Внутренними прозрениями лирического героя привлекает и "Колчан". Б. Эйхенбаум зорко увидел в нем "мистерию духа", хотя отнес ее лишь к военной эпохе. Философско-эстетическое звучание стихов было, безусловно, богаче.
Еще в 1912 г. Гумилев проникновенно сказал о Блоке: два сфинкса "заставляют его "петь и плакать" своими неразрешимыми загадками: Россия и его собственная душа"21. "Таинственная Русь" в "Колчане" тоже несет больные вопросы. Но поэт, считая себя "не героем трагическим" - "ироничнее и суше", постигает лишь свое отношение к ней:
| О, Русь, волшебница суровая,Повсюду ты свое возьмешь.Бежать? Но разве любишь новоеИль без тебя да проживешь? |
В "логовище огня" проявляется полное слияние: "Золотое сердце России Мерно бьется в груди моей". Вот почему: "смерть - ясна и проста: Здесь товарищ над павшим тужит И целует его в уста". Испытания в суровую годину дают воистину простое и великое чувство взаимопонимания. Таков житейский, чуть, кстати, намеченный в стихах смысл пережитого. Есть и глубокий, философский.
В страданиях растет мудрая требовательность к себе, человеку: "как могли мы прежде жить в покое..." (ср. с более ранним блоковским: "не может сердце жить покоем"). Возникает подлинно гумилевская тема души и тела. Пока противоборства между ними нет:
| Расцветает дух, как роза мая,Как огонь, он разрывает тьму,Тело, ничего не понимая,Слепо повинуется ему. |
В "Колчане" множество ярких вариантов этой мысли: "все идет душа, горда своим уделом..."; "все в себе вмещает человек, который любит мир"; "солнце духа, ах, беззакатно, не земле его побороть".
"Муза Дальних Странствий" теперь пробуждается не зовом пространства или времен, а самоуглублением, "огнедышащей беседой", "усмирением усталой плоти". Тем суровее развенчивается якобы присущая всем прежде близорукость: "Мы никогда не понимали Того, что стоило понять"; "И былое темное бремя Продолжает жить в настоящем". Гумилев обращается к мифологии, творчеству ушедших из жизни мастеров. Но лишь затем, чтобы выверить в чужом опыте свой поиск Прекрасного в человеческой душе. Ее певцам сообщена высокая цель - слагать "окрыленные стихи, расковывая сон стихий". Среди глухих, непрозревших:
| И символ горнего величья,Как некий благостный завет,Высокое косноязычьеТебе даруется, поэт. |
Противоположные внутренние состояния в конечном счете оказываются плодами одного "сада души". Но они представлены с резкой границей света и тени. Мучительных борений с самим собой, трагической потрясенности перед двойственностью переживаний, что поражает, скажем, у Блока, здесь нет. Гумилев мужественно, волевым напряжением побеждает свои сомнения, хотя и не затеняет их. Стихи насыщены говорящими контрастами дня и ночи, реального, зримого и созданного фантазией мира. Точность поэтического восприятия и воображения неповторима. Мы ясно чувствуем: запах "смол, и пыли, и травы", "пахнет тлением заманчиво земля"; видим "ослепительную высоту", "дикую прелесть степных раздолий", "таинство лесной глуши". А рядом - "зыбкие дали зеркал", "сатану в нестерпимом блеске", человечные в страданиях "когда-то страшные глаза" мифической Медузы. И всюду: "Краски, краски - ярки и чисты". Но все это радужное "царство" строго организовано авторской чеканной мыслью. "Теперь мой голос медлен и размерен" - признание самого поэта. И все-таки высшие запросы души остаются без ответа.
Есть ли связь между духовными исканиями Гумилева, запечатленными в "Колчане", и его последующим поведением в жизни? Видимо, есть, хотя сложная, трудно уловимая. Жажда новых, необычных впечатлений влечет Гумилева в Салоники, куда он выезжает в мае 1917 г. Мечтает и о более дальнем путешествии - в Африку. Объяснить все это только стремлением к экзотике, думается, нельзя. Ведь не случайно же Гумилев едет кружным путем - через Финляндию, Швецию - многие страны. Показательно и другое. После того, как, не попав в Салоники, благоустроенно живет в Париже, затем в Лондоне, он возвращается в революционный холодный и голодный Петроград 1918 г. Родина суровой, переломной эпохи воспринималась, наверное, самым глубоким источником самопознания творческой личности. Недаром Гумилев сказал: "Все, все мы, несмотря на декадентство, символизм, акмеизм и прочее, прежде всего русские поэты"22. В России и был написан лучший сборник стихов "Огненный столп" (1921).
