Смекни!
smekni.com

Слезы и смех Чарльза Диккенса (стр. 2 из 2)

Хотя во времена Диккенса все строения были неизмеримо ниже, все-таки в книге про лавку древностей сказано «маленький домик»... Даже и тогда лавка выглядела затерянной, стиснутой среди других домов, вернее, стискиваемой быстро растущими зданиями. Вся книга и написана о том, как меняется Англия, и перемены совершаются далеко не к лучшему.

В январе 1841 года весь роман был закончен и в том же году вышел отдельной книгой. Так вот, в ту пору еще делом будущего, правда, близкого будущего, 1842 года, но все же еще только будущего, было введение закона, запрещавшего принимать на работу девочек младше пяти, а мальчиков - десяти лет. Это объясняет гнетущую атмосферу всего романа, это объясняет, почему главная героиня книги Нелли, она хотя и маленькая, но, в сущности, уже взрослая. По летам маленькая, а испытания ложатся на ее плечи не детские.

С Нелли и ее дедушкой, владельцем антикварной лавки, встречаемся мы в самом начале книги. Но вскоре остаются они без крова, нужда гонит их в путь, по стране. Диккенс с умыслом направляет их в Среднюю Англию, наиболее промышленную, где прокладывали первые железнодорожные пути и возникали все новые шахтерские поселки. Герои Диккенса следуют прямо по пятам новшеств, реформ - и легче на сердце у них не становится. Бунтующих рабочих они просто пугаются, причем вместе с Диккенсом. Ужасали его и бесчеловечные условия труда, и требовательность обездоленных.

И все-таки, изобразив недовольство тружеников, Диккенс поступил очень смело. Ведь это были сторонники первого в истории организованного рабочего движения. Их называли чартистами, потому что за два года до того, как Диккенс начал писать «Лавку древностей», весной 1838-го, подали они в парламент прошение, буквально: «бумагу» (чартер, или хартию), с требованием улучшения условий, повышения заработка - одним словом, прав. Одно упоминание о чартистах пугало собственников. А Диккенс описал их пусть в мрачных тонах, но все-таки сочувственно, ибо не признать праведность их гнева он не мог.

«Работая над «Лавкой древностей», - рассказывал Диккенс, - я все время старался окружить одинокую девочку странными, гротескными, но все же правдоподобными фигурами...» Такие лица в книгах Диккенса, странные до невероятия и в то же время живые, завоевали особенное внимание читателей. Правда, авторитеты говорят, что просто так, на лондонских улицах, ни тогда, ни теперь нельзя встретить диккенсовских персонажей. Населяют они только книги Диккенса. А все-таки чего-то диккенсовского трудно не заметить в каждом англичанине. Прежде всего - причудливость, подчас привлекательная, иногда отталкивающая и всегда по-своему понятная, как понятна странная форма дерева, принявшего под натиском ветра и непогоды форму окружающей местности.

«Жил на свете человек, скрюченные ножки, и ходил он целый век по скрюченной дорожке» - стихи эти написал поэт-шутник, современник Диккенса. Диккенс развернул целую галерею лиц и фигур, скрюченных, изломанных, искаженных. Улыбки у него странным образом переходят в хищный оскал. Вежливость, безупречная вежливость, чересчур безупречная, в конце концов становится методическим тиранством. А иногда - суровость и сухость, скрывающие сердце слишком даже отзывчивое. Таковы они, диккенсовские чудаки, отличающиеся непременно и еще какой-нибудь странностью: кто без руки, кто сгорблен, кто прихрамывает... Искалечили их обстоятельства, жизнь. А если этот чудак - из чудаков злых, он и сам с усмешечками и с улыбочками калечит, притесняет и мучает окружающих. Если чудак добр, то старается уберечь от зла хотя бы самых слабых и беззащитных.

В «Лавке древностей» есть и те и другие. Среди всех выделяется, конечно, карлик Квилп, миниатюрное чудовище, спрут, цепко хватающий своими щупальцами. Тут же чудаки мечтатели, обуреваемые грезами всех оттенков, от безумной идеи вдруг выиграть целое состояние (это дедушка бедной Нелли) до мягкой мечтательности, свойственной хотя бы школьному учителю, приютившему путников (ведь у самого Диккенса были и такие учителя, которые учили совсем не розгой).

