Смекни!
smekni.com

Вызревание и смысл теории Раскольникова (стр. 2 из 2)

Нельзя не согласиться с рассуждениями С.А. Аскольдова о том, что в целом ряде произведений, в частности, в "Подростке", Достоевский категорически осуждает мысли о "добродетели без Христа": "Конечно, это добродетель не личной жизни, а именно, как общественного служения. Достоевский не только не верит ей, но видит в ней величайший соблазн и принцип разрушения. Общественное благо, если оно основано не на заветах Христа, непременно и роковым образом превращается в злобу и вражду, и прельщающее благо человечества становится лишь соблазняющей маской по существу злой и основанной на вражде общественности..."45

К чему может привести неизбежное падение этой маски и торжество зла, которое она прикрывала, - хорошо предсказано Достоевским в пророческом сне Родиона Раскольникова в эпилоге "Преступления и наказания". Имеет смысл напомнить его полностью: "Ему грезилось в болезни, будто весь мир осужден в жертву какой-то страшной, неслыханной и невиданной моровой язве, идущей из глубины Азии на Европу. Все должны были погибнуть, кроме некоторых, весьма немногих, избранных. Появились какие-то новые трихины, существа микроскопические, вселявшиеся в тела людей. Но эти существа были духи, одаренные умом и волей. Люди, принявшие их в себя, становились тотчас же бесноватыми и сумасшедшими... "46

Это причины, а далее - следствия этой бесноватости: "Но никогда, никогда люди не считали себя так умными и непоколебимыми в истине, как считали зараженные. Никогда не считали непоколебимее своих приговоров, своих научных выводов, своих нравственных убеждений и верований..." Достоевский был убежден и неоднократно говорил об этом в своих статьях, что социалистические идеи - это плод лишь "головной работы", а к реальной жизни отношения не имеют. Об этом речь в приведенном выше отрывке из сна. Следующий этап бесноватости - внедрение теории в жизнь, в головы "тварей дрожащих": "Целые селения, целые города и народы заражались и сумасшедствовали. Все были в тревоге и не понимали друг друга, всякий думал, что в нем в одном и заключается истина, и мучился, глядя на других, бил себя в грудь, плакал и ломал себе руки..."

Разъединение людей, потерявших общие нравственные принципы в божьей морали, неизбежно приводит к социальным катастрофам: "Не знали, кого и как судить, не могли согласиться, что считать злом, что добром. Не знали, кого обвинять, кого оправдывать. Люди убивали друг друга в какой-то бессмысленной злобе..."

Далее у Достоевского - глубочайшая мысль о стирании в периоды революционных потрясений разницы между "своими" для революции и "чужими". Революция начинает "пожирать собственных детей": "Собирались друг на друга целыми армиями, но армии, уже в походе, вдруг начинали сами терзать себя, ряды расстраивались, воины бросались друг на друга, кололись и резались, кусали и ели друг друга. В городах целый день били в набат: созывали всех, но кто и для чего зовет, никто не знал того, а все были в тревоге. Оставили самые обыкновенные ремесла, потому что всякий предлагал свои мысли, свои поправки, и не могли согласиться; остановилось земледелие. Кое-где люди сбегались в кучи, соглашались вместе на что-нибудь, клялись не расставаться, - но тотчас же начинали что-нибудь совершенно другое, чем сейчас же сами предполагали, начинали обвинять друг друга, дрались и резались. Начались пожары, начался голод. Все и всё погибало..."

А как же с великими идеалами добра и счастья для людей? Достоевский об этом говорит очень определенно: "Язва росла и продвигалась все дальше и дальше. Спастись во всем мире могли только несколько человек, это были чистые и избранные, предназначенные начать новый род людей и новую жизнь, обновить и очистить землю, но никто и нигде не видал этих людей, не слыхал их слова и голоса."

Николай Бердяев в своей статье "Духи русской революции" как одно из удивительных прозрений Достоевского увидел его убеждение в том, что русская революция есть феномен метафизический и религиозный, а не политический и социальный". Для русского социализма чрезвычайно важно получить ответ на вопрос: есть ли Бог? Отсюда Достоевский предчувствовал, как горьки будут плоды русского социализма без Бога.

Н. Бердяев разглядел в произведениях Достоевского понимание философских, психологических, атеистических признаков русских бунтарей: "Русские сплошь и рядом бывают нигилистами - бунтарями из ложного морализма. Русский делает историю Богу из-за слезинки ребенка, возвращает билет, отрицает все ценности и святыни, он не выносит страданий, не хочет жертв. Но он ничего не сделает реально, чтобы слез было меньше, он увеличивает количество пролитых слез, он делает революцию, которая вся основана на неисчислимых слезах и страданиях...

Русский нигилист-моралист думает, что он любит человека и сострадает человеку более, чем Бог, что он исправит замысел Божий о человеке и мире...

Само желание облегчить страдание народа было праведно, и в нем мог обнаружиться дух христианской любви. Это и ввело многих в заблуждение. Не заметили смешения и подмены, положенных в основу русской революционной морали, антихристовых соблазнов этой революционной морали русской интеллигенции. Русские революционеры пошли за соблазнами антихриста и должны были привести соблазненный ими народ к той революции, которая нанесла страшную рану России и превратила русскую жизнь в ад..."47

Теория Раскольникова и его практические дела по реализации своих планов, удивительным образом пронизав время, нашли свое воплощение в революции семнадцатого года. История связала мысли русских мальчиков-нигилистов девятнадцатого века с кровавыми делами их последователей в веке двадцатом.