С одной стороны, он оказался надолго оторванным от журналов, от литературной среды, от постоянного эстетического общения, столь необходимого для молодого писателя. Но с другой стороны, два года службы оснастили Нарежного большим запасом острых и свежих житейских впечатлений, познакомили не только с нравами и обычаями экзотического края, но и со способом действия тупой и самовластной царской администрации. Той администрации, которая в лице главнокомандующего генерал-лейтенанта Кнорринга и гражданского правителя Коваленского выказывала полное равнодушие и пренебрежение к национальным особенностям и самобытности местных народов, равно как и полное презрение к человеческому достоинству вообще. Кавказские впечатления Нарежного непосредственно отразятся в его будущем романе "Черный год, или Горские князья", а опосредованно повлияют, пожалуй, на всю его деятельность романиста, усилив ее нравоописательное и, прямо скажем, обличительное направление.
С Кавказа Нарежный направился в северную столицу, где вынужден был искать подходящего места. С осени 1803 года - он мелкий чиновник Министерства внутренних дел, а в 1807 году поступает в "Горную экспедицию Кабинета его величества", управляющую далекими Нерчинскими и Колывано-Воскресенскими заводами, и служит здесь пять лет, до 1813 года.
В это время в петербургской литературной жизни назревают острые дискуссии; в год приезда Нарежного в северную столицу выходит знаменитое "Рассуждение о старом и новом слоге российского языка" адмирала А. С. Шишкова, содействовавшее образованию двух враждебных группировок - "Беседы любителей русского слова" и "Арзамаса". Далекий от литературной среды, Нарежный не находит - или не хочет найти - доступа к обществам. Критическое отношение его к шишковистам и позднее будет зафиксировано в романе "Российский Жилблаз", в фигуре смешного педанта Трис-мегалоса, а также в предисловии сочинителя, но здесь же, в этом романе, высмеяны и излишества чувствительности и сентиментальности, свойственные карамзинистам.
Тем временем Нарежный вновь выходит на литературную сцену: в 1804 году в Москве отдельной книжкой выходит его трагедия "Димитрий Самозванец", написанная, вероятно, еще в студенческие годы. Произведение это, не отличающееся художественными достоинствами, в свое время приобрело некоторую известность, ставилось на сцене, а с историко-литературной точки зрения трагедия интересна тем, что обнаруживает сильное влияние "Разбойников" Шиллера. На это обратили внимание еще современники; новейшие же исследования открыли один любопытный источник шиллеризма Нарежного: переделку "Разбойников", осуществленную в 1782 году берлинским драматургом К.-М. Плюмике. В этой переделке верный Швейцер убивает Карла Моора, чтобы не отдать своего атамана в руки палачей, и такая непримиримость и бескомпромиссность финала, по свидетельству А. И. Тургенева, понравилась Нарежному. Разговор Тургенева и Нарежного происходил как раз перед написанием "Димитрия Самозванца", датированного автором 1800 годом [1]. [1] См.: Р. Ю. Данилевский. Шиллер и становление русского романтизма.Сб. "Ранние романтические веяния. Из истории международных связей русской литературы". Л., "Наука", 1972, с. 41.
"Димитрий Самозванец" вместе с такими ранними вещами Нарежного, как стихотворение "Освобожденная Москва", ознаменовали усилившийся в русском обществе интерес к отечественной истории. Еще отчетливее отразился этот интерес в "Славенских вечерах", первую часть которых Нарежный издал в 1809 году (вторая часть, вместе с первой, вышла уже посмертно, в 1826 г., будучи дополнена произведениями, печатавшимися отдельно в журналах). В "Вечерах" Нарежный попытался создать образ целой страны в определенную эпоху - Киевской Руси,- разумеется, образ достаточно условный и стилизованный, но пронизанный единым настроением. Сами "вечера", как обрамление, как фон к описываемым событиям, короче, как художественный прием, знакомый Нарежному по Карамзину ("Деревенские вечера", 1787), а затем перешедший к Гоголю ("Вечера на хуторе близ Диканьки"), к Загоскину ("Вечер на Хопре") и т. д., - сам прием вечеров был использован для создания - и одновременно преодоления - исторической дистанции: автор любит думать о прошлом на берегах моря Варяжского, когда его окружает "сонм друзей" и "прелестных дев". И следует приглашение читателю: "При закате солнца летнего в воды тихия приходите сюда внимать моему пению. Поведаю вам о подвигах ратных предков наших и любезности дев земли Славеновой" [1] Фраза "...внимать моему пению" была вполне уместна, так как следовавшие затем рассказы о деяниях предков, эти ритмизированные поэмы в прозе, автор, подобно древнему барду, действительно пел или произносил речитативом. Создавался столь типичный для раннего русского романтизма сентиментальный и одновременно морализаторский тон, в котором документальность летописных свидетельств растворялась оссианистическими красками. Сказалось в "Славенских вечерах" и воздействие новооткрытого "Слова о полку Игореве".
