"Подумай!" Я целую ночь не спала,
Молилась и плакала много.
Я Божию Матерь на помощь звала,
Совета просила у Бога.
Найдя в себе силы сопротивляться убеждениям родных, которые в данном случае советуют "не Божеское, а человеческое", Волконская уверена, что ее волю "Сам Господь подкреплял". Принимая твердое решение следовать за мужем на каторгу, она восклицает: "И верю я твердо: от Бога оно!".
Все эти пассажи с апелляцией к имени Божьему могли бы показаться и общими местами, если бы не вся сквозная образность, а главное – логика поэмы "Русские женщины". Логика и образность – сугубо христианские. Князь Волконский видится его жене не только в ореоле святости, но и – более того – в образе Самого Христа:
Напрасно чернила его клевета,
Он был безупречней, чем прежде,
И я полюбила его, как Христа…
В своей арестантской одежде
Теперь он бессменно стоит предо мной,
Величием кротким сияя.
Терновый венец над его головой,
Во взоре – любовь неземная…
В другом месте поэмы снова следует сравнение Сергея Волконского с Христом: "Но кроток он был, как избравший его // Орудьем своим Искупитель".
Если декабристы видятся Марии Волконской в сиянии терновых венцов, то и свой собственный путь отныне представляется ей как путь Божьего избранничества, как подвиг во имя Христа. При встрече с Екатериной Трубецкой она говорит:
И обе достойно свой крест понесем…
………………………………………….
Теперь перед нами дорога добра,
Дорога избранников Бога…
…………………………………………
Чиста наша жертва – мы все отдаем
Избранникам нашим и Богу.
Бог постоянно на устах княгини Волконской. Когда она впотьмах бежит в шахте к своему мужу Сергею и добегает невредимой, она постоянно поминает Божье имя: "Господь, коли хочет везде проведет", "Бог вывел меня невредимо", "Я крестом осенилась", "Как Бог уберег во мне душу!". Даже ссыльные декабристы, увидевшие в шахте Волконскую, восклицают:
И кто-то стоявший на самом краю
Воскликнул: "Не ангел ли Божий?
Смотрите, смотрите!" - Ведь мы не в раю:
Проклятая шахта похожей
На ад! – говорили другие смеясь…
Слово "святость" рефреном проходит через все описание встречи супругов Волконских: "И я подбежала… И душу мою // Наполнило чувство святое…Святая, святая была тишина!"
В представлении Некрасова декабристы – не мятежники, восставшие на помазанника Божия царя Николая 1-го, а "орудье Искупителя", устанавливающего высшую справедливость, избранные святые люди. Едва ли не впервые в "Русских женщинах" борцы за справедливость и народное счастье представлены у Некрасова не только как святые, но и как смиренные, кроткие люди – по подобию Христа. При первой встрече с женой Сергей Волконский говорит у Некрасова, "что полезно ему // Узнать добродетель смиренья". А это в свою очередь должно свидетельствовать об абсолютной искренности чувств и мыслей революционеров-подвижников. В сущности, они являются явными нарушителями церковных устоев (не случаен в поэме эпизод изгнания митрополита, призывающего к покаянию, с площади: "Уйди, старик! Молись за нас!"). В то же время декабристы субъективно, очевидно, ощущали себя людьми, гонимыми за Божью правду. Им должна была принадлежать, по их и Некрасова представлениям, слава одного из блаженств, о которых возвестил Христос:
"Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное. Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня. Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах: так гнали и пророков, бывших прежде вас" (Матф. 5, 10 – 12).
Ни декабристы, ни Некрасов не отвергают Бога, – напротив, призывают Его имя, апеллируют к Высшему авторитету. Это видно и в некрасовской поэме, и в последнем, например, письме К.Ф.Рылеева, написанном в день казни – 13 июля 1826 г. – жене: "Бог и Государь решили участь мою. Я должен умереть и умереть смертью позорной. Да будет Его святая воля. Мой милый друг… за душу мою молись Богу… Не ропщи на Него, ни на Государя. Это будет и безрассудно, и грешно. Нам не постигнуть неисповедимые судьбы Непостижимого. Я ни разу не возроптал во все время моего заключения, и за то Дух Святой дивно утешает меня… О, милый друг, как спасительно быть христианином! Благодарю моего Создателя, что Он меня освятил и я умираю во Христе… С рассветом будет у меня священник, мой друг и благодетель, и опять причастит…". Очевидно, что Рылеев покаялся в своем бунтарстве и примирился с Церковью. Только теперь он, видимо, осознал, что бунтарство не совместимо с призыванием Божьего имени.
Некрасов этого, кажется, так и не понял. В поэмах "Дедушка", "Русские женщины", "Кому на Руси жить хорошо?", в стихотворениях "Памяти Добролюбова", "Не говори: "Забыл он осторожность!.."" и других своих произведениях 60-70-х гг. он упорно возвращается к идее борьбы, идее любви-ненависти, любви-мести, к "революционному" толкованию Евангелия. Недаром И.А. Гончаров сказал о нем: "Он был искренним только тогда, когда "ненавидел и проклинал"… Такова была его натура – и тогда он был силен, правдив". Здесь, в этих словах, конечно, не вся правда о Некрасове. И все – таки… Уловил эту внутреннюю несвободу Некрасова и Афанасий Фет. Еще за десять лет до смерти Некрасова он написал стихотворение "Псевдопоэт":
Влача по прихоти народа
В грязи низкопоклонный стих,
Ты слова гордого свобода
Ни разу сердцем не постиг,
Не возносился богомольно
Ты в освежающую мглу,
Где беззаветно лишь привольно
Свободной песне да орлу.
Когда-то об опасности "революционного" толкования Евангелия предупреждал философ Н.Бердяев: "Есть одна очень опасная книга ...это – Евангелие. Слова Сына Божья страшны для неправды мира сего. На книге этой трудно обосновать…классовый революционный социализм, зависть и корысть рабочего, невозможно восславить революцию". И тут же философ добавляет: "Злоупотреблять можно всем. Достаточно вспомнить, что слова Ап. Павла: "Если кто не хочет трудиться, тот не ест", – красуются на всех советских заборах. Некрасов был как раз одним из тех, кто в силу многих причин – "злоупотреблял". При этом следует помнить, что он был абсолютно искренен в своей вере, что, по его представлениям, Бог благословляет мятеж против социальной несправедливости как Бог "сирых и убогих". Это было историческое искушение, свойственное не одному только Некрасову. Вспомним хотя бы опыт петрашевцев и знаменитое стихотворение "Вперед! Без страха и сомненья…" А. Плещеева. В этом стихотворении – типичные и для Некрасова понятия: "подвиг", "заря святого искупленья", "глагол истины" и т.д. Как и у Некрасова, евангельская истина подчинена в стихотворении Плещеева идее "борьбы кровавой". Воистину это было искушение, которого многие так и не преодолели. Некрасов явился, пожалуй, единственным действительно большим художником, вставшим под знамена революционной демократии и давшим столь своеобразную трактовку Евангелия. В этом смысле он является прямым предшественником Александра Блока, который в поэме "Двенадцать" тоже увидел революцию с Христом. Казавшийся многим читателям Блока парадокс на самом деле имеет долгую литературную традицию.