Но в первую очередь сердца читателей, современников Диккенса, тронула Нелл. Ждали кораблей с очередными выпусками, где должен был решиться вопрос: выдержит ли девочка испытания или все-таки погибнет? Ковбои смахивали слезу с заветренных лиц, когда узнали, что тяготы жизни оказались выше сил маленькой Нелл. Над ее судьбой проливал слезы требовательный критик Джеффри, а между тем самые трогательные стихи английских поэтов оставляли его совершенно холодным. Суровый историк Карлейль был потрясен ее участью. И даже Эдгар По, сам автор «ужасных рассказов», от которых волосы становятся дыбом, говорил, что смерть Нелли - слишком тяжкое испытание для читателей. Правда, потом, уже в конце века, еще один английский писатель - большой парадоксалист - утверждал, что плакать над смертью Нелли могут только люди, лишенные сердца. Это - менялись времена, менялись литературные вкусы. А кроме того, ведь у Диккенса и в самом деле некоторые описания были не трогательными по-настоящему, а всего лишь слезливыми.

Да, и это было у Диккенса. Умел заставить смеяться, умел заставить и плакать, но не всегда средствами дозволенными, отвечающими требованиям высокого искусства.

На книгах Диккенса вообще сказывались условия его работы. Например, размеры романа. Они были предопределены. Должны были выйти двадцать выпусков, не больше и не меньше, потом должно было получиться два или три тома, в зависимости от заказа. Романы приспосабливались и к «продолжению», к «семейному чтению», которое становилось тогда популярно. В предисловии к отдельному изданию «Лавки древностей» Диккенс рассказал, что первоначально, поскольку роман предназначался для журнала «Часы мистера Хамфри», рассказчиком всей истории должен был стать сам мистер Хамфри. Потом выступили на страницах повествования живые герои, и мистер Хамфри оказался не нужен. «Когда роман был закончен, - говорит

Диккенс, - я решил освободить его от промежуточного материала». И не освободил. Все это так и осталось и несколько мешает читателю.

А все-таки «Лавка древностей» сделала Диккенса властелином читательских сердец. Понимая прекрасно, чем же он так тронул читающую публику, Диккенс и в дальнейшем не расстался с затронутыми темами, с лицами, однажды обрисованными, хотя, разумеется, он не повторял прежнего, а развивал, зорко наблюдая за окружающим.

Вновь и вновь на страницах его книги появятся дети, особые диккенсовские дети, маленькие взрослые. Это будет Поль Домби из романа «Домби и сын», и его преждевременная смерть заставит пролить, пожалуй, не меньше слез, чем кончина Нелли; причем эта детская смерть, описанная Диккенсом, уже более зрелым Диккенсом, и современного читателя не оставит равнодушным. Это будет Дэвид Копперфильд из «Истории Дэвида Копперфильда», которую Толстой прочел впервые в молодости и, вспоминая в старые годы, какое же впечатление произвела на него эта книга, поставил: «Огромное».

Диккенс по-прежнему пристально будет следить за меняющимся обликом современной ему Англии. Со временем напишет он о трудовой Англии целый роман «Тяжелые времена».

Поездки в Америку дадут Диккенсу материал для сравнения Старого и Нового Света. Он увидит и опишет в «Приключениях Мартина Чеззльвита» всю фальшь буржуазной демократии. А в эпоху расцвета своего гения скажет суровые слова: «С каждым часом во мне крепнет старое убеждение, что наша политическая аристократия вкупе с нашими паразитическими элементами убивает Англию. Я не вижу ни малейшего проблеска надежды. Что же касается народа, то он так резко отвернулся и от парламента и от правительства и проявляет по отношению к тому и другому такое глубокое равнодушие, что подобный порядок вещей начинает внушать мне самые серьезные и тревожные опасения».

Работал Диккенс не покладая рук. Литературный «конь» оставался в упряжке. Пишет, редактирует и сам выступает с чтением своих произведений. До пятисот концертов состоялось с участием Диккенса. Как выразился один критик, Диккенс в итоге просто надорвался, исполняя роль «всеми любимого писателя».

Умер он внезапно, от кровоизлияния в мозг, пятидесяти восьми лет, в 1870 году.

Остался жить целый диккенсовский мир, помещающийся в тридцати томах собрания его сочинений.

На нашей земле Диккенс нашел вторую родину. Первый же переводчик Диккенса в России - одаренный Иринарх Введенский - познакомился с самим Диккенсом и рассказал ему, с каким горячим участием воспринимаются его книги русскими читателями. Среди этих читателей были Гоголь, Толстой, Достоевский, который особенно любил дедушку и внучку из «Лавки древностей». Диккенса читали, будто проходили школу, особую школу, которая учит состраданию к людям и вере в людей.

И все новые поколения читателей не расстаются с книгами Диккенса.