[1] В. Нарежный. Славенские вечера. СПб., ч. I, 1826, с. I, III-IV.
"Славенские вечера" имели успех. Несмотря на это, Нарежный не пошел намеченной было дорогой преромантической стилизации прошлого и довольно резко сменил направление. К началу следующего десятилетия - по свидетельству Н. Греча, уже к 1812 году - Нарежным написан "Российский Жилблаз", произведение, которое открыло период его романного творчества. Увы, дебют оказался трагическим. В 1814 году, тотчас же по выходе из печати первых трех частей романа, последующие его три части были запрещены по причине предосудительности содержания. Одновременно последовало и запрещение продавать вышедшие части, что фактически означало изъятие произведения из умственной и литературной жизни.
Положение писателя оказалось сложным, чтобы не сказать двусмысленным. Он был автором большого произведения, и этого произведения как бы не существовало. О романе нельзя было писать, упоминать в печати, было поставлено под сомнение само его направление - сатирического обличения и бытописания. К тому же был нанесен удар по чисто житейскому, финансовому положению Нарежного. В 1813 году он женился и оставил службу в Горной экспедиции, полагая, видимо, что литературный труд даст ему необходимые средства. Но через год после катастрофы с "Российским Жилблазом", в 1815 году, Нарежному пришлось вновь искать службу. Он поступил в инспекторский департамент (вошедший позднее в состав Главного штаба), где прослужил около пяти лет, до 1821 года.
Но несмотря на все невзгоды, Нарежный продолжает упорно работать.
Отныне все его писательские устремления связаны с большой прозаической формой - с романом преимущественно. В 1818 году он передает Вольному обществу любителей российской словесности свой роман "Черный год, или Горские князья", начатый, возможно, еще до "Российского Жилблаза", вскоре после возвращения с Кавказа. Однако Вольное общество не поддержало Нарежного: шокировала стилистическая и языковая грубость, а также шутки "на щет религии и самодержавной власти" [1], и роман напечатан не был. Появился он лишь после смерти автора в 1829 году.
[1] Из отзыва рецензировавшего роман А. Е. Измайлова (см. Н. Л.
Степанов. Романы В. Т. Нарежного.- В кн.: В. Т. Нарежный. Избр. соч. в 2-х томах. М., Гослитиздат, т. I, 1956, с. 22).
Спустя четыре года, в 1822 году Нарежный печатает роман "Аристион, или Перевоспитание". Через два года выходят "Новые повести В. Нарежного" и роман "Бурсак". А в следующем году, через две недели после смерти писателя, вышли его "Два Ивана, или Страсть к тяжбам". В архиве Нарежного остался еще один роман, над которым он работал в последние годы и завершить не успел,"Гаркуша, малороссийский разбойник". Увидел свет этот роман лишь в советское время [2].
Таким образом, Вяземский, говоря о четырех романах, написанных Нарежным, уменьшил эту цифру на треть: он подразумевал "Российского Жилблаза", "Аристиона", "Бурсака" и "Двух Иванов", не зная о существовании еще "Черного года" и "Гаркуши".
[2] В 1931 году в украинском переводе, вышедшем в Харькове, в издательстве "Рух", и в 1956 году в оригинале в указанном выше издании "Избранных сочинений" Нарежного.
В творческой биографии Нарежного бросаются в глаза некоторые общие, важные для его художественного облика черты. Нарежный был широко образован, его произведения обнаруживают воздействие самых различных источников: помимо уже упоминавшихся Шиллера, Оссиана, помимо русских писателей XVIII века, налицо его знакомство с античной литературой, с Шекспиром, с Сервантесом, Лесажем, с английским нравоописательным романом XVIII века, с немецким Просвещением, с древней русской литературой, не говоря уже о массовой романной, преимущественно лубочного характера литературе.
Но преобладающее направление, строгий стилистический отбор и обработку этих импульсов указать трудно, что имело и отрицательные, и позитивные последствия. Не раз - современники, а затем исследователи обращали внимание на необработанность и грубость вкуса Нарежного. Это так, но в то же время у него была свобода и широта нетрадиционалиста, позволявшие ему не подчиняться господствующим литературным нормам.
С этим гармонировало и относительно отъединенное положение Нарежного в литературной жизни. Отъединенность эту не следует преувеличивать, но факт тот, что в окружении Нарежного крупных или даже сколько-нибудь заметных литературных имен не видно. К существующим литературным объединениям писатель также не примыкал; не только "Арзамас" или "Беседа", но даже покровительствовавшее Нарежному Вольное общество любителей российской словесности в число своих членов его не включало. По положению своему Нарежный был мелким чиновником, "связей с высшими кругами не имел и поэтому остался вдали от верхов русской литературы". "Худородный Нарежный" "должен был делиться своими литературными интересами с канцелярскими коллегами; меценатами его было также канцелярское начальство" [1].