1.3. Сюжет и композиция романа.
Сюжет романа сводится к последнему турниру Лужина, известного шахматного маэстро. Игра как важнейшая составляющая творчества Лужина взята в самой очевидной её форме – шахматах. Суть её состоит в том, что два соперника ведут игру на доске,разделенной на квадраты, белыми и черными фигурами. Время партии строго регламентировано. Этика шахмат отражает моральные законы древнихрыцарских турниров: желающий победить обязан атаковать, отказ от атаки понимается как отсутствие храбрости у игрока, психологическая растерянность, которая неизменно ведет к проигрышу. Способность к неожиданным нападениям, воинствующий дух, готовность к риску сочетаются у сидящих за доской с выдержкой, самообладанием, огромным напряжением воли. В романе главный герой, гроссмейстер Лужин, придумывает шахматную защиту от дебюта своего соперника
Детство, которое поначалу вводится в повествование на правах воспоминания, опознаётся самим Лужиным как начало его жизненной партии, а женитьба – как комбинация, разыгрываемая реальностью.
Воспоминаниями детства перемежается всё повествование. Лужин как бы всю жизнь старается припомнить что-то важное и тем самым раз и навсегда найти решение к загадке своего существования. Кульминационная точка повести – розыгрыш партии с Турати, за которым следует душевное заболевание Лужина. И вот, покидая кафе, в котором проводился турнир, Лужин слышит чей-то голос, нашёптывающий ему: «домой!» «Домой, - сказал он тихо. – Вот значит, где ключ комбинации». Но что же это за «домой»? Это – не берлинская квартира Лужиных, это – русская дача, где он живал в раннем детстве («Лужин чувствовал, что нужно взять налево, и там будет большой лес, а уж в лесу он легко найдёт тропинку. Сейчас появится река и лесопильный завод, и через голые кусты глянет усадьба. Он спрячется там, будет питаться из больших и малых стеклянных банок»).Далее повествование переносится на шестнадцать лет вперёд, и Лужин, внезапно превращённый в зрелого мужчину, известного шахматиста, и перенесённый на немецкий курорт, оказывается сидящим за столиком в кафе и показывающем тростью на окно. Вскоре Лужин встречает свою будущую жену. Чуть позже он начинает участие в шахматном турнире, где он встречается с главным своим соперником – Турати. Их шахматный поединок является кульминацией романа. Из-за переутомления и болезни, которая начинается одновременно с началом турнира, Лужин оставив партию в проигрышном положении, попадает в больницу. Даже после выздоровления шахматные видения не отпускают его. Лужин заканчивает жизнь самоубийством, выбросившись из окна. Причины, заставившие главного героя следующего романа покончить с собой, я рассмотрю в следующем пункте.
Выводы.
Любое произведение творца, художника (в том числе и литературное) является продуктом творческого сознания автора, само же это сознание формируется под влиянием многообразных и взаимосвязанных факторов, в том числе и материальной и духовной жизни общества в момент создания произведения искусства.
2. Трагедия Лужина как авторское решение темы творческого сознания.
2.1. Конфликт романа и его решение.
Рассматриваемый мной роман – не первое произведение в творчестве Набокова, в котором встречается фамилия Лужин. В рассказе 1924г. «Случайность», лакей в столовой германского экспресса, он же одинокий отчаявшийся наркоман Алексей Львович Лужин бросается под поезд, не подозревая, что его жена, выбравшаяся из России, едет в том же поезде, чтобы спасти его.
В «Защите Лужина» кульминацией является шахматный поединок Лужина и Турати, во время которого Лужин полностью отрывается от действительности.
Во время турнира Лужин заболевает. Болезнь не только придает драматический характер схватке, но трансформирует ее в борьбу с самой судьбой. Игра выходит за пределы шахматной доски в жизнь: «Комбинация, которую он со времени бала мучительно разгадывал, неожиданно ему открылась, благодаря случайной фразе, долетевшей из другой комнаты <...>. Но с этого дня покоя для него не было, — нужно было придумать, пожалуй, защиту против этой коварной комбинации <...>, а для этого следовало предугадать ее конечную цель, роковое ее направление...». Он «все время смотрел и слушал, не проскользнул ли где намек на следующий ход, не продолжается ли игра, не им затеянная, но с ужасной силой направленная против него».«Шахматная комбинация — это утонченная пытка, — свидетельствуют шахматные учебники, — противник, разгадав комбинацию, видит, что каждый шаг приближает его к проигрышу, но этого шага он не может не совершить под угрозой немедленной гибели. Очень часто шахматисты не дают довести до конца выигрывающую комбинацию, предпочитая сдаться немедленно».
