бахтина, «эстетическая реакция есть реакция на реакцию» [2, 22], следовательно, лирическое стихотворение не может быть непосредственным выражением (выделено мной. - И. Б.) чувств и переживаний автора, обязательно должен быть «зазор», отстранение, авторская «напряженная вненаходимость» [2, 41]. Несмотря на то, что стихотворения Некрасовой имеют варианты, у читателя возникает ощущение именно спонтанности рождения стихотворений, благодаря прежде всего трепету до конца не оформившихся чувств. Здесь и восторг, и благоговение, и удивление, и радость, и замирание сердца. Ритм стихотворений (а в основе его «разрушенные» традиционные размеры или свободный стих) соответствует этому трепету взволнованного живого дыхания. Некоторые грамматические и речевые неточности также вызывают впечатление рождающегося «здесь и сейчас» поэтического отклика на прекрасное:
Ликующее состоянье одна средь улицы стоишь,
и каждое из встречных лиц
как неоткрытая планета
средь звездных глаз,
сердечность приоткрыв.
[8, 172].
Составителям сборников стихотворений приходится нелегко, поскольку приходится сталкиваться все время как бы с незавершенными и потому несовершенными текстами (как в случае с только что процитированным стихотворением, которое опубликовано впервые в сборнике 1999 года).
Итак, существует поэтическая традиция, для которой не характерна принципиальная «вненаходимость» автора, ведущая к появлению условной категории лирического героя. И эта «чужая» поэтическая традиция объясняет нам нашего поэта.
Надо заметить, что после знакомства с японской классической поэзией Кс.Некрасова как бы успокоилась, стала более определенной в своем творчестве: сосредоточилась на миниатюрах, которые, действительно, более всего соответствовали ее внутренней сути; отказалась от объемных произведений, насколько можно судить по архивным материалам. Но, к сожалению, вскоре последовало обострение болезни и смерть.
Главный объект изображения японских и китайских поэтов - природа, внешняя реальность, вступившая в «сердечное созвучие» с человеком. Красота и одухотворенность природы является той силой, что «вызывает к жизни» стихи Ксении Некрасовой. Но сказать однозначно, что природа есть объект изображения поэтессы, нельзя. Объектом скорее является то состояние или чувство, которое вызвали в субъекте природа или люди, своеобразная «суммарная эмоция» субъекта и объекта. Вообще, в обычном делении на субъект и объект есть не просто условность, но и опасность: если мир есть совокупность вещей, то в нем нет места духу, точнее, дух лишается своей опоры в реальности. Природа помогает найти в душе истинное, достойное человека чувство и выявиться ему, «расцвести». Необходимо говорить об особом типе связи - о резонирующем взаимодействии. Именно такая связь между художником и природой существовала на Востоке: «Произведение искусства на Востоке обнаруживает резонанс внутренней природы художника с той, что его окружает. Это опыт взаимодействия с миром, в котором царит дружественная солидарность субъекта с объектом. Очищая … душу от воли, от страстей, от своей личности, наконец, поэт упраздняет преграду, мешающую ему слиться с природой, а ей отразиться в нем» [4, 242]. Подобное взаимодействие с природой характерно и для Ксении Некрасовой. Лирический субъект перестает быть «главным» в ситуации обретения чувства. Не менее, если не более, активной в данном случае оказывается природа, которая становится своеобразным «зеркалом» субъекта. «Взаимоотраженность» настроений природы и лирического субъекта и определяет глубину восприятия мира, что приводит к возникновению эпифанического пафоса.