Последние книги "Тихого дона" и "Поднятой целины" в единстве исканий М. А. Шолохова
В. Васильев
По свидетельству П. К. Лугового, «первоначально план “Поднятой целины” исчерпывался первой книгой», однако спустя некоторое время Шолохов «решил продолжить работу» над произведением [1]. По всей видимости, писатель принял такое решение едва ли не по завершении первой части романа и сразу же, не «выходя из материала» и «не остывая», приступил ко второй. Известно признание прозаика в его автобиографии, составленной для журнала «Прожектор» 14 ноября 1932 года: «Сейчас закончил третью (предпоследнюю) книгу “Тихого Дона” и, вчерне, вторую (последнюю), - “Поднятой целины”» [2]. Это признание подкрепляется и объявлением в ростовском ежемесячнике «На подъеме» о предстоящей в 1933 г. публикации «Поднятой целины». Однако она не была подготовлена к печати. Намереваясь весною 1933-го посетить США («Сильно занимают меня вопросы с[сельского] х[озяйства]. Вот и хочу поехать, поглазеть и ума-разума набраться...»), писатель сообщал А. Д. Солдатову 22 янв. 1933-го: «...сейчас едва ли удастся. По рукам и ногам связала работа над книгами (последняя “Тих[ого] Дона” и последняя “Подн[ятой] целины”), а также события хлебозаготов[ительного] порядка. Просто жаль тратить на поездки такое изумительное время» [3].
Исходя, вероятно, из обещаний автора, «Новый мир» анонсировал публикацию второй книги «Поднятой целины» сначала в 1934-м, затем во второй половине 1935-го, осенью 1935-го и, наконец, в 1936 году. 16 ноября 1935 Шолохов писал редактору журнала: «Прости за то, что невольно подвожу тебя со сроками сдачи “Поднятой целины”. Ей-богу, если и виноват, то все же заслуживаю снисхождения.
До сих пор не разделался с “Тихим Доном”. Кончу его в конце года <...>. Ну, а за “Под[нятую] цел[ину]” возьмусь тотчас же, чтобы к весне ее закончить и с полным поклоном вручить в Ваши редакторские ручки» [4]. Накануне 1936-го ярославские шинники, инициаторы Всесоюзного соревнования на предприятиях резиновой промышленности, пригласили Шолохова в гости, на свой новогодний праздник, и попросили у него отрывок из «Поднятой целины» для их заводской газеты. Ссылаясь на занятость, Шолохов в ответном письме ярославцам от 27 дек. 1935 г. писал: «Отрывок из “Поднятой целины” <...> не могу прислать. Нет ничего готового» [5].
В 1937 г. вторая книга романа не анонсировалась отечественной прессой; в 1938 в одном из журналов русского казачьего зарубежья промелькнула заметка, подписанная П. Головчанским: «Вторая часть “Поднятой целины” готовилась к печати, ныне <...> она возвращена автору для переделки» [6]; год спустя Шолохов высказал намерение в 1939 г. «закончить последнюю книгу «Поднятой целины» [7]. Через два с лишним месяца, выступая на XVIII съезде партии, писатель заявил: «С чувством робости вступил я на эту трибуну. С робостью потому, что стоит за моими плечами невеселая слава автора многотомных и, к моему сожалению, неоконченных романов» [8].
По завершении в дек. 1939 г. четвертой книги «Тихого Дона», в 1940 г. и первой половине 1941 г., Шолохов целиком сосредоточился на «Поднятой целине», работу над которой прервала Великая Отечественная война [9].
Летом 1942 г. гитлеровские войска прорвали советский фронт в районе Харькова и взяли направление на Кавказ и Сталинград; 8 июля ст. Вешенская пережила первый бомбовый удар немецкой авиации и в течение пяти месяцев оставалась в зоне активных боевых действий. Из полуразрушенного дома Шолохова, по свидетельству очевидцев и участников тех событий на Дону, все же успели вывезти библиотеку писателя, которая, вероятно, или «осела» в одном из населенных пунктов на пути в Сталинград, или погибла в самом городе-герое во время ожесточенных боев, сопровождавшихся всепожирающими пожарами. Архив же Шолохова, заблаговременно переданный им на хранение районному отделу Наркомата внутренних дел, находился в здании этого ведомства и, по утверждению писателя, «был брошен сотрудниками <...> при поспешном бегстве из Вешенской» [10]. Судьба архива - в нем наряду с рукописями «Тихого Дона» и других произведений, записными книжками, фенологическими дневниками, письмами русских и зарубежных писателей и др. ценными бумагами находился и черновой вариант второй книги «Поднятой целины» - сложилась драматически: как проясняется со временем, он был частью спасен нашими солдатами и офицерами и возвратился к хозяину или в государственные хранилища после войны, частью погиб, частью растащен и пропал без вести; и покуда нет твердой уверенности в том, что некоторые не известные нам до сих пор материалы из него с годами не обнаружатся...
