Чацкий показан во враждебном окружении. Пламенный мечтатель с живым чувством, разумной мыслью и благородными порывами, он противопоставлен сплоченному и многоликому миру Фамусовых, молчаливых и скалозубов с их мелкими целями и низкими стремлениями. Он чужой в этом мире. "Ум" Чацкого ставит его в глазах Фамусовых и молчаливых вне их круга, вне привычных для них норм общественного поведения: лучшие человеческие свойства и склонности героя делают его в представлении окружающих "странным человеком", "чудаком", "безумцем".
Пережив тяжелую личную трагедию, Чацкий уходит из фамусовского мира искать уединенный "уголок" для своего оскорбленного чувства. Но при всем том историческое значение "Горя от ума" было бы в значительной мере сужено, если бы Грибоедов дал в образе Чацкого лишь очередную вариацию на обычную в литературе двадцатых годов романтическую тему разочарования и гордого одиночества. Важно отметить, что Грибоедов внес в свою разработку этой темы существенный корректив. А именно: поставив в образе Чацкого центральную для всей современной литературы проблему индивидуализма, он решил ее по-своему, вне байронической интерпретации.
В Чацком нет и следа байронического "демонизма". Он молод, непобедимо бодр, целен в своих чувствах, жизнедеятелен и прежде всего - прост. Интересно, что этот мятежный протестант, борец со всяческой косностью, невежеством, моральным и культурным одичанием - на первых порах не бежит, подобно героям Байрона и байронистов, от чуждого и враждебного ему общества, не отворачивается от него с гордым презрением, хотя в полной мере и ощущает свой разлад с ним. Напротив, в первых сценах комедии Чацкий - "мечтатель", которому дорога его мечта, мысль о возможности нравственного перевоспитания этого эгоистического, погрязшего в своих пороках общества, и он приходит к нему, к этому обществу, с горячим словом убеждения. Чацкий чужд духовного своекорыстия, когда охотно вступает в спор с Фамусовым, когда адресуется со своими обличениями к Скалозубу, когда раскрывает перед Софьей мир своих чувств и переживаний. И только потом, оболганный и оскорбленный обществом, он убеждается в безнадежности своей проповеди, освобождается от своих "мечтаний" ("Мечтанья с глаз долой, и спала пелена!.."), принимает вызов фамусовского мира и отрясает его прах от своих ног.
В образе Чацкого оттенены черты человека волевого характера, творческой активности и полноты жизненных ощущений. Он - вовсе не отчаявшийся во всем мизантроп, угнетенный сознанием роковой предопределенности своей судьбы, но человек твердой воли и активного действия, ревнитель общественного блага, наделенный живой страстью и пытливой мыслью. Он - из тех, кто "вперяет в науки ум, алчущий познаний", в чьей душе горит жар к искусствам. При всей своей молодости, он - деятель, обладающий не малым житейским опытом: "славно пишет и переводит", успел побывать на военной службе, видел свет, был в связи с министрами - "служить бы рад", только ему "прислуживаться тошно". Не его вина, что, будучи человеком активного, практического отношения к жизни, в условиях сложившегося политического и общественного быта он обречен на бездействие и предпочитает "рыскать по свету".
Еще Гончаров правильно подметил эти черты характера Чацкого, отличающие его от закрепленных традицией русского байронизма (в его массовом литературном выражении) с юности разочарованных, безвольных и и внутренне опустошенных мизантропов. В развитие мысли Аполлона Григорьева, доказывавшего, что Чацкий "есть единственное истинно-героическое лицо нашей не только сцены, - но и литературы вообще", Гончаров, сближая Чацкого с Онегиным и Печориным, подчеркнул его превосходство над ними, как героя, более полно воплотившего благородные человеческие стремления и пафос положительного содержания общественной и творческой практики человека. "Чацкий, как личность, несравненно выше и умнее Онегина и лермонтовского Печорина, - говорит Гончаров. - Он искренний и горячий деятель, а те - паразиты, изумительно начертанные великими талантами, как болезненные порождения отжившего века. Ими заканчивается их время, а Чацкий начинает новый век - и в этом все его значение и весь "ум"" ("Мильон терзаний"). Это замечание о том, что Чацкий начинает новый век - быть может, самое важное из всего, что было сказано о нем в XIX столетии.
Волевой, мужественный характер Чацкого с особенной силой выявляется в его последнем монологе ("Не образумлюсь... виноват"). Здесь тема воли Чацкого достигает своей кульминации. Громадная сила лирического чувства, которою проникнут этот монолог, полна волевого напряжения. Окончательно убедившись в иллюзорности своих надежд, прозревший и отрезвившийся Чацкий не только клеймит Фамусова, но и сам духовно освобождается, мужественно побеждая свою страстную и нежную влюбленность и разрывая последние нити, связывавшие его с фамусовским миром, где гаснет ум и гибнет страсть.
