Однако «любовник бранной славы», как называет Карла Пушкин в «Полтаве», авантюристически преувеличил свои силы и возможности и недоучел силы и возможности растущей и подымающейся русской нации.
Из полученного под Нарвой «кровавого урока» Петр сделал все необходимые выводы.
«...Когда мы сие несчастье (или лучше сказать великое счастье) под Нарвою получили, то неволя леность отогнала и к трудолюбию и искусству день и ночь прилежать принудила и войну вести уже с опасением и искусством велела», - писал он впоследствии.
Воспользовавшись передышкой, поскольку Карл «увяз в Польше», и со своей стороны всячески способствуя этому, Петр одновременно с исключительной энергией принялся проводить необходимые военные реформы, укреплять боевые средства и подымать ратное искусство создаваемой им вместо стрелецких частей регулярной армии. Особое - внимание уделил он строительству военно-морского флота и созданию мощной артиллерии. Пользуясь тем, что Карл оставил сравнительно небольшие отряды в Прибалтике, русские войска снова начали там активные военные действия, одержав несколько частных, но важных побед.
В конце 1701 года русские войска под командованием талантливого русского полководца Бориса Петровича Шереметева разбили у Эрестфера (Эррастфера), в 50 километрах от Дерпта, восьмитысячный отряд шведов под командованием генерала Шлиппенбаха. Этот первый успех, торжественно отпразднованный в Москве, Шереметев закрепил 17 июля 1702 года в сражении при мызе Гуммельсгоф. Из шеститысячного отряда шведов, защищавшего Гуммельсгоф, в живых осталось всего пятьсот человек. Боевые знамена и артиллерия неприятеля достались русским. Затем в августе 1702 года была взят штурмом крепость Мариенбург. Театр войны постепенно расширялся. В июле того же года русские солдаты, посаженные на лодки, атаковали шведские корабли в водах Ладожского озера, заставив уйти их в Финский залив. В августе отряд Апраксина разбил шведский отряд Кронгиорта у реки Ижоры. Теперь русским предстояло сделать последнее героическое усилие, чтобы выйти к морским берегам и овладеть землями, расположенными на побережье Финского залива. Побережье стерегли две шведские крепости, находившиеся у истока и устья Невы и считавшиеся неприступными, - Нотебург (Орешек) и Ниеншанц. Отрезав эти крепости друг от друга, Петр после десятидневной осады и тринадцатичасового штурма сумел 11 октября 1702 года «разгрызть... орешек». Отказавшись повиноваться офицерам, шведский гарнизон Нотебурга сдался на милость победителя. Город Нотебург Петр переименовал в Шлиссельбург, то есть "Ключ-город". Ключ этот был к морю, от которого отделяли теперь русскую армию лишь земляные валы и бастионы крепости Ниеншанц. Первого мая 1703 года Ниеншанц пал. Шведские корабли, шедшие на помощь крепости, но на неделю опоздавшие, были взяты в устье Невы на абордаж двумя флотилиями лодок, которыми командовал сам Петр и его любимец Александр Данилович Меншиков. Десять дней спустя - 16 мая - невдалеке от Ниеншанца, близ устья Невы, были заложены Петропавловская крепость и будущая столица Российской империи - город Санкт-Петербург.
В 1704 году русские войска взяли Дерпт, Нарву и Иван-город. В результате русские окончательно укрепились у Балтийского моря; шведские войска в Финляндии были отрезаны от войск в Эстляндии и от армии Карла XII, еще находившейся в Польше.
Основная цель Петра была достигнута. Но война была отнюдь не окончена. Предстояла ожесточенная схватка с главными силами Карла XII. Вместе с тем одержанные победы явились для русских войск превосходной школой военного дела, подняли их боевой дух, разрушив господствовавшее тогда представление о непобедимости шведов, и создали предпосылки для полного разгрома Карла под Полтавой.
Полтавский бой, хотя и после него война со Швецией продолжалась больше десяти лет, был ее поворотным пунктом. Именно потому победа под Полтавой - один из традиционных мотивов русской допушкинской литературы. В поэме "Полтава" Пушкин следовал вековой традиции и вместе с тем изобразил события с небывалой художественной силой.
Однако о ходе войны, предшествующем полтавской победе, в поэме совсем не говорится. Лишь в описании кануна полтавского боя в нескольких строках проводится контраст между тем, чем была русская армия в период разгрома под Нарвой и чем стала она теперь:
| И злобясь видит Карл могучийУж не расстроенные тучиНесчастных нарвских беглецов,А нить полков блестящих, стройных,Послушных, быстрых и спокойных,И ряд незыблемый штыков. |
Лажечников в своем романе отошел от традиции, поставив в центр его прибалтийскую кампанию 1701-1703 годов, то есть тот период Северной войны, который совсем еще не был освещен в художественной литературе и который сам автор справедливо именует «колыбелью нашей военной славы». В первых изданиях роман так и назывался: «Последник Новик, или завоевание Лифляндии в царствование Петра Великого».
Однако одним этим автор (вероятно, поэтому вторая часть заглавия и была им впоследствии отброшена) не ограничился. Наряду с изображением борьбы Петра с внешним врагом в дальнейшем развитии романа довольно видное место отведено (с этим связана вся предыстория заглавного героя) и борьбе с врагами внутренними - царевной Софией Алексеевной и ее приверженцами - стрельцами, раскольниками.
Сообщая такой поворот теме романа, Лажечников становился на исторически правильный путь, ибо иначе картина петровского времени оказалась бы явно неполной и вместе с тем был бы ослаблен, если не вовсе утрачен, ее глубоко драматический колорит. Характерно, что и Пушкин в незавершенном романе «Арап Петра Великого» предполагал в какой-то мере затронуть аналогичную тему: в начатой им седьмой главе, которая оказалась и последней, появляется в качестве антагониста Ибрагима некий стрелецкий сирота, которого вынужденный примириться с петровской новизной боярин Гаврила Афанасьевич
Ржевский называет «проклятым волчонком». Позднее, по-видимому, в 1833-1834 годах, то есть вскоре после выхода «Последнего Новика» Лажечникова, Пушкин и прямо задумал повесть о стрельце.
5
К изучению изображенной в «Последнем Новике» исторической эпохи Лажечников подошел со всей основательностью. Еще в юности, во время службы в Московском архиве иностранной коллегии, Лажечников приобрел необходимые навыки работы над историческими материалами и документами и получил несомненное влечение к занятиям этого рода. Позднее, живя в доме графа Остермана-Толстого, Лажечников зачитывался редкими книжными и рукописными историческими материалами.
В числе произведений Лажечникова, вошедших в его «Первые опыты в прозе и стихах», мы находим и историческую повесть «Малиновка, или Лес под Тулой», из эпохи Бориса Годунова. В литературном отношении эта повесть, написанная, как и все в «Первых опытах» под явным влиянием Карамзина и весьма далекая от реального русского прошлого, не имеет сколько-нибудь серьезного значения. Но само обращение Лажечникова к художественно-исторической теме весьма для него характерно. В бытность свою в 1814-1815 годах в Лифляндии Лажечников так же живо заинтересовался ее историческим прошлым. В «Походных записках русского офицера» он посвящает специальный раздел истории Дерпта. Можно думать, что пребывание в Лифляндии и непосредственные впечатления, вынесенные оттуда Лажечниковым, и явились исходным толчком для выбора им места действия романа.
Однако этими первыми непосредственными впечатлениями Лажечников отнюдь не ограничился. Выйдя в 1826 году в отставку, он вплотную и всецело предался работе над задуманным произведением и только в 1831 году, когда роман был в основном завершен, снова вернулся на службу.
Русская историческая наука находилась в ту пору, в сущности, еще в младенческом состоянии. Пушкин называл автора «Истории Государства Российского» Карамзина последним нашим летописцем и первым историком. Но по уровню исторической мысли Карамзин скорее был именно последним летописцем. Помимо того, он довел изложение только до начала XVII века. Что же касается эпохи Петра, она еще была тогда совсем не изучена. Пушкин позднее намеревался восполнить этот пробел, но историческую монографию о Петре он задумал только в 1831 году, то есть в год выхода в свет «Последнего Новика», а работать над ней начал и еще позднее. Монументальные «Деяния Петра Великого, мудрого преобразителя России...» (12 томов и 18 томов приложений) И. И. Голикова, вышедшие еще в конце XVIII века, представляли собой всего лишь свод разнообразных материалов, порой анекдотического характера, о жизни и деятельности Петра, расположенных в хронологическом - в виде летописи - порядке. Лажечникову, который при создании романа из Петровского времени стремился соблюдать историческую верность, приходилось, таким образом, идти почти непроторенным путем, взять на себя в какой-то мере не только работу романиста, но и труд историка. Так он и поступил.
Позднее в автобиографической заметке «Знакомство мое с Пушкиным» Лажечников свидетельствовал:
«Прежде чем писать мои романы, я долго изучал эпоху и людей того времени, особенно главные исторические лица, которые изображал. Например, чего не перечитал я для своего «Новика»!
И тут же перечислял ряд трудов на русском, немецком и французском языках, посвященных прибалтийским странам и Северной войне, из которых заимствовал сведения о пасторе Глюке (в романе он пишется Глик), Паткуле, Розе и многих других лицах его романа. Штудировал он исторические труды Вольтера о Петре I и о Карле XII, многочисленные документы, опубликованные в «Древней Российской Вивлиофике», издававшейся в XVIII веке Н. И. Новиковым; использовал рукописные источники, летописи, старообрядческие акты и уставы и т. д.