Смекни!
smekni.com

Судьба и творчество Даниила Хармса (стр. 3 из 10)

Хармс, постоянно меняющий при жизни имена, не изменял себе в жизни и творчестве. Нищета и гонения не сломили гор­дого духа писателя. Хармс жил и творил в самые мрачные годы, “Я участвую в сумрачной жизни” - эти слова О. Мандельштама он мог бы повторить с полным правом.

Хармс не был нужен русской литературе, это очевидно. Русская литература с таким трудом переносила его присутствие в себе, что Хармсу пришлось умереть. Чем быстрее, тем лучше - в тридцать шесть лет.

Многие познакомились с Хармсом благодаря ксерокопиям, бледным, а местами - и вовсе неразборчивым, на которых его собственные труды драматически перемешались с анонимными подделками. Эпопея продолжается по сей день.

1.2. ОСНОВНЫЕ ЭТАПЫ ТВОРЧЕСКОГО ПУТИ ДАНИИЛА ХАРМСА

Хармс начинал как поэт. В его драматургии 20-х годов (пьесах “Комедия города Петербурга”, “Елизавета Вам”) также преобладают стихотворные реплики. Что же касается прозы, то до 1932 года мы встречаем только отдельные ее фрагменты. По­стобэриутский этап характеризуется все более нарастающим удельным весом прозы в творчестве Хармса. Драматургия тяго­теет к прозе, а ведущим прозаическим жанром становится рас­сказ. В тридцатых годах у Хармса возникает стремление и к крупной форме. Первым ее образцом можно считать цикл “Слу­чаи” - тридцать небольших рассказов и сценок, которые Хармс расположил в определенном порядке, переписал в отдельную тетрадь и посвятил своей второй жене Марине Малич. Несмотря на то, что создавался этот цикл с 1933 по 1939 год, Хармс подходил к нему как к целостному и законченному произведению с определенными художественными задачами. Цикл “Случаи” - своеобразная попытка воссоздания картины мира с помощью осо­бой логики искусства.

Цикл “Случаи” удивительным образом передает, несмотря на весь лаконизм и фантасмагоричность, - и атмосферу и быт 30-ых годов. Его юмор - это юмор абсурда.

С 1928 г. Хармс начал свое сотрудничество с журналом “Еж”, а затем с журналом “Чиж” (с 1930-го). В одном номере журнала могли появиться и его рассказ, и стихотворение, и подпись под картинкой. Можно лишь удивляться, что при срав­нительно небольшом числе детских стихотворений (“Иван Иваныч Самовар”, “Врун”, “Игра”, “Миллион”, “Как папа застрелил мне хорька”, “Из дома вышел человек”, “Что это было?”, “Тигр на улице” и др.) он создал свою страну в поэзии для детей и стал ее классиком.

Параллельно продолжается “взрослое” творчество - уже це­ликом “в стол”.

После публикации в журнале “Чиж” знаменитого стихотворе­ния “Из дома вышел человек...” Хармса не печатали почти це­лый год.

В этот период проза занимает главенствующее положение в его творчестве. Появляется вторая большая вещь - повесть “Старуха”.

“Старуха” имеет несколько планов: план биографический, отразивший реальные черты жизни самого Хармса и его друзей; план психологический, связанный с ощущением одиночества и с попытками этого одиночества избежать; фантастический план.

После “Старухи” Хармс пишет исключительно прозу. До нас дошло чуть больше десятка рассказов, датированных 1940 - 1941 годами.

Читателю нетрудно будет обнаружить сдвиг мировоззрения Хармса в гораздо более тяжелую, мрачную сторону. Трагизм его произведений в этот период усиливается до ощущения полной безнадежности, полной бессмысленности существования. Анало­гичную эволюцию проходит также и хармсовский юмор: от легко­го, слегка ироничного в “Автобиографии”, “Инкубаторном периоде” - к черному юмору “Рыцарей”, “Упадания” и других вещей 1940-41 гг.

В дни и годы безработицы и голода, безнадежные по соб­ственному ощущению, он вместе с тем интенсивно работает. Рассказ “Связь” датирован 14-м сентября 1937 года. Он как художник исследует безнадежность, безвыходность, пишет о ней: рассказ “Сундук” - 30 января 1937 года, сценка “Всесто­роннее исследование” - 21 июня 1937-го, “О том, как меня посетили вестники” - 22 августа того же года и т.д.). Абсурдность сюжетов этих вещей не поддается сомнению, но также несомненно, что они вышли из-под пера Хармса во време­на, когда то, что кажется абсурдным, стало былью.

В среде писателей он чувствует себя чужим. Стихи “На по­сещение Писательского Дома 24 января 1935 года” начинаются строчками:

Когда оставленный судьбою,

Я в двери к вам стучу, друзья,

Мой взор темнеет сам собою

И в сердце стук унять нельзя...

Особенно ценны для нас дневниковые записи Хармса. В них отражается весь ход истории 20-30-х годов. Дневники могли быть изъяты НКВД, письма - перехвачены и прочитаны той же организацией. Об этом постоянно помнил и Хармс - вот почему мы иногда встречаем в его записях совершенно нехарактерные для него обороты и суждения. Аналогично - и Марина Малич: после ареста мужа она “ненароком” подтверждает в письме “спасительную” версию о его помешательстве.