Сам Грибоедов в письме к Катенину (см. стр. 481 наст, издания) с предельной ясностью раскрыл содержание положенной в основу "Горя от ума" драматической коллизии столкновения героя со средой: "...человек разумеется в противуречии с обществом, его окружающим, его никто не понимает, никто простить не хочет, зачем он немножко повыше прочих". И далее Грибоедов показывает, как постепенно и планомерно нарастает конфликт Чацкого с обществом. С этим планомерным и психологически глубоко обоснованным развитием стержневой драматической интриги строго согласована вся сюжетно-композиционная структура комедии, равно как и динамическое развитие характера Чацкого - уже не статического, как у классиков, а показанного в непрерывном движении, в борьбе сложных противоречий.
Грибоедов овладел искусством раскрывать содержание человеческих образов в самой динамике драматического действия, согласованного во всех сюжетных перипетиях с внутренним развитием характера. Грибоедовские герои (исключая разве одну Лизу) уже не вмещались в обычные комедийные амплуа, закрепленные драматургической традицией классицизма. Характеры их многосторонни. Содержание образа Фамусова, например, вовсе не исчерпывается тем, что он сварливый и мракобесный старик. Он также и любящий отец, и строгий начальник, и покровитель бедных родственников, и заправский волокита. До столкновения с Чацким он не больше как крикливый, но довольно добродушный и даже не лишенный известной привлекательности "старовер", и только в процессе самого действия образ Фамусова раскрывается полностью, вырастает в обобщенный образ-символ, вобравший громадное общественное содержание.
Проблема психологического единства разнообразных страстей в многостороннем и противоречивом характере решалась Грибоедовым прежде всего в образе центрального героя комедии, изображенного в противоборстве своего гнева и своего страдания. У Чацкого "ум с сердцем не в ладу". Он наделен множеством чувств: одновременно зол и чувствителен, насмешлив и нежен, вспыльчив и сдержан, весел и брюзглив и т. д. "Ум" и благородство Чацкого, владеющие им чувства гражданского негодования, общественного долга и человеческого достоинства вступают в острый конфликт с его "сердцем", с его страстной любовью к Софье. В образе Чацкого Грибоедов раскрывает трагическую коллизию "долга" и "страсти" или шире - общественных и личных страстей (если пользоваться современной Грибоедову терминологией).
Обе драмы Чацкого - и общественная, и личная - развертываются в комедии во внутренней связи и взаимной обусловленности. Они слиты нераздельно. Общественное негодование Чацкого приобретает особый лирически-эмоциональный характер в связи с постепенным крушением его надежд на личное счастье. И обратно: чувство неразделенной любви обостряет конфликт Чацкого с обществом, завершающийся окончательным разрывом. Все поведение Чацкого - его поступки и речи - проникнуто внутренней логикой подъема и угасания его личного чувства. Негодование Чацкого растет по мере того, как неуклонно растет его любовная тревога, При всем том личная драма Чацкого обусловлена социально, дана, как следствие общественных условий, определивших судьбу одинокого мечтателя и протестанта. Софья целиком принадлежит фамусовскому миру. Она не может полюбить Чацкого, который всем складом ума и души противостоит этому миру. Именно потому любовный конфликт Чацкого с Софьей разрастается до масштабов поднятого им общественного бунта. Именно потому личная и социальная драмы Чацкого не противоречит одна другой, но взаимно дополняют одна другую, воплощая в себе владевшую сознанием Грибоедова идею трагической обреченности умного и благородного человека в неразумном и подлом обществе.
Вообще возникает вопрос, в какой мере "Горе от ума" является комедией? Важно отметить, что самому Грибоедову первоначальный замысел "Горя от ума" рисовался в иной форме. В заметке, служившей, очевидно, наброском предисловия к комедии, он сказал: "Первое начертание этой сценической поэмы, как оно родилось во мне, было гораздо великолепнее и высшего значения, чем теперь в суетном наряде, в который я вынужден был облечь его". Не подлежит сомнению, что Грибоедов имел в виду в данном случае не только и не столько внешние, в частности цензурные, причины, но и более глубокие, чисто художественные обстоятельства, связанные с природой комедийного жанра и сузившие его первоначальный замысел.
Нельзя сказать, что в комедии ничего не осталось от этого замысла. В ней есть философский центр, и центр этот - в проблеме ума, которую Грибоедов ставит и решает в духе западно-европейских и русских просветителей. Говоря в общей форме, философская идея "Горя от ума" может быть определена, как идея активного, жизнетворческого и жизнедеятельного разума, руководимого волей и освобождающего человека от индивидуалистических страстей, владеющих его сознанием. Сама по себе эта идея имеет отчетливо выраженное просветительское происхождение, отсылая в первую очередь к концепциям Гельвеция. Вместе с тем, Грибоедов выдвинул в своей комедии, громадную и новую для русской литературы тему противоречия ума и неразумной действительности. Его комедия - пьеса о горе человека, и горе это проистекает от его ума, Грибоедов задался целью показать трагедию пытливого, деятельного, творческого человеческого разума в условиях неразумного мира. Тем самым, учитывая опыт истории и постигая реальные общественные противоречия своего времени, он разрушал абстрактно-рационалистические иллюзии, характерные для просветительской мысли XVIII века.