Смекни!
smekni.com

Александр Вампалов (стр. 25 из 45)

Шестидесятые годы в литературе и искусстве - это годы расцвета лирики, ее небывалого качественного и количественного скачка.

Часто в этой связи приводятся слова А. Ахматовой, сказанные ею в 1962 году: "В течение полувека в России было три-четыре стихотворных подъема - в десятые-двадцатые годы, например, или во время Отечественной войны, но такого высокого уровня поэзии, как сейчас, думаю, не было никогда". Как справедливо комментирует эти слова В. Баевский, "мы не обязаны соглашаться с Ахматовой, памятуя, что в десятые годы блестяще писали Блок и многие замечательные его современники, но все же ее мнение важно"40.

Внутренне обновленная поэзия вышла на стадионы, шагнула в театры, питательной средой которых на многие годы стало поэтическое слово.

И это не могло не отразиться на развитии и того и другого. Это были годы новых особенных интонаций прозы и свежих веяний в драме.

Человек в драматургии шестидесятых годов был по преимуществу человеком внешних связей. Ему - особенно в начале шестидесятых - нужно было выстоять в схватке, в столкновении с реальной жизнью, которая сама по себе "в принципе" - всегда права:

"Да!" девчатам разбойным,купающим МАЗ, как коня."Да!" - брандспойтам бедовым,сбивающим горе с меня.(А. Вознесенский)

Интересы драматургии были обращены на особенности вхождения человека в мир и его. утверждения в этом мире, на характер конфликта, который ложится в основу драмы, но не на процессы, происходившие внутри человеческой личности.

Шестидесятые были и золотым десятилетием советской режиссуры - периодом ее мощного расцвета и утверждения.

Театральная жизнь начала шестидесятых развивалась под знаком становления новой режиссерской эстетики, противопоставленной классицистически неизменным, окаменелым формам прежних лет. "Современник" возник в 1956 году, первые режиссерские опыты Анатолия Эфроса на сцене Центрального детского театра и Театра имени Ленинского комсомола приходятся на 1958-1959 годы.

Их эстетика, так сказать, эстетика театрального неореализма была обусловлена новым пониманием человека, желанием достичь правды мельчайших душевных движений, была вызвана к жизни "непреодолимым желанием видеть на сцене живых людей и их нормальную повседневную жизнь"41, она счастливо совпала с приходом новой драматургии, основным достоинством которой, но выражению одного из тогдашних критиков, было "углубленное пристальное внимание к личности, пришедшее на смену ее принижению и безразличию к ней"42.

Эта театральная эстетика обновляла все: сценографию и пластику актеров, способ передачи психологических нюансов и тип образного мышления в целом. Одной из немаловажных ее черт стала попытка "переозвучить современный театр, сменить голоса, дикцию, тональность, артикуляцию, звуковую выразительность, привести на сцену жизненную скороговорку, жизненную нечеткость и обычную житейскую недоговоренность"43.

Описывая дебют на сцене Театра имени Моссовета в ибсеновской "Норе" Ии Саввиной - молодой студийки театра МГУ, критик Александр Свободны рассказывает не о том, как трактовала дебютантка свою роль, не о том, хорошо или плохо она играла, а о том, что ее сценическое поведение, ее сценический, вернее, "несценический" голос разрушали эстетику крепкого, слаженного академического спектакля.

Не только голоса актеров звучали совершенно по-иному, их пластика, их поведение на сцене были непривычными. Замечание А. Д. Попова о том, что актеров А. Эфроса (речь шла еще о ЦДТ) могут переиграть только собаки, звучало тогда как высшая из мыслимых похвал. Все было предельно приближено к живому естественному поведению, строю чувств, способу чувствования и характеру переживания человека44. Сценография, переживавшая бурный расцвет, давала простор воображению зрителя.

К середине шестидесятых годов эта эстетика утвердилась уже повсеместно, "заставив старейшие театры пересмотреть свои позиции"45. В 1966 году "Современнику" исполнилось десять лет.

Рядом с эстетикой театрального неореализма возникла другая театральная манера. В 1964 году начался любимовский период Театра на Таганке, театра, "умевшего темперировать эмоции" (выражение В. Г'аевского). театра острой сценической формы, эстетика которого была нацелена скорее на анализ механизмов общественного сознания, чем индивидуальной психологии; эстетика, о которой Лев Аннинский грубовато, но точно сказал, что она предполагает "возбуждение массы, а не размышление личности"46.

Середина шестидесятых годов была удивительной по яркости, интенсивности и разнообразию театральной жизни. Театр чувствовал себя новым, чистым, всемогущим и всепонимающим, способным ставить и решать глубокие проблемы. Экзальтации в восприятии театральной формы уже не ощущалось. "Это был период бурного расцвета режиссуры, вторая молодость советского театра"47.

Завоевания режиссуры, ее поступательное движение было связано с пьесами современных авторов о современности. Но при этом важно отметить, что в развитии драматургии и театра, как это чаще всего и оказывается в историческом аспекте соотношения различных видов искусств и даже литературных родов, не было синхронности. Процессы накопления в театре и драме происходили с различной скоростью.

