Так снова Пастернак, с одной стороны, вернет свое раннее - до переработки - творчество в лоно символизма, и, с другой стороны, резко противопоставит себя (нового «акмеиста») всем другим поэтам, в том числе и футуристам, отождествленным с символизмом.
В письме В. Шаламову от 9 июля 1952 года Пастернак дает еще более жесткую оценку своей поэзии, выделяя, однако, книгу «Поверх барьеров» (1917) как отражение «запросов живости и яркости», с которыми он пришел в литературу. Из раннего Пастернак признавал только «Февраль. Достать чернил и плакать!..» и «Был утренник. Сводило челюсти...». И снова поэт выстраивает еще один возможный вариант своего творческого пути, близкий акмеистскому: «Мне кажется, моей настоящей стихией были именно такие характеристики действительности или природы, гармонически развитые из какой-нибудь счастливо наблюденной и точно названной частности, как в поэзии Иннокентия Анненского и у Льва Толстого...» (5, 498).
Имя Анненского неоднократно всплывало в судьбе Пастернака. Познакомил его с поэзией Анненского К. Локс. Отметим, что на «признаки родства» с «замечательным поэтом, мне тогда еще неведомым» (4, 317), Пастернак обращает внимание в воспоминаниях 1956 года «Люди и положения». (В «Охранной грамоте» указаний на Анненского нет.) Важно, однако, что подчеркивается не влияние, а сходство («признак родства»). И действительно, может ли влиять незнакомый поэт?.. Другое дело, что датированный 1913 годом «Вокзал» мог испытать на себе воздействие «Трилистника вагонного» из «Кипарисового ларца». Как уже говорилось, Е. Пастернак и К. Поливанов обратили внимание на сходство «дымящихся гарпий» (Пастернак) и «пышущего дракона» из «Зимнего поезда» Анненского (1, 640). В рамках темы данной статьи вопрос о влиянии Анненского на Пастернака не может быть решен, так как прежде необходимо ответить на другие вопросы: 1) В какой степени поэтика Анненского непохожа на символистскую и лежит ли она в русле или вне русла символизма? 2) Не является ли Брюсов первооткрывателем, например, введения в поэтический текст темы вагона. По крайней мере брюсовское стихотворение «В вагоне», которым восхищалась в 1910 году Цветаева, датировано 1904-1905 годами. Не случайно Цветаева, размышляя о различии между «первым» поэтом и «единственным» (при всем разночтении «титула» единственного), называла Брюсова - первым, Анненского - единственным [43]. Брюсова и Бальмонта во влиянии - более длительном по времени - на поколение поэтов 1910-х годов противопоставляла Анненскому и Ахматова. Ахматовой принадлежит, вероятно, самая точная характеристика «влияния» Анненского: он «не потому учитель Пастернака, Мандельштама и Гумилева, что они ему подражали, - нет... но названные поэты уже «содержались» в Анненском» [44]. Это сходится с пастернаковскими «признаками родства».
Тем не менее можно увидеть у зрелого Пастернака своего рода позднюю «апологию символизма» (Брюсов). Поэт мыслил свое творчество в контексте «общеевропейского символизма» (5, 439), который связывал с именами Пруста, Рильке и Блока. Конечно, это не тот застывший символизм начала ХХ века, что ушел в прошлое. И все же в одном из писем 1945 года Пастернак с оглядкой на всю половину ХХ века подытоживал: «Все теченья после символистов взорвались и остались в сознании яркою и, может быть, пустой или неглубокой загадкой» (5, 444-445).
Список литературы
1. Борис Пастернак, Собр. соч. в 5-ти томах, т. 5, М., 1992, с. 87. Далее сноски на это издание даются в тексте с указанием в скобках тома и страницы.
2. Лазарь Флейшман, Фрагменты «футуристической» биографии Пастернака. - В кн.: «Русская литература ХХ века. Исследования американских ученых», СПб., 1993, с. 114.
3. См. комментарий В. М. Борисова и Е. Б. Пастернака. - Борис Пастернак, Собр. соч. в 5-ти томах, т. 4, с. 899.
4. См.: А. В. Лавров, Андрей Белый и Борис Пастернак: Взгляд через «Марбург». - В кн.: «Themes and variations. Темы и вариации. Сборник статей и материалов к 50-летию Лазаря Флейшмана», Стенфорд, 1994, с. 40-56. Там же см. сопоставление «Петербурга» А. Белого с одноименным незавершенным прозаическим произведением Пастернака.
5. Е. Пастернак, Борис Пастернак. Материалы для биографии, М., 1989, с. 175.
6. К. Локс, Повесть об одном десятилетии (1907-1917). - В кн.: «Воспоминания о Борисе Пастернаке», М., 1993, с. 34.
7. С. Бобров, О Б. Л. Пастернаке. - Там же, с. 60.
8. Там же, с. 66.
9. С. Дурылин, Из автобиографических записей. «В своем углу». - В кн.: «Воспоминания о Борисе Пастернаке», с. 54.
10. Там же, с. 39.
11. С. Бобров, О Б. Л. Пастернаке, с. 39.
12. См. комментарий В. Борисова и Е. Пастернака в кн.: Борис Пастернак, Собр. соч. в 5-ти томах, т. 4, с. 831.
13. См. комментарий В. Борисова и Е. Пастернака в кн.: Борис Пастернак, Собр. соч. в 5-ти томах, т. 4, с. 900.
14. См.: «Марина Цветаева об искусстве», М., 1991. В отрывке Пастернака «Когда Реликвимини вспоминал детство...» поразительное совпадение с цветаевским мироощущением «волшебства города»: «...новые прохожие, обнявшись, впрягались в чиркающие по смоченным плитам отраженные витрины (здесь и далее курсив мой. - О. К.), словом, когда вселяющие трепет очки яви вырастали и округлялись настолько, что напоминали непроницаемые очки волшебные, хотелось где-нибудь в углу, заряжая своим волнением, рассказывать об этих предметах в очках, потому что никто никогда еще не сказал, что иного можно сделать с очками волшебницы, как не поместить их в сказку» (4, 727). Ср. написанное в том же 1910 году у Цветаевой: «Шум экипажей, блеск витрин, смена лиц, и... - вот оно, волшебство улицы!» («Марина Цветаева об искусстве», с. 257).
15. С. Дурылин, Из автобиографических записей..., с. 55.
16. Там же, с. 56.
17. Любопытно более позднее совпадение с Андреем Белым в «Поэме без героя» Ахматовой, в части «Девятьсот тринадцатый год» с подзаголовком «Петербургская повесть». Может быть, Ахматова - осознанно или неосознанно - помнила это «у» из «Петербурга», может быть, тот гул действительно витал в петербургском воздухе начала 1910-х годов, перед войной, и был слышен поэтам:
И всегда в духоте морозной,
Предвоенной, блудной и грозной,
Жил какой-то будущий гул...
Но тогда он был слышен глуше,
Он почти не тревожил души
И в сугробах невских тонул.
18-20. См. в связи с этим эпизод в прозаическом наброске «Смерть [Пурвита] Реликвимини»: «В трамвае плакал и закатывался ребенок, может быть, электрическим светом отравили его» (курсив мой. - О. К.).
21. В другом незавершенном отрывке читаем: «Но прежний город был иным. Это было что-то на чужих ролях, - и город с неутертым теплом был этой чужой ролью».
22. Хотя Пастернак и отмечал, что название сборника придумано С. Бобровым, оно точно передает мотив тучи как основной в книге.
23. Пастернаковские «газовые киоски» трудно не сопоставить с брюсовскими «прозрачными киосками» из стихотворения «Творчество». Тем более, что и в контексте у Брюсова, и в прозе Пастернака есть и другие общие знаки: «луна», мотив отражения.
24. Ср.: «винно-красный» закат у Белого; в привычном для символистов контексте дается «закат» в стихотворении «И был ребенком я...»: ...Когда закат Равнял единокровные предметы...
25. В близком «соловьевцам» ключе осмысляется «заря» в стихотворении «Бетховен мостовых»: «Какой речистою зарей / В проталинах пылает камень!»
26. «Весы», 1909, № 5, с. 76.
27. Там же, с. 77.
28. Ср. в ранней редакции (1911) концовку стихотворения «Сегодня мы исполним грусть его...»:
О, город мой, весь день, весь день сегодня
Не сходит с уст твоих печаль моя!
29. С. Бобров указывал на сходство Пастернака с И. Анненским и «перелицованным наново» Андреем Белым, которое он почувствовал при первом знакомстве со стихотворением «Февраль. Достать чернил и плакать!..» (С. Бобров, О Б. Л. Пастернаке, с. 60).
30. В редакции 1928 года Пастернак усилит и продлит этот ритмический повтор. В редакции 1911 года: «Что сняли номер дома рокового». В редакции 1928 года: «Таков был номер дома рокового».
31. Это не отменяет сравнение Е. Пастернак и К. Поливанова строки «И пышут намордники гарпий...» с описанием паровоза у И. Анненского («Зимний поезд»; см.: 1, 640). См. также «Трилистник вагонный» Анненского.
32. О работе Пастернака над редакциями ранних стихов см.: Е. В. Пастернак, Работа Бориса Пастернака над циклом «Начальная пора». - «Русское и зарубежное языкознание», вып. 4, Алма-Ата, 1970.
33. Слово «экспресс», безусловно, ни в коей мере не относилось в 1910-е годы к разряду «романтических». Это слово вошло в этот арсенал позже - в 1960-е.
34. Позднее К. Локс комментировал стихотворение С. Боброва «Завет»: «Символизм почти всем привил дурные привычки. Он приучил к ложному пафосу по отношению к простым вещам, которые во что бы то ни стало хотели превратиться в вещания - «глаголы», а не слова... Об этом весьма невразумительно, но весьма характерно писал Бобров... Стихотворение называлось «Завет», от таких заветов Пастернак бежал опрометью и зачастую впадал чуть ли не в истерику...» (К. Локс, Повесть об одном десятилетии (1907-1917), с. 41).
35. Валерий Брюсов, Среди стихов. 1894-1924. Манифесты. Статьи. Рецензии, М., 1990, с. 405.
36. Там же, с. 441, 443.
37. С. Дурылин, Из автобиографических записей..., с. 54.
38. См.: Е. В. Пастернак и К. М. Поливанов, Комментарий. - Борис Пастернак, Собр. соч. в 5-ти томах, т. 1, с. 727.
39. Ср. у Локса: «Как следует из предисловия, книга «Близнец в тучах» рассматривалась как объявление войны символизму, хотя налет символизма в ней достаточно силен. Правильней было бы сказать - это была новая форма символизма (курсив мой. - О. К.), все время не упускавшая из виду реальность восприятия и душевного мира» («Воспоминания о Борисе Пастернаке», с. 45). И у Боброва: «В начале «Лирики» мы были все уверены, что мы символисты. Так Асеев писал о Боре. А Боря сам писал о символизме и бессмертии, я же воспевал символизм как что-то вроде открытия и нового мира. Но в наш с Н. Асеевым мир вошел Б. Пастернак, мы шарахнулись от теософии, на нашем горизонте появились Хлебников и Маяковский, и мы почувствовали, что символическим бредням и кривляньям пришел конец» (там же, с. 66).
40. См. комментарий В. Борисова и Е. Пастернака к статье «Черный бокал» (4, 836).
41. Валерий Брюсов, Среди стихов, с. 422.
42. Там же.
43. «У первого есть второй. Единственный не бывает первым (Анненский, Брюсов)». Из письма Пастернаку от 19 июня 1925 года (Марина Цветаева, Неизданные письма, Париж, с. 292).
44. Анна Ахматова, Сочинения в 2-х томах, т. 2, М., 1986, с. 203.