Сложные задачи его отвлеченного искусства для Лужина бесконечно легче простых задач жизненных. Жизнь без Валентинова и женитьба связаны для него с необходимостью приспособиться к условиям реальной жизни. Снаружи и поначалу все как будто с грехом пополам налаживается. Поражая окружающих нелепостью и неуклюжестью поступков, Лужин преодолевает обыденные, но трудные для него дела: живет, жениховствует. Но это преодоление лишь кажущееся. Лужиным движет автоматизм, которым нельзя подменить подлинное воплощение. Воплощение с каждым мигом становится все труднее, и по мере того, как шахматная задача близится к разрешению, жизненная задача все более высасывает из Лужина душевные силы. Возникает шахматное видение, реальная жизнь отражается теперь в сознании Лужина только случайными, оборванными пятнами (летящий географ, врач с ассирийской бородой, внезапно выступающая из мрака невеста и т. д.). Фантастический мир искусства заслоняет действительность. И когда на время Лужин попадает в обычную обстановку (жена, квартира и т. п.), забыв на мгновение о смысле своего существования, заключающемся в самоотдаче себя искусству (шахматам), в нём поднимается тоска неудовлетворённости. И он снова делает попытку уйти в свой иной, чудесный, захватывающий мир, подняться над землёй, повторить это исконное рвущееся человеческое стремление, эти поиски идеального. Шахматы постепенно трансформируются в страсть, которая поглощает игрока целиком: «…он (Лужин) понял ужас шахматных бездн, в которые погружался.<…>. Но шахматы были безжалостны, они держали и втягивали его. В этом был ужас, но в этом была единственная гармония, ибо, что есть в мире кроме шахмат?». Перед самою партией с Турати «защита Лужина» оказывается найдена, но перед натиском реального мира Лужин становится беззащитен вовсе. Он почти ничего уже не понимает. В решительный час, когда Лужин с Турати сидят уже перед доской, происходит событие, с виду простое, но с замечательной глубиной найденное Набоковым: Турати не играет своего дебюта. Он не решается рисковать. Не шахматный, а житейский расчет им движет, и, таким образом, в логику шахматного мира вклинивается логика мира реального. Крошечная частица реальности, попадая в созданный Лужиным мир, все в нём смещает, путает и перемешивает. В этих условиях «Защита Лужина» неприменима. Лужин оказывается беззащитен перед Турати, как перед всем, что относится к действительности. Он даже не успел доиграть партию — сознание его помутилось. В конце концов, его увезли в санаторий. Герои романа напрасно думают, будто Лужин переутомлен миром шахматным. Нет, он не вынес мира реального. Партию с Турати оставил он в проигрышном положении — потому что во время неё впервые полностью выпал из действительности, «шахматные бездны» его поглотили.
Невеста Лужина восхищается гением, но совершенно не понимает его. Ей абсолютно не дано понять, какую роль шахматы играют в его жизни; и уж тем более не может согласиться она с тем, что шахматы собственно и есть жизнь Лужина. Собирая его вещи после того, как он попал в больницу, молодая женщина кладёт в чемодан шахматную доску, журналы, записи партий, диаграммы и т. д. и думает, что всё это ему теперь не нужно. Она оказывается в мучительной ситуации, когда, невольно подвигнув мужа на новые шахматные прозрения, сама не может понять суть его жизни, понять, что шахматы для него выше жизни. В этом отражается тема романа: несовместимость искусства и жизни.
Но трагедия Лужина не только в этом. Автор неоднократно подчёркивает не только тот факт, что Лужин – литературный персонаж, но и то, что конечной причиной всех его страданий является воля автора, поместившего его в роман, повествующий о том, каково быть литературным персонажем.В этом парадоксальном положении Лужина и заключается очередной конфликт.Как только герой появляется на страницах романа, ему словно бы назначают его имя: «…и, когда отец, старавшийся подбирать любопытнейшие, привлекательнейшие подробности, сказал, между прочим, что его, как взрослого, будут звать пофамилии, сын покраснел, заморгал, откинулся навзничь на подушку, открывая рот и мотая головой («не ерзай так», опасливо сказал отец, заметив его смущение и ожидая слез), но не расплакался, а вместо этого весь как-то надулся, зарыл лицо в подушку, пукая в нее губами, и вдруг, быстро привстав,— трепаный, теплый, с блестящими глазами,— спросил скороговоркой, будут ли и дома звать его Лужиным». Герой как бы существовал и до произведения, но он не был Лужиным, им он стал, лишь шагнув в мир набоковского произведения, «получив» предназначенную ему роль. Присутствие автора-режиссёра довольно просто просматривается в романе. Текст изобилует намёками на разного рода «дирекцию»; практически за каждым из них можно увидеть намёк на авторское присутствие. «Вообще же так мутна была вокруг него; жизнь, и так мало усилий от него требовала, что ему казалось иногда, что некто, — таинственный, невидимый антрепренер, — продолжает его возить с турнира на турнир». Лужин «был смутно благодарен угодливому воспоминанию, которое так кстати назвало нужный курорт, взяло на себя все заботы, поместило его в уже созданную, уже готовую гостиницу». Порой возникает впечатление, что «дирекция» ведет себя халатно — кажется, будто писатель забыл доделать фон или не сообразил, как доставить персонажа с места на место. Лужин, пытаясь попасть на свой матч с Турати, открывает дверь своего номера и вместо Турати видит коридор отеля, который, разумеется, существует в реальной жизни — но в художественном произведении без него запросто можно обойтись. «Убрали», — говорит Лужин о шахматном кафе и его предписанной логикой повествования близости. — «Я не мог знать, что все передвинулось». Лужин находит успокоение в том, что мир словно бы осознанно заботится о нем, «но в неизбежные минуты жениховского одиночества, поздним вечером, ранним утром, бывало ощущение странной пустоты, как будто в красочной складной картине, составленной на скатерти, оказались не заполненные, вычурного очерка, пробелы».