Практически всегда, когда речь идет о катастрофе в России и путях выхода из нее, язык философов становится жестким, декларативным, наполняется большим количеством абсолютивных слов, императивов, перформативных глаголов и слов, выражающих пропозициональные отношения и установки автора (убедить, надо верить, уверить(-ся), можно, должно, следует и т.п.). Суждения философов о спасении России нельзя считать нейтрально оценочными, их следует интерпретировать как знак существования в сознании говорящего особенного нравственного чувства – одобрения (или неодобрения) определенного типа действия. То, на чем настаивает тот или иной философ для спасения страны от катастрофы, глубоко продумано им, выстрадано и осознано как высочайшая ответственность в личностном, национальном и мировом масштабе. Контексты, репрезентирующие идею спасения России, в философских трудах строятся по логической модели «это должно быть, поскольку это правильно и ценно». В философских эссе, трактатах бывает довольно затруднительно определить исходную единицу: по тому, что она присутствует в тексте, – это предложение; по тому, что автор текста выражает свою точку зрения, зачастую в афористичной форме, можно говорить о высказывании; по тому, что философ напрямую обращается к читателю и предполагает его ответную реакцию, вводит элементы несобственно-прямой речи, диалогические вопросно-ответные единства, можно говорить о наличии речевого акта, пусть и опосредованного. Поэтому пропозиция в языке философских трудов обладает всеми тремя перечисленными свойствами и характеристиками, т.е. она реализуется и как предложение, и как высказывание, и как речевой акт.
Пропозиция у русских философов, как правило, проявляется с такой силой, что может отождествляться с предикатами ментального воздействия. Указанная пропозиция, концепты долженствования в общем можно квалифицировать как коммуникативный акт настаивания, поскольку труды философов, хотя и имеют монологическую форму, но все равно обращены к реципиенту. Убеждая свою аудиторию в возможности и необходимости спасения России от катастроф, мыслители преследуют основные коммуникативные цели акта настаивания – направление на совершение действия и на изменение мнения. Чтобы избежать эффекта выражения неуверенности, снижения степени ответственности автора речи за предлагаемую информацию и добиться максимального воздействия на читателей, русские философы при очерчивании катастроф, посещавших Россию, и для убеждения в необходимости предпринять определенные меры по ее спасению обычно строят свои высказывания намеренно жёстко, однозначно, категорично; такие высказывания обретают статус продуманных и прочувствованных сентенций; именно в этом воздействии на умы людей философы видели свой долг, считали его безусловно позитивным. Здесь эксплицитно или имплицитно имеет место семантика волеизъявления философов. Предпочитаемое, избираемое говорящим действие/состояние, представленное в высказывании как отражение определенного языкового и внеязыкового содержания, составляет интенсионал высказывания. В процессе речевого функционирования высказывание актуализирует свой семантический, коммуникативно-прагматический потенциал – то, что можно назвать импликационалом высказывания, эффектом усиления воздействия на читателя. Описание трагического положения, события для полноценно развитой личности уже само способно стать переживанием и оказать влияние на формирование мировоззрения. Кроме того, философы стремятся подвести своего читателя к катарсису, добиваются очищающего действия пережитого сострадания и страха, которые помогут обрести целостную Россию. Философы не только ярко воспроизводят картины прошлого (катастрофичного), но и создают картины возможного будущего – большей частью оптимистичные, достижимые, по их мнению, при определенных условиях. Как «возможные миры» они становятся своего рода реальностью. Однако возможное остаётся возможным постольку, поскольку еще не воплощено, сохраняет в себе зерно невозможного, недовоплощенного. Благодаря ассоциативному мышлению реципиент «возможного мира» дорисовывает в нем что-то своё, добавляет свои эмоции, переживания и надежды и, таким образом, делает его еще более личностным и оттого более желанным. Стремление говорящего интерпретировать мир, преобразуя его, пропуская через свое сознание, категоризирует и концептуализирует действительность.
По отношению к трудам философов, обеспокоенных положением дел в России и ищущих выхода из кризисных ситуаций, можно сказать, что в недрах концепта «возможность/долженствование» кроется также категория оптативности, имплицируется концепт «желание». Это как бы промежуточное звено между реальностью и намечаемыми философами путями спасения России. В реальной речевой ситуации достаточно часто переплетаются элементы желания и побуждения, а это также свойственно контекстам, репрезентирующим концепт «возможность/ долженствование». Дискурсивно-текстовая реализация данного концепта есть следствие когнитивной деятельности познающего субъекта, его понимания действительности, приведшей к стремлению изменить (улучшить) положение дел. За концептом «желание» стоят нравственно-аксиологические ориентиры.