К лирике "Огненного столпа" Гумилев пришел не сразу. Значительной вехой после "Колчана" стали произведения его парижского и лондонского альбомов, опубликованные в "Костре" (1918). Уже здесь преобладают раздумья автора о собственном мироощущении. Он исходит из самых "малых" наблюдений - за деревьями, "оранжево-красным небом", "медом пахнущим лучом", "больной" в ледоходе рекой и т. д. Редкая выразительность "пейзажа" восхищает. Только отнюдь не сама природа увлекает поэта. Мгновенно, на наших глазах, открывается тайное яркой зарисовки. Оно-то и проясняет подлинное назначение стихов. Можно ли, например, сомневаться в смелости человека, услышав его призыв к "скудной" земле: "И стань, как ты и есть, звездою, Огнем пронизанной насквозь!"? Всюду ищет он возможности - "умчаться вдогонку свету". Будто прежний мечтательный, романтичный герой Гумилева вернулся на страницы новой книги. Нет, это впечатление минуты. Зрелое, грустное постижение сущего и своего места в нем - эпицентр "Костра". Теперь, пожалуй, можно объяснить, почему дальняя дорога звала поэта. Стихотворение "Прапамять" заключает в себе антиномию:
| И вот вся жизнь! Круженье, пенье,Моря, пустыни, города,Мелькающее отраженьеПотерянного навсегда.И вот опять восторг и горе,Опять, как прежде, как всегда,Седою гривой машет море,Встают пустыни, города |
Вернуть "потерянное навсегда" человечеством, не пропустить что-то настоящее и неведомое во внутреннем бытии людей - хочет герой. Поэтому называет себя "хмурым странником", который "снова должен ехать, должен видеть" (курсив мой - Л. С.). Под этим знаком предстают встречи со Швецией, Норвежскими горами, Северным морем, садом в Каире. И складываются на вещной основе емкие, обобщающие образы печального странничества: блуждание - "как по руслам высохших рек", "слепые переходы пространств и времен". Даже в цикле любовной лирики (несчастливую любовь к Елене Д. Гумилев пережил в Париже) читаются те же мотивы. Возлюбленная ведет "сердце к высоте", "рассыпая звезды и цветы". Нигде, как здесь, не звучал такой сладостный восторг перед женщиной. Но счастье - лишь во сне, бреду. А реально - томление по недостижимому:
| Вот стою перед дверью твоею,Не дано мне иного пути.Хоть я знаю, что не посмеюНикогда в эту дверь войти. |
Неизмеримо глубже, многограннее и бесстрашнее воплощены уже знакомые духовные коллизии в произведениях "Огненного столпа". Каждое из них - жемчужина. Вполне можно сказать, что своим словом поэт создал это давно Им искомое сокровище. Такое суждение не противоречит общей концепции сборника, где творчеству отводится роль священнодействия. Разрыва между желанным и свершенным для художника не существует.
Стихотворения рождены вечными проблемами - смысла жизни и счастья, противоречия души и тела, идеала и действительности и т. д. Обращение к ним сообщает поэзии величавую строгость, чеканность звучания, мудрость притчи, афористическую точность. В богатое, казалось бы, сочетание этих особенностей органично вплетена еще одна. Она исходит от теплого, взволнованного человеческого голоса. Чаще - самого автора в раскованном лирическом монологе. Иногда - объективированных, хотя весьма необычно, "героев". Эмоциональная окраска сложного философского поиска делает его частью живого мира, вызывая сопереживание.
Чтение "Огненного столпа" пробуждает чувство восхождения на разные высоты. Невозможно сказать, какие повороты авторской мысли больше тревожат в "Памяти", "Лесе", "Душе
И теле". Уже вступительная строфа "Памяти" магнетизирует горьким обобщением:
| Только змеи сбрасывают кожи,Чтоб душа старела и росла.Мы, увы, со змеями не схожи,Мы меняем души, не тела. |
Но затем воображение потрясено конкретной исповедью поэта о своем прошлом. И одновременно - пониманием несовершенства людских судеб. Эти первые девять проникновенных четверостиший подводят к преобразующему тему аккорду:
| Я - угрюмый и упрямый зодчийХрама, восстающего во тьме,Я возревновал о славе ОтчейКак на небесах, и на земле. |
А от него - к мечте о расцвете земли, родной страны. Здесь, однако, еще не поставлена точка. Заключительные строки, частично повторяющие изначальные, несут новый грустный смысл - ощущение временной ограниченности человеческой жизни. Симфонизмом развития обладает небольшое стихотворение, как и многие другие в сборнике.
Редкой выразительности достигает Гумилев соединением несоединимых элементов. Лес в одноименном лирическом произведении неповторимо причудлив. В нем живут великаны, карлики и львы, появляется "женщина с кошачьей головой". Это "страна, о которой не загрезить и во сне". Однако кошачьеголовому существу дает причастье обычный кюре. Рядом с великанами упоминаются рыбаки и... пэры Франции. Что это - возвращение к фантасмагориям ранней гумилевской романтики? Нет, фантастическое снято автором: "Может быть, тот лес - душа моя"... Для воплощения сложных запутанных внутренних порывов и предприняты столь смелые ассоциации. В "Слоненке" с заглавным образом связано трудно связуемое - переживание любви. Она предстает в двух ипостасях: заточенной "в тесную клетку" и сильной, подобной тому слону, "что когда-то нес к трепетному Риму Ганнибала". "Заблудившийся трамвай" - символизирует безумное, роковое движение в "никуда". И обставлено оно устрашающими деталями мертвого царства. Но только его тесным сцеплением с чувственно-изменчивым человеческим существованием донесена трагедия личности. Правом художника Гумилев пользовался с завидной свободой и, главное, с удивительной результативностью.