Драма XX века также стремится освободиться от оков привычных драматических категорий, не только от диктата единства времени, места, действия, но и от таких обязательных условий старой драматургии, как однонаправленность времени, неделимость человеческой личности. В шестидесятые годы свобода, раскованность драматургической формы была инспирирована новым, после очень большого временного перерыва, расцветом режиссерского искусства, исканиями литературы, знакомством с зарубежной драмой, влиянием кинематографа, переживавшего свои лучшие годы, его свободой в обращении с местом и временем, "действительностью" и "мечтами", с той легкостью, с которой он объективирует на экране сны, воспоминания, грезы. Для шестидесятых годов последнее было одним из излюбленных способов повествования: предсмертные видения Бориса Бороздина ("Летят журавли"), встреча героя с погибшим отцом ("Мне двадцать лет"), разорванность во времени фильма "Девять дней одного года", эпизоды которого сопровождались закадровым голосом-комментарием, тоже создавала ощущение видений-воспоминаний. (Интересно, что столь важный содержательный и ритмический ключ к картине, по словам А. Баталова, был найден уже в монтажной и прямыми фабульными нуждами не обусловлен.)
Игра со временем и сценическим пространством, публицистические обращения в зал, самые разнообразные виды драматического остранения, одновременное сосуществование на сцене различных возрастных и личностно-эмоциональных ипостасей героя ("Послушайте!" и "Товарищ, верь!" - спектакли Театра на Таганке), попытка "переиграть" жизнь и судьбу на глазах у зрителя ("Выбор" А. Арбузова, постановка брехтовской "Жизни Галилея" с двумя финалами в Театре на Таганке), наконец, попытка сделать авторское "я" одним из героев пьесы ("Патетическая соната" М. Кулиша, написанная в тридцатые годы, но вошедшая в театральный обиход в период оттепели "Вдова полковника, или Врачи ничего не знают" Ю. Эдлиса, "Общественное мнение" А. Баранги) - все это оказалось привычными, расхожими приемами драматургии. В эти годы считалось, что дальнейшее развитие драмы будет связано именно с "расшатыванием" родовых границ драмы, коренным изменением ее структуры63.
"Утиная охота" состоит из трех пластов: пласта настоящего, пласта воспоминаний и, так сказать, пограничного, промежуточного пласта - пласта видений.
В настоящем Зилов просыпается а одно скверное похмельное утро, получает траурный венок, болтает с мальчиком, его принесшим, названивает приятелям, собирается на охоту и вдруг, в результате прихотливого переплетения сиюминутного состояния с характером воспоминаний, приставляет к груди ружье. Но подоспевшие друзья разоружают героя, и он, пережив некий эмоциональный криз, который Вампилов отмечает словами "плакал он или смеялся, по его лицу мы так и не поймем", остается один на один со своими думами. Этим кончается пьеса. Пласт настоящего не богат событиями в привычно драматическом смысле слова и представляет собой почти бездейственное обрамление воспоминаний Зилова.
Пласт воспоминаний, разворачивающийся внутри этой рамки, обильнее событиями, но тоже не несет в себе особого драматизма, хотя в нем переплетаются несколько весьма напряженных сюжетных линий: Зилов заводит интрижку с хорошенькой девушкой, девушка влюбляется в нето, жена, обнаружив, измену, уходит, но когда, казалось бы, ничто не мешает счастливому воссоединению героя с юной возлюбленной, в разгар вечеринки, чуть ли не помолвки, Зилов тяжело напивается, устраивает скандал, оскорбляет приятелей и девушку.
Параллельно разворачивается другой сюжет: Герой получает новую квартиру и в благодарность "сводит" начальника со своей бывшей подружкой, в то же время у этой подружки завязывается роман с другим приятелем Зилова. У героя неприятности на работе - он подсунул начальству липовый отчет, а друг-сослуживец предал его, увильнув от их совместной ответственности за содеянное.
Сюжет воспоминаний богато разнообразен житейскими подробностями. У героя умер отец, которого он давно не видел, у жены героя оказывается не то настоящий, не то вымышленный роман с бывшим соучеником, наконец, герой все время мечтает о предстоящем отпуске, об утиной охоте, которой не чинится в пьесе никаких препятствий.
В воспоминаниях большое количество зачатков острых драматических коллизии, но в самих этих воспоминаниях нет ничего такого, что позволило бы предположить трагический накал страстей, в них нет драматургического конфликтного узла Неприятности на работе уладились, или, во всяком случае, серьезных последствий не имели Жена ушла, "освободив место" возлюбленной героя, девушка любит Зилова, и перед ним месяц вожделенной охоты В конечном счете даже скандал, который он затеял в ресторане, разгорелся вместе с пьянкой и вместе с пьянкой утих.