Схематично изложенная история работы Шолохова над продолжением «Поднятой целины» не может не навести читателя на вопросы, связанные с интенсивностью и продуктивностью писательского труда, с непонятным, но последовательным оттягиванием сроков окончания романа и его публикации, с неясностями относительно готовности произведения к печати: то автор говорит о завершении произведения (хотя бы «вчерне»), то оказывается, что книга еще пишется, то появляется анонс о ее скором обнародовании, который через некоторое время дезавуируется художником, то сообщается о сдаче рукописи в редакцию журнала и ее возврате автору «на переделку», и т. п. Не зная всех жизненных обстоятельств и сложностей, какие сопутствовали работе Шолохова над «Поднятой целиной», мы все же склонны с доверием, хотя и не без осторожности отнестись к «зигзагам» признаний писателя и сообщений о них на протяжении довольно длительного времени. Крайне скупой на откровения, автор «Поднятой целины» никогда не обосновывал своих «долгов» перед читателем ссылкой на трудности личного порядка или - тем более - на общественные обстоятельства, считая такие объяснения слабостью характера, граничащего с безволием и оправданием человеческого бессилия (в этом смысле главные герои его произведений являются отчасти сколками его мужественной души: Григорий Мелехов, Андрей Соколов). Но за каждым его новым обещанием, впоследствии оказавшимся нереализованным, всегда стоит такая социально-нравственная и духовная коллизия, какая по обыкновению характеризуется поговоркой «человек предполагает, а Бог располагает». Мы должны с пониманием отнестись к вынужденным шолоховским интервью тех лет, памятуя о том, что содержащаяся в них протокольно-сухая информация была одним из способов самозащиты писателя от тогдашних назойливых и беспрекословных требований «жизни» (куда, к примеру, надо было привести Григория Мелехова).
Вторая книга «Поднятой целины» создавалась одновременно с четвертой «Тихого Дона». Преодолевая психологический барьер, связанный с художнической необходимостью постоянного перехода из одной эпохи (1920-22) в другую (нач. 30-х), Шолохов тяжело работал над обеими книгами. Полосы творческого подъема в его духовном самочувствии нередко сменялись периодами упадка и разъедающих душу сомнений; еще вчера казавшаяся предельно ясной перспектива развития обоих произведений сегодня превращалась в напряженный поиск иного повествовательного пути - и ранее наработанное подвергалось вымарыванию и переделкам. Едва, к примеру, не законченная весной 1934 г. последняя книга «Тихого Дона» при ее холодном перечитывании породила в авторе такое глубокое разочарование, что он решил вернуться на «исходные позиции» и начать все заново. «Хотел вместе с письмом послать Вам одну главу из 4-й книги “Тихого Дона”, - доверительно писал Шолохов Е. Г. Левицкой в апр. 1934-го. - Закончил эту главу, и захотелось послать ее Вам, т. к. Вы любите “Тихий Дон” и роднее Вас читателя у меня нет, а главу эту писал я долго, и вышла она у меня так, что после того, как прочитал, - у самого в горле задрожало. Но потом постиг меня жесточайший припадок самокритики. Переделываю сейчас все ранее написанное (4-я кн.), в том числе и эту главу. Она почти завершающая, и надо сделать ее еще сильнее. <...> Мало пишу по ряду всяких причин и - в связи с этим чувствую себя убийственно плохо. Работать хочется очень, а не удается. <...> В этом году хочу непременно закончить “Тихий Дон”. И все боюсь, что не закончу или плохо напишу, не так, как надо бы» [11].
Это письмо, ставшее известным во второй пол. 80-х, отчасти проливает свет на утверждения и обещания писателя в его интервью «Комсомольской правде» в июне 1934-го, в котором сообщалось, что оба романа «почти закончены» и автор намерен представить издателям четвертую книгу «Тихого Дона» в ноябре или в начале декабря [12]. Однако и в марте следующего года Шолохов, неудовлетворенный сделанным, все еще продолжал работать над «Тихим Доном»: «все не так получается, как хотелось бы...» [13].
Трудности, испытываемые Шолоховым в сер. 30-х гг., характерны не только для автора «Тихого Дона» и «Поднятой целины». Русская литература этой поры переживала острый, но благодетельный духовный кризис: она пересматривала весь свой багаж, накопленный ею в 20-е и нач. 30-х гг., и вырабатывала новое отношение к жизни и человеку. Это был период трезвения художественной мысли до ее нового реализма, освобождения литературы от праздных и абстрактных представлений о человеке и вульгарно-социологических схем и концепций исторического развития жизни до их объективных национальных духовных основ. Из здорового чувства самосохранения литература освобождалась от воззрений, ведущих ко «вселенской смази» - денационализации истории и обезличивания жизни, от тех взглядов, согласно которым, по М. Покровскому, «пребывание на верхушке государственного здания <...> различных персонажей ничем не отражается на том, что внутри этого здания делается» [14]. Она воспротивилась силе и энергии, с какими новая Россия изымалась из ее векового исторического «контекста» и эмансипировалась в некое массовидное серое безликое существо, изъясняющееся на примитивном эсперанто и на плоском языке газетного журнализма. Она преодолевала грех российской интеллигенции, со времен Петра выражавшийся в ее фанатизме и сектантстве, в ее модернизме и левизне, в ее отрицательном пафосе, порождающем распад и самоуправство, в ее разлагающем аналитическом уме, склонном к доведению противоречий до абсурда и не способном к синтезу и снятию жизненных антиномий, в ее, наконец, всегдашней подозрительности к власти и государству и декларативной любви к судьбе «маленького человека». Вторая половина 30-х годов есть эпоха крушения либеральной интеллигенции, из недр которой вышли революционные деятели Февраля и Октября, и ее гуманизма, проявляемого в словесной борьбе за свободу масс против организованного в государство народа, в борьбе личного своеволия и свободы на особицу со здоровым народным инстинктом к согласию, объединению и историческому творчеству.