Архив Хармса был чудом спасен из руин его дома. В нем были и девять писем к актрисе Ленинградского ТЮЗа (театра А. Брянцева) Клавдии Васильевны Пугачевой, впоследствии артист­ки Московского театра сатиры и театра имени Маяковского, - при очень небольшой дошедшей до нас эпистолярии Хармса они имеют особенную ценность (ответные письма Пугачевой, к сожа­лению, не сохранились); рукопись как бы неоконченной повести “Старуха” - самого крупного у Хармса произведения в прозе. Сейчас все эти рукописи, кроме автографа “Старухи” находятся в отделе рукописей и редких книг Государственной публичной библиотеки имени М.Е. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде.

Хрмса любят особенной любовью. Нет другого автора, кото­рого бы пародировали столь активно и анонимно, что некото­рые, особенно удачные, подделки долгое время (до издания первого полного собрания сочинений) считались вышедшими из-под пера Хармса.

При жизни Хармс считался сначала обэриутом, потом дет­ским писателем. Теперь его нередко величают “юмористом”. По меньшей мере, спорное утверждение: “Скоты не должны смеять­ся” (это он, Хармс, Шардам, Дандан, Ювачев). В скандинавской мифологии есть история об источнике, из которого первый поэт по имени Один черпал “мед поэзии”; Хармс нашел искаженное отражение этого источника в Зазеркалье, и с тех пор пил ис­ключительно из него. “Я хочу быть в жизни тем же, чем Лоба­чевский в геометрии”, - это слова самого Хармса. Как часто мы хотим того, что и так имеем!

Литература Хармса действительно сродни геометрии Лоба­чевского. Он расставляет знаки на бумаге таким образом, что на глазах читателя начинают пересекаться параллельные пря­мые; непрерывность бытия отменяется; знакомые слова отчасти утрачивают привычное значение, и хочется отыскать подходящий словарь; живые люди становятся плоскими и бесцветными; да и сама реальность разлетается под его безжалостным пером на мелкие осколки, как хрустальный шарик под ударом молотка. Дистанция между текстом и автором, без которой немыслима ирония, в случае Хармса не просто велика, она измеряется миллионами световых лет.

Посвящается памяти замечательно­го человека, Даниила Ивановича Ювачева, придумавшего себе странный псевдоним - Даниил Хармс - писавшего прекрасные стихи и прозу, ходившего в автомобильной кепке и с неизменной трубкой в руках, который действительно исчез, просто вышел на улицу и исчез.

У него есть такая пророческая песен­ка:

"Из дома вышел человек

С веревкой и мешком

Отправился пешком,

Он шел, и все глядел вперед,

И все глядел вперед,

Не спал, не пил,

Не спал, не пил,

Не спал, не пил, не ел,

И вот однажды, по утру,

Вошел он в темный лес,

И с той поры, и с той поры,

И с той поры исчез..."

Александр Галич

“Легенда о табаке”

Глава 2. Особенности творчества Даниила Хармса

2.1. “О времени, пространстве, о существовании”

Творчество - всегда загадка; случай Хармса - загадка вдвойне.

Кажется, Хармс с его трагической эксцентрикой и блестя­щими и кошмарными остротами на глазах превращается в акту­ального автора конца века. На каждом шагу обнаруживаешь сле­ды его абсурдистской фантастической поэтики. Политика, эко­номика нравственность, человек в конце 90-х годов так же перестает удерживать равновесие, как это происходило в 30-х - при всем различии эпох и скидках на исторический прогресс. Разумеется, мы живем в эпоху демократии, и ужасы кровавого террора тридцатых - не про нашу честь, и все-таки... Словно “случаях” Хармса, в его фантастических “нескладухах”, жизнь то и дело летит в тартарары, часы теряют стрелки, цифры ме­няются местами, доллар зашкаливает, рубли теряют голову - поди удержи душевное (да и любое другое) равновесие в пере­вернутом мире!

Вот и получает так, что причудливо-иронический, насквозь гротескный Хармс, перешагнув более чем через полвека, выхо­дит в первые драматурги эпохи[8]. Трагически рано ушедший из жизни Даниил Хармс спустя полвека все чаще возвращается в наше культурное пространство.

Рассуждения Даниила Хармса “о времени, о пространстве, о существовании” поразительны по своей глубине и затрагивают все области человеческой жизни.

Искажение, приломление пространства и времени излюблен­ный прием Даниила Хармса. Он использует его везде в своем творчестве. Именно поэтому мы сейчас можем говорить о Харм­се, как о феномене своего и последующих времен. Он, как ес­тествоиспытатель, постоянно совершенствовался, изобретал все новые перекосы жизненных путей.

Одним из таких перекосов является “Сонет” (в прозе, па­радокс даже в этом).

Для европейской литературы жанр стихотворения в прозе давно уже стал привычным. Но Даниил Хармс изобрел нечто до­селе невиданное, а именно сонет в прозе. Как известно, сти­хотворение в прозе, понятие по преимуществу содержательное (оно говорит, в первую очередь, о лирическом настроении ав­тора). Прозаический сонет Хармса есть явление по преимущест­ву формальное. Этот крохотный рассказ насчитывает 14 предло­жений, столько же, сколько строк в сонете, причем по смыслу эти предложения органически объединяются в два “катрена” и два “терцета”: тематическая композиция “Сонета” в точности соответствует классической сонетной схеме (тезис, его развитие, антитезис, синтез). Кроме того, в первом пред­ложении “Сонета” в точности 14 слов, а всего слов в этом произведении 196, то есть 14 в квадрате. Таким образом, аб­сурдность хармсовского “Сонета” отнюдь не в неадекватности названия. Куда более парадоксально, противоречие между “квантитативностью” формы и “квалитативностью” содержания: произведение, персонажи которого страдают от затруднений при счете, само, судя по всему, было тщательно просчитано[9].