Палисадничек служит в пьесе олицетворением светлого, "правильного" жизненного начала, лежащего в основе образа Валентины, и в то же время вносит в происходящее нечто неожиданное: в чистую мелодию Валентининого добра вплетается резкая нота несгибаемой требовательности, почти фанатизма. Мы не поймем смысла этого соединения, без обращения к драматургии пьесы в целом, и здесь мы столкнемся с одной из самых сложных и серьезных особенностей "Прошлым летом в Чулимске".
Ни история нравственного превращения Шаманова, ни бледненький любовный треугольник, в центре которого оказался герой, не в состоянии дать ту степень драматической напряженности, которую реально содержит в себе пьеса. Все напряжение, всю внутреннюю конфликтность, которую в сложносочиненном мире "Утиной охоты" нес в себе Зилов, принимает на себя мир, жизненная стихия, окружающая Шаманова. Драма осознающего героя оказывается окружена гораздо более значительными и мощными драмами людей, которые о драматизме своей жизни не думают, не подозревают. Фон становится конфликтоносным, драмагенным слоем - фон, быт, микроскопические коллизии обихода.
Свое бессильное, словно под наркозом, существование Шаманов, в отличие от Зилова, вокруг которого "все - картон и сухая штукатурка", ведет в мире, полном ярких, сильных, нешуточных человеческих страстей: Валентина и Кашкина любят Шаманова, Пашка любит Валентину, Дергачев - Анну, Анна - Дергачева, вокруг каждого персонажа просто клубится атмосфера жгучей ревности: Пашка ревнует Валентину к Шаманову, мать - к отчиму, Дергачев ревнует Анну к измене двадцатилетней давности, Кашкина - Шаманова к его прошлому, к его сонному настоящему, возможному будущему. Даже уголовно наказуемые действия в Чулимске и его окрестностях связаны с проявлениями сильных чувств:
"Шаманов <...> в Табарсуке тракторист избил жену. <...> Как нам оттуда сообщили, за "нетактичное поведение".
Кашкина. За что? Наверное, из ревности".
Страсти, лежавшие в основе миростроения "Чулимска", совершенно иного рода, нежели те, что были положены в основу "Провинциальных анекдотов" и "Старшего сына". Там речь шла о жанристике, о веселой фантасмагории, об особом напряжении придуманного и тщательно организованного автором художественного мира, искусно прикидывавшегося царством невинных совпадений.
В "Чулимске" другое. Здесь источником драматизма служит не конструирование ситуаций, а сама жизнь. Драматизм "Чулимска" держится на особом напряжении жизненной реальности, с которой сталкиваются герой и автор, живой жизни в ее естественном, каждодневном течении и почти эпическом объеме. Привычные для персонажей "Чулимска" среда, быт для Вампилова оборачиваются источником постоянного и мощного драматизма.
Жизнь Чулимска не принимает Шаманова, она обтекает его. В их неслиянности одна из самых важных и точно схваченных ситуаций времени.
В этой пьесе Вампилова рядом с размышлениями о социально-нравственной драме человека семидесятых годов, с его муками совести, возникает и другая проблема, не менее острая, но как бы не существовавшая для современников, это драма самостийной жизни Чулимска.
Казалось бы, для Вампилова - уроженца этих мест - стихия чулимской, таежной жизни должна быть абсолютно понятна и знакома. До 1970 года драматург к ней даже не обращался: она не составляла для него специального интереса помнилась такой, какой помнилась. Но когда творческая необходимость заставила его разобраться в том, что именно помнилось и как оно соотносится с тем, что есть, то выяснилось неожиданное.
В пьесе жизнь Чулимска возникает как удар, как нечто удивительное по новизне и дикости разворачивающейся картины. Не случайно в "Чулимске" огромные подробные и "бесполезные" по детализованности для сценографии и настроения ремарки, как, например, упоминание о дальней сопке, "внизу покрытой елью, выше - сосной и лиственницей", о бедных лесных цветочках в палисаднике - это ремарки не столько для театра, сколько для самого автора, внутренне готовившегося к роману.
Чулимск - крошечный городок или небольшой поселок в тайге, являющий собой, так сказать, пограничье леса и городской цивилизации. Это мир, столь же противоположный городу для одних героев пьесы, сколь и адекватный ему для других. Он обладает всеми признаками городского уклада для эвенка Еремеева, голубиной кротости и апостольской чистоты старика, который так же не похож на остальных обитателей пьесы, как и Чулимск - на город в привычном смысле слова, и он обладает всеми признаками заповедного места, пространства, соизмеримого с миром зиловской охоты для Шаманова, для которого Чулимск - прибежище, мир вынужденной нирваны, покоя, уединения.
Лев Аннинский писал, что Вампилов явился у нас родоначальником особого рода драматургии - драматургии провинциальной жизни, объясняя своеобразие и этой драматургии, и этой жизни тем, что Вампилов открыл в ней "нечто непредсказуемое. Вампилов прямо сказал, что именно тревожно ему в "провинции": неопределенность. Мнительность из страха мнимости - вакуум духа, который может заполниться чем угодно... уж как судьба повернется.
Это качающееся коромысло в душе современного "серединного" человека и есть главное открытие Александра Вампилова. Оно-то и продиктовало ему уникальный драматургический почерк. Оно-то и действует сегодня на новые поколения драматургов"101.
На "Чулимск" легко проецируются пространственно-нравственные антиномии, выработанные литературой и критикой семидесятых - восьмидесятых годов, связанные с противопоставлением "городской" и "деревенской" прозы, и вместе с тем духовный уклад и пьесы, и самого изображенного в ней городка подчинен своим и совершенно иным закономерностям. Этот уклад, вероятно, действительно можно определить, как провинциальный, но нельзя, как "неопределенный". В нем нет ни мнительности, ни мнимости.
Все напряжение, всю внутреннюю конфликтность, которую в дистиллированном и сложносочиненном мире "Утиной охоты" нес в себе Зилов, принимает на себя жизненная стихия, окружающая героя, драматический контекст центральных событий - мир Чулимска. Мир Чулимска - мир сильных, открыто выражающихся страстей, но в них нет преобладания одной краски над другой, это мир равновеликих и находящихся в постоянном борении начал. Но сдрасти здесь иные, нерафинированные, дикие. В подлинность чувства Анны к мужу вплетается постоянная взвинченность, готовность к скандалу, в материнскую любовь к сыну - жестокость. Он - живое свидетельство и результат ее измены, В пьяном кураже Дергачева - надрыв и боль. Но злые свары Дергачева и Хороших - это форма существования их любви, покореженной не только собственными усилиями героев, но и обстоятельствами внеположенными им, исторически объективными закономерностями (война, плен, лагерь), которые формируют жизнь людей и отзываются не только в судьбах самих героев, но и в судьбах молодого поколения.
Отеческая забота Помигалова - отца Валентины - проникнута темным, глухим самодурством - встречать дочь с ружьем в руках не совсем естественно даже для конца XIX века, не то что для семидесятого года XX.
Эта внутренняя напряженность страстей присутствует не только там, где люди сами ее нагнетают, но и там, где действуют не зависящие от людей обстоятельства.
Спокойно и бестрепетно живется в мире Чулимска или людям пришлым, как Шаманов, или не ощущающим своих корней, как Кашкина, Мечеткин, - общепитовскому народцу, который умудряется и в патриархальном Чулимске обретаться по городскому расписанию бездомно, безбытно. Если в представлении Помигалова Валентинина работа в чайной не должна мешать главным ее заботам - хозяйству: вымести двор, натаскать воды, протопить баньку, накормить борова, приглядеть за курами - то для райздравовского бухгалтера Мечеткина, для Кашкиной жизнь по-городскому четко делится на службу и вечерние часы отдыха, редкостной пустоты, скуки, отдыха-несуществования.
Безотцовщина всех молодых вампиловских героев (Колесова, Бусыгина, Зилова) оборачивается здесь бездетностью старшего поколения: эвенка Еремеева бросила дочь, сестры Валентины годами не показываются дома, Пашку мать сама гонит прочь.
Мир Чулимска - мир утрат и запретов: умерла жена Еремеева, умерла мать Валентины, маются без мужей по свету ее сестры, Пашке нельзя оставаться дома, Валентине - отлучаться из дома, эвенку не получить пенсию, Дергачеву не уйти в тайгу. В этом ряду и заборчик Валентины выдает в ней верную дочь и уроженку Чулимска - ей, доброй и терпеливой, необходимо утверждать свою правоту с запрета. В этом мире всем есть въедливое дело до каждого: коллегам-милиционерам обсуждать, где ночует Шаманов, Мечеткину наставлять на путь добродетели Зинаиду. И этот комический Мечеткин оказывается не так уж смешон в своем рвении - это уже не просто глупость, но и самоупоенная власть, отделившаяся от плоти жизни.
Крошечный Чулимск с единым банным днем, по индивидуальными баньками, Чулимск, который освещается движком и не имеет собственной танцплощадки, Чулимск. на строениях которого еще сохранилась старинная ажурная резьба, по цветы которого уже безжалостно вытаптываются деловитыми гражданами, сонный Чулимск, в котором трудовой день начинается по взаимной договоренности, старый, добрый поселок, где можно бросить незакрытой кассу, оставить буфет, чтобы отлучиться по хозяйству, прозаический и неправдоподобный мир, где настоящий револьвер соседствует с не менее всамделишными курями и кабанчиками, а призрак "Зимовья на Студеной" теснит собесовскую документацию, - этот Чулимск живет особыми страстями.