Драматургия, как и литература в целом, и театр "начинали" с интереса к молодому, вступающему в жизнь человеку. Но к тому моменту, когда театр достиг с помощью этой темы своей наилучшей формы, драматургия уже прошла и завершила этот этап своего развития. Юношеский по тематике ее период иссяк. Герой вырос. Он повзрослел в драматургии быстрее, чем в прозе и театре, где еще долго разгуливал в качестве юного максималиста, отправлявшегося проверять свою состоятельность целиной или далекой стройкой. К пику десятилетия, к моменту "поворота от нежных мечтателей к людям опыта" драматургия внешне неуловимо, но существенно изменилась. В начале десятилетия "конфликт человека и обстоятельств существовал в нашей драматургии в чистом виде <...> в обстоятельствах не было ничего человеческого, в человеке тоже не было никакой связанности обстоятельствами; носителем человечности выступал у Розова ребенок, чистая душа, беззащитная наивность и неомраченная доверчивость. <...> Свобода была в чистом виде. И антисвобода была в чистом виде", ее представляли "разглагольствующие комоды, эти дубы и пни мещанства, эти монстры быта, из которых ушло все человеческое, эти живые памятники тяготам и обстоятельствам, <...>, эти жующие рты, эти обыватели с неуловимо съедобными фамилиями вроде дядюшки Заварина или папаши Лапшина"48.

К середине десятилетия драматургия обрела некое новое качество. Мужественному, доброму, героически напористому молодому человеку не с чем стало бороться, некому стало сопротивляться, давать непосредственный отпор. В определенный момент развития драмы противник, антагонист героя исчерпал себя, стал слишком прост и очевиден. Папаши лапшины и дядюшки заварины - все эти троглодиты с уютными фамилиями в драматургическом смысле отжили свой век.

Драма обрела интерес к новым проблемам, в драму пришли люди иного жизненного опыта. Робкие юноши, отправлявшиеся испытывать себя жизнью, вернулись в драматургию невозмутимыми молодыми мужчинами, прекрасными, истовыми специалистами, занятыми Делом - в газете, в клинике, лабораториях и конструкторских бюро; "интеллигентской" своей работы уже не стеснялись, труд ума, настойчивость, целеустремленность дорого ценили, мнения о себе были достаточно высокого. Во всяком случае, реплика одной из героинь Л. Жуховицкого - "в университете у нас был популярен лозунг: "Создай себя как личность!" Ну создала, а дальше что... "49 - звучала абсолютно серьезно и так же вдумчиво и без улыбки воспринималась.

Герой этих лет считает Дело смыслом жизни и типом самоутверждения. Служебные доблести молодого человека так заполнили собой драматургию, что готовы уже были вот-вот "выпасть в осадок", что и произошло на рубеже семидесятых годов, когда внимание к трудовой деятельности героя и конфликтам, с нею связанным, породило производственную драму. "Человек со стороны" был опубликован в том же, десятом номере "Театра" за 1972 год, что и слова прощания с Вампиловым.

Наравне с интересом к "леловеющему" молодому человеку драматургия с удовольствием погрузилась в лирику, остроту и новизну любовного чувства. Чаше всего (особенно у В. Розова, А. Арбузова, А. Володина, Э. Радзинского) эта особая острота переживания отдается женщине: "Старшая сестра" (1961), "В день свадьбы" (1964), "Мой бедный Марат" (1964), "104 страницы про любовь" (1964), "Снимается кино" (1965). В 1967 году сцену буквально захлестнула "Варшавская мелодия" Л. Зорина.

В 1955 году в Москве на премьере фильма Рене Клера "Большие маневры" состоялся любопытный диалог:

Корр.: Жаль, что тема вашего фильма столь несерьезна.

Клер: Несерьезна?

Корр.: Ведь в нем речь идет о любви.

Клер: Правильно, но для нас любовь тема серьезная50.

В 1965 году такой разговор уже не мог бы состояться. Тема стала считаться серьезной. С шумным успехом идет ничем не примечательная пьеса У. Гиббсона "Двое на качелях", где любовь круто замешена на ощущении свободы, независимости, горделивой жертвенности, много ставится пьеса Д. Осборна "Оглянись во гневе", которая при всей своей национально-исторической определенности, в сущности, тоже о любви.

Когда по всем сценам страны волной прошла пьеса Э. Радзинского "104 страницы про любовь", то критика, с мучительной настойчивостью искавшая в ней проблемы физиков и лириков, бурно переживавшая остроту и современность ситуации, с изумлением и недоверием к себе вдруг обнаруживала, что и современность и острота пьесы - фактурные, антуражные. что это - пьеса о любви и никаких других социально значимых проблем в ней нет. Великолепный физик Электрон Евдокимов и очаровательная стюардесса Наташа не могли жить долго и счастливо лишь по законам драматургии. Э. Радзинский уже тогда прекрасный драматург - слышал внутреннюю невозможность их безмятежного счастья при абсолютно полных показаниях к нему. В гибели Наташи, венчавшей пьесу, не было назидания, но в ней отразился определенный уровень драматургического постижения жизни, при котором драматизм рождался не из борьбы правых и виноватых, хороших и плохих людей, не из позиций антагонистов, а из того, что человек, не стиснутый обстоятельствами, оказывался еще более сложным миром, чем человек обстоятельствами "спеленутый".