Третий пласт действия - это пласт видений Зидова, прикидывающего, как друзья, сослуживцы, подруги воспримут весть о его смерти, вначале - воображаемой, в конце, как ему кажется, - неотвратимой Эти интермедии, в которых звучит явственная перекличка с видениями героя фильма Феллини "8 1/2"64, как бы закрепляют конструкцию пьесы, "отбивают" план настоящего от плана прошлого И вместе с тем тянут очень важную для творчества Вампилова нить к той прихотливой смеси трагифарса и исповедального лиризма, столь свойственного блистательному миру Ф. Феллини Этот пласт состоит из двух интермедий, текст которых, исключая две-три фразы, почти полностью совпадает Но, совпадая словесно, они абсолютно противоположны по эмоциональному знаку в первом случае воображаемая сцена смерти явно носит шуточный и даже шутовской характер, во втором в ее настроении, в тоне нет и тени улыб ки. Но главное в них то, что эти видения как бы объективируют характер зиловских воспоминаний Видения насмешливы и ехидны, персонажи пьесы в них зло и точно шаржированы, и вот этот-то момент словно снимает субъективную природу воспоминаний героя, оставляя за ними право на некую художественную беспристрастность.
Драма разворачивается между полушутливым замыслом самоубийства, навеянным "оригинальным" подарком Саяпина и Кузакова, и попыткой его осуществления всерьез.
Первостепенной важности аспект пьесы связан с ее исповедальным характером Что подтверждает и признание самого автора "Пьесу осудили люди устаревшие, не понимающие и не знающие молодежь А мы - такие вот! Это я, понимаете?! Зарубежные писатели пишут о "потерянном поколении" А разве в нас не произошло потерь?"65.
"Утиная охота" - это прежде всего пьеса исповедь, в основу которой положен не драматический, а лирический конфликт, не драматические столкновения, а сюжет лирического самоосознания Это было по особому важно для второй половины шестидесятых годов В эти годы уже были написаны романы Ю. Трифонова и в литературу активно вошло понятие "роман самоосознания". "Критика заговорила о полифоническом романе сознания. Трифонов уточнил: роман самоосознания... "66.
Ю. Трифонов был не одинок в своих исканиях, в связи с которыми родилось одно из самых бурных литературно-нравственных размежевании десятилетия. Смысл этого размежевания сводился к тому, что часть критики с резким неприятием отнеслась к рефлектирующему герою и принялась судить его по законам, исключающим или игнорирующим момент самоанализа и саморазоблачения. Защищая прозу В. Катаева от нападок В. Дудинцева, Ю. Трифонов указывал на то, что обвинения, которые критик выставляет против героя "Святого колодца", обвинения в эгоизме, неискренности, отсутствии демократичности, несостоятельны, потому что "старик рассказывает о себе сам (разрядка моя. - Е.Г.), вернее, видит себя своими собственными больными в полубреду очами. Тут возникает феномен достоверности. Мы понимаем, что старик правдив, что он разоблачает себя"67.
В связи с этим хочется обратить внимание на то, как неожиданно, конкретно и страшно отозвались эти, казалось бы, сугубо литературные разногласия шестидесятых годов в реальной жизни восьмидесятых. Комментируя поведение парней, от нечего делать зверски замучивших несколько собак, эксперт Всесоюзного института Прокуратуры СССР по изучению причин и разработке мер предупреждения преступности кандидат психологических наук М. М. Коченов указал на особый род духовной дефективности, свойственной подсудимым:
М. К. Когда я попросил этих троих парней охарактеризовать себя, назвать собственные черты и качества, они долго не могли сообразить: чего я от них хочу? Думаете, таились, скрытничали? Да ничего подобного! Просто за двадцать лет своей жизни они так и не научились вглядываться в самих себя. Устройство машины, мотоцикла знают назубок. А вот самих себя - нет, совершенно. Когда они сейчас говорят: "Не знаю, как я мог совершить такое", - то в словах их не только самозащита. Они ведь действительно не знают, чего могут и должны от себя ждать.
А. Б. (А. Борин - корреспондент "Литературной газеты". - Е.Г.). И кто же их все-таки этому не научил?
М. К. Спросите лучше, кто их отучил от этого. Не слышали разве, как иной раз с презрением о ком-то говорят: "занимается самокопанием". <...> Но ведь без самоанализа невозможно самовоспитание человека. Делание самого себя. Человек обязан знать, кто и каков он. А иначе можно ли говорить о духовном, социальном и гражданском развитии и созревании человека68.
То, что принято называть интригой, нервом, движущим действие и подводящим его к кульминации, в пьесе Вампилова не события, происходящие с героем, а соотношение между разворачивающимися в его мозгу воспоминаниями и их сиюминутным осознанием. В прямой развертке событий жизни Виктора Зилова есть самодостаточность и занимательность интриги, но нет оснований для выбранной автором развязки.