Во второй главе «БАЗОВЫЕ КОНЦЕПТЫ И СЕМАНТИЧЕСКИЕ ЭКВИВАЛЕНТЫ, РЕПРЕЗЕНТИРУЮЩИЕ КОНЦЕПТ-ИДЕЮ ″ВОЗМОЖНОСТЬ / ДОЛЖЕНСТВОВАНИЕ СПАСЕНИЯ РОССИИ″» изучаются концепты, свидетельствующие о катастрофе России (в частности, концепт «варваризация»), как основа возникновения концепта-идеи о спасении страны, исследуется семантическое поле концепта «спасение России» в аспекте пропозициональной установки возможности/долженствования.
Концепт «возможность/долженствование» в языке трудов философов вербализуется посредством лексем должно, возможно, может, нужно, надо, необходимо, неизбежно, задача, обязанность, желание, нуждается, следует, обязательно, настала пора, будет и сопряженных с ними словесных комплексов. Приведем пример:
«Россия прежде всего там, где русская земля и русский народ. И само прикосновение к русской земле есть уже начало исцеления и обретения истоков жизни <…>. Спасена Россия может быть лишь изнутри, лишь через жизненные процессы, протекающие в самой России. Народ не хочет умирать и спасает себя жизнью <…>. В недрах России, в ее первичных истоках происходят молекулярные процессы, которые и приведут к ее спасению <…>. Жизнь в самой России есть мука, согласие на жертву и подвиг, на унижение. Но этой мукой, жертвой и подвигом спасется Россия» (Бердяев 1994, 1, с.462-463).
Кроме того, в контекстах философских произведений этот концепт может быть представлен имплицитно, на его присутствие тогда могут указывать слова достаточно очевидно, вероятно, неотъемлемый, верю, надеюсь, знаю, сможем, освобождение, восторжествует, положительные результаты, возрождение, а также употребление оценок с отрицательной частицей, пейоративов, которые должны сами вызвать у читателя возмущение и неприятие описываемого состояния дел, синтаксическая структура сослагательного наклонения, формы двойного отрицания, риторические вопросы, употребление предложений, где оба главных члена выражены существительными (или именным комплексом) с глаголом-связкой «есть» или глагольными инфинитивами; употребление глаголов в форме императива, категоричной формой высказывания с употреблением абсолютивов, а также будущего времени с целью создания «возможного мира», каким его себе представляет мыслитель, реализуя семантику допустимости. Семантика возможности / долженствования в языке трудов русских философов подразумевает побуждение к действию, то есть обретает перлокутивность.
Концепты, свидетельствующие о катастрофическом состоянии дел в России середины ХIХ – середины ХХ веков, выражены посредством таких понятий и заключенных в них интерпретативных оценок: государство, плохое правительство, чиновничество, неправедная система судопроизводства, оппозиция христианским традициям, крепостничество, противостояние правительства и народа, отсутствие должной организации сил по спасению России, забвение исконно русских, традиционно сложившихся принципов русской жизни и нравственности, низкий уровень культуры, уничтожение русского священничества и интеллигенции, лучших представителей крестьянства, кровь мучеников, кризис, трагедия, гибель. Все это привело Россию к состоянию «варварства изнутри».
Семантическое поле концепта «варваризация» представляет собой ядро с одноименной лексемой и периферию, включающую понятия деморализация, падение нравственности, материализация, предательство свободы духа, зависть, прерывание культурной традиции, ослабление веры, кризис гуманизма, произвол, хаотичность, отсутствие целостности и единства общества, измена монархии, нищета народа, гражданская слепота, советское разрушение и советское строительство, пошлость и бездарность большевиков, противоречивость, двойственность российского менталитета (восточно-западного), привычка впадать в крайности, иррациональность, категоричность суждений, неконтролируемость чувств, традиционная трагичность всего в России, войны. Приведем один из примеров:
«Отравленные бакунинской верой в то, что «дух разрушения есть созидательный дух», они ожидают «спасения» от исторического крушения России и воображают, что переход к демократической республике удастся русскому народу без особых затруднений. И нужен был трагический опыт коммунистической революции в России для того, чтобы некоторые из них (немногие) опомнились и поняли погибельную кривизну своих путей» (Ильин 1992, с.520-523).
Семантика долженствования в языке философских трудов прослеживается не только по отношению к спасению России, но также и по отношению к варварству, захлестнувшему в ХХ веке почти весь мир, как наказание за утрату духовности. Например: