Смекни!
smekni.com

Культурные коды послания "К вельможе" А. С. Пушкина и их связь с философской проблематикой текста (стр. 4 из 5)

Это развитие (в пределах очерченного круга) прерывается кодом французской революции, символизирующей собой полное разрушение того мира, в котором вращался вельможа в первой части послания, и установление нового мира, явно не обладающего самодостаточной целостностью ушедшей эпохи. Свидетельством тому служит обстоятельство, что большая часть новых ценностей представлена через ряд отрицаний: "им некогда шутить, обедать у Темиры иль спорить о стихах", "они торопятся с расходом свесть приход". В целом мироощущение людей "века нынешнего" характеризует "волнение мирское". Это словосочетание имело совершенно определенный смысл в контексте пушкинского творчества. Достаточно вспомнить строки из "Поэта и толпы", где "житейское волнение" рассматривается как состояние, противопоказанное душевному настрою настоящего поэта. В противоположность "волнениям мирским" вельможа Пушкина постигает "оборот во всем кругообразный". Но этот кругообразный оборот жизни постигал в 30-е годы и сам Пушкин, что несомненно сближало позиции автора и его героя. 1830-й год был годом мучительных размышлений Пушкина о смысле жизни, когда была написана "Элегия" с ее апофеозом жизни-страдания, отрывок "Два чувства дивно близки нам", "Стихи, написанные ночью во время бессонницы" с их философским заклятьем жизни "я понять тебя хочу, смысла я в тебе ищу". Генетические нити связывают послание "К вельможе" и с более поздней лирикой поэта, такими произведениями, как "Вновь я посетил...", "Когда за городом, задумчив, я брожу". Во всех случаях, не отрицая необратимости линейного развития времени, кладущего естественный предел человеческой жизни и определяющего смену исторических эпох, Пушкин стремится к постижению высшего природного смысла человеческого бытия, которое оказывается напрямую связано с законом "вечного возвращения" всего на круги своя, законом, определяющим еще философию эпического спокойствия в поэмах Гомера, а впоследствии и известные мотивы Экклезиаста.

Античный код представляет в послании вообще особый интерес. Образ Юсупова, в соответствии с логикой авторской мысли, моделируется через три античных кода: код Аристиппа, тесно связанный с идеалами эпикурейства и "золотой середины" Горация; код любопытного скифа, внимающего афинскому софисту, наиболее иронический, пропущенный через культурные реалии ХVIII века; и код римского вельможи. Именно последний код способствует лучшему осмыслению всей философской проблематики послания. В. Э. Вацуро утверждал, что в финале стихотворения "тема античности меняется... Это римский мир периода упадка, с вельможами, встречающими свою физическую и историческую гибель "в тени порфирных бань и мраморных палат"" 21 . Однако такая интерпретация финала противоречит тем конкретным античным реалиям, которые вводит Пушкин, анализируя счастливое бытие вельможи в "заколдованном мире его чудесного дворца"22 . Известно, что в черновом варианте текста Пушкин окружал Юсупова исключительно поэтами и философами: "то молодой поэт приветливо входил...", "то стоик, то поэт... приезжал", "являлись отдохнуть, поспорить", "и за трапезою отдохнуть..." В окончательной редакции текста это философско-поэтическое окружение сменили "воин", "оратор", "консул молодой", "сумрачный диктатор" - фигуры, характеризующие собой римскую реальность эпохи расцвета республики. Если бы речь шла о периоде упадка империи, то ключевой фигурой неизбежно стали бы император и его двор. В пушкинском же контексте вельможа приобретает черты хранителя философской мудрости жизненного бытия в его аристиппическом проявлении, приобщение к которому необходимо и для людей действия. Очевидно, что эти люди действия в их античном варианте (консул, диктатор, воин, оратор) напрямую соотносятся с людьми действия нового постреволюционного века, к которому принадлежит и сам поэт, который, как это ни парадоксально звучит, также посещает вельможу, чтобы постичь смысл жизни, выступая в качестве его ученика. Примечательно использование Пушкиным фразы "Я слушаю тебя" при характеристике отношений поэта-гостя и вельможи-хозяина. Эта же фраза еще в 1821 году была использована поэтом в его дружеском послании к Д. Давыдову "Певец-гусар, ты пел биваки": "Я слушаю тебя и сердцем молодею", что характеризовало взаимоотношения не только единомышленников, но и учителя и ученика.

В чем же, по Пушкину, заключается смысл жизни Юсупова? На первый взгляд поэт дает прямой ответ на этот вопрос: "Ты понял жизни цель: счастливый человек, / Для жизни ты живешь... Чредою шли к тебе забавы и чины". Примечательно, что для ХVIII века, например позиции Державина, "забавы" и "чины" - взаимоисключаемые понятия, принадлежащие к разным плоскостям человеческого бытия. Чины олицетворяют собой высокий стиль бытия личности, забавы - низкий, приличный или незрелой юности, или старости, уже выполнившей свой долг перед обществом. Так, Державин позволил себе заняться написанием "несерьезных" анакреонтических стихов только после выхода в отставку в 1804 году. Пушкин, который в 10-х-начале 20-х годов пережил увлечение анакреонтической беспечной праздностью в духе К. Батюшкова как антитезой деловой суеты "разумного" общества, в 30-е годы приходит к постижению мудрой философии жизни, известной еще античности, философии круговорота жизни, когда человек для достижения подлинного счастья должен пройти через все искушения и соблазны земного бытия. В этом контексте судьба Юсупова - это и судьба старца Нестора из поэм Гомера. Подобно Нестору, который жил вместе с четырьмя поколениями героев, начиная с эпохи Геракла и кончая эпохой Неоптолема, Юсупов "проживает" жизнь нескольких поколений, пропускает через личный опыт историческое бытие нескольких эпох, являясь соединяющим стержнем века ХVIII и века ХIХ.

Он вкусил лесть ("земных богов напиток") вместе с Вольтером, прошел через "сладкую отраву" Версаля, но не изнемог от нее. Он был участником "сурового пира" Дидерота, прилежно занимался "изучением пружин новой смелой гражданственности" Англии; прошел школу экзотической идеально-романтической испанской любви, стал свидетелем Французской революции и ее "мрачных ужасов". Наконец, на его глазах устанавливается господство нового, "железного" века.

В послании существует ряд ключевых фраз, определяющих философский смысл стихотворения и логику взаимоотношений поэта и вельможи, не понятую современной Пушкину критикой23 . Как правило, эти ключевые фразы совпадают с началом новых смысловых периодов в рамках текста послания. К таким ключевым фразам относятся следующие утверждения: "К тебе явлюся я", "Ты понял жизни цель", "Все изменилося. / Ты видел вихорь бури", "Все, все уже прошло", "Один все тот же ты", "Я слушаю тебя". Эта кольцевая композиция движения авторского "я" в тексте послания имитирует собой циклический закон кругооборота жизни, составляющий основу философского мировидения поэта. При этом мнимая статичность образа вельможи на фоне изменяющейся и линейно развивающейся исторической жизни общества только подчеркивает непреложность циклического движения времени. "Я слушаю тебя", как тебя слушали Вольтер и Дидерот, Мария-Антуанетта и Екатерина II, Наполеон и Фридрих II, и это дает мне ощущение бессмертия, позволяет почувствовать свою власть над временем.

В целом можно отметить, что опыт вельможи - один из опытов сохранения человеком своего собственного достоинства в условиях наступающего железного века. Однако этот опыт ограничен в силу того, что не учитывает важных составляющих начал человеческого бытия: мысли и страдания, которые представлялись Пушкину в 1830 году (опыт "Элегии") одними из самых важных начал смысла человеческого бытия. Именно страдание исключено из жизненного опыта вельможи, даже вихрь революции проходит на его глазах, но мимо него, не заставляя его задуматься над перипетиями судеб мира. Поэтому вся последующая поэзия Пушкина (и прежде всего его Каменноостровский цикл) будет посвящена поискам ответа на те вопросы, на которые так и не смогло ответить послание. Только помимо традиционных культурных кодов первой трети ХIХ века (код античности, код ХVIII века и т.д.) к этим поискам будет подключена религиозная проблематика, практически отсутствующая у поэта в ранние периоды его творчества.