Средиобразов, объединявшихпоэзию Гумилеваи его непосредственныхпредшественников— символистов,особенно заметныастральные,космические— звезды, планетыи их «сад» (иногда«зоологический»— сад «небесныхзверей», какони названыв прозе Гумилева),Млечный Путь,кометы то идело возникаютв его стихах.Уместно поэтомубудет заимствоватьиз этой же областиуподоблениедля того, чтобыохарактеризоватьпоэтическуюсудьбу самогоГумилева, развитиеего дара. Ононапоминаетвзрыв звезды,перед своимуничтожениемвнезапно ярковспыхнувшейи пославшейпоток светав окружающиеее пространства.Стало привычнымдумать о большихпоэтах как обочень раноформирующихся.Действительно,даже если отвлечьсяот несколькихвундеркиндов,начинавших,как Рембо илиЛеопарди (занимавшийГумилева,посвятившегоему набросоксвоих терцин),с весьма совершенныхстихов (и поэтическойпрозы), многиекрупные поэтыпочти с самогоначала обнаруживаютсебя; иногдаисключениесоставляютсамые первыекниги (но ужене следующиеза ними), и то,скорее всего,для невнимательногоили неразборчивогочитателя. Такойпроницательныйзнаток и ценительчужой поэзии,каким был Гумилев,уже по первойкниге Цветаевой«Вечернийальбом» угадал,что она «внутреннеталантлива,внутреннесвоеобразна...Многое новов этой книге:нова смелая(иногда чрезмерно)интимность;новые темы,например, детскаявлюбленность;ново непосредственное,безумное любованиепустякамижизни. И, как инадо было думать,здесь инстинктивноугаданы всеглавнейшиезаконы поэзии».Но для того,чтобы так пониматьобещания,содержащиесяв еще оченьнезрелых стихах,надо уметьдомыслитьмногое за автора.Вероятно, вслучае несколькихпервых книгсамого Гумилевадаже и такоеумение не помоглобы (дальше мыувидим, что ион сам был оченьстрог к себе).Он удивительнопоздно раскрываетсякак большойпоэт. Это надоиметь ввидуи теперь, когдас ним начинаютзаново знакомитьсяи знакомить.Не стоит этознакомствообставлятьакадемически,в хронологическомпорядке первыхсборников,которые могуттолько от негооттолкнуть,во всяком случае,едва ли привлекутлюдей, искушенныхв достиженияхновой русскойпоэзии. Итак,предложенноесравнение совспыхнувшейзвездой нелестно дляраннего Гумилева,в чьих сборникахмы найдем толькоматериал длятого, что потомвзорвется.
Пояснюсвою мысльсопоставлением.Мне всегдаказалось, чтоЛермонтовумешают многотомныеиздания, включающиевсе написанноеим, начиная сдетства. Слишкомрезко (и об этомхорошо сказалтот же Гумилевв одной из статей)проходит грань,отделяющаяЛермонтова-романтикас отдельнымидостижениями(«Ангел») отего лучших ипоследнихстихов. Этотрубеж полностьюизолируетвершинныепредсмертныевзлеты отовсего, что былодо них. Взлетоттого и взлет,что его нельзяпредвидеть.Возможно, чтоон и подготовленпредшествующим,но нам бросаетсяв глаза преждевсего различие.Так и у Гумилева.Многие теперьсогласятсяс тем, что «Огненныйстолп» и непосредственнопримыкающиепо временинаписания ипо духу к этомусборнику стихинеизмеримовыше всегопредшествующего.
Ещев рассказе«Последнийпридворныйпоэт» молодой(в год публикациирассказа Гумилевубыло всего 22года) автор самописал возможнуюперемену поэта,внезапно передконцом (еслине жизни, тослужбы придворе) расстающегосяс традиционнойманерой; «Стихибыли совсемновые, можетбыть, прекрасные,но во всякомслучае непредусмотренныеэтикетом. Похожиена стихи городскихпоэтов, стольнелюбимых придворе, они былиеще ярче, ещеувлекательнее,словно долгосдерживаемыйталант придворногопоэта вдругсоздал все, отчего он такдолго и упорноотрекался.Стремительновыбегали строки,нагоняя однадругую, с меднымзвоном встречалисьрифмы, и прекрасныеобразы вставали,как былые призракииз глубиныневедомыхпропастей».
Гумилевсходен с героемсвоего раннегорассказа ещеи тем, как внимательночитает всехпоэтов — своихсовременников.Быть может,того не осознавая,он учился укаждого из них— не только уБлока, как всекрупные поэтыего поколения,но и у этихпоследних, —но стало этовидно лишь впоздних стихах,где Гумилеводновременнои акмеист, ифутурист (притомкрайний), иимажинист. Поэт— герой рассказа,по словам автора,в ответ папредсказание,чем «кончитсяего служба...нахмурилсябы еще мрачнее,негодующимпрезрениемотвечая напредсказаниекак на неуместнуюшутку». Но имолодой Гумилеведва ли бы согласилсяс предвещаниембудущих своихстихов.
В чемсекрет позднихстихов Гумилева?Они отличаютсянеобычайноймощью, притомтакой, котораясмещает всепривычныепредставленияи внутри каждогостихотворения.Посмотрим нато, как изменилисьповседневныекатегориипространстваи времени встихотворении«Заблудившийсятрамвай», окотором хорошосказала Цветаевав своих воспоминанияхо Мандельштаме(«История одногопосвящения»):по ее словам,сентенциимолодогоГумилева-мэтрабесследноразлетелись«под колесами»его же «Трамвая».Под этими колесами,как в науке иискусственашего века,разрушаютсяи все обычныепредставленияо географиии хронологии.
СтихотворениеГумилева начинаетсяна «улиценезнакомой»,откуда трамвай«по трем мостам»уносит поэта«через Неву,через Нил иСену» послетого, как едущиена нем «обогнулистену» и «проскочилисквозь рощупальм». Смещениеи соединениевсех земныхмест, когда-либоувиденныхпоэтом, сопровождаетсятаким же смещениемвремен; стихотворениеоттого и называется«Заблудившийсятрамвай», чтотрамвай в нем«заблудилсяв бездне времен».До того какГумилев увиделзаблудившимсяв «бездне времен»трамвай, он встихотворении«Стокгольм»(вошедшем в«Костер») писало себе самом:
Ипонял, что язаблудилсянавеки
Вслепых переходахпространстви времен...
(вариант;«В глухих коридорахпространстви времен»).
Лучшевсего это смещениепространственно-временныхпредставленийвидно в строфе«Заблудившегосятрамвая», гдевозникаютсобытия недавнегопрошлого:
И,промелькнуву оконной рамы,
Бросилнам вслед пытливыйвзгляд
Нищийстарик, — конечно,тот самый,
Чтоумер в Бейрутегод назад.
Ещезаметнее смешениеи временныхи причинно-следственныхотношений вконце стихотворения,где автор и еголюбимая неожиданнопереносятсяв XVIII век:
Какты стонала всвоей светлице,
Я жес напудренноюкосой
ШелпредставлятьсяИмператрице
И неувиделся вновьс тобой.
Давнопредположено,что в Машеньке,к которой какк любимой авторобращаетсяв «Заблудившемсятрамвае», можноувидеть воспоминаниео героине«Капитанскойдочки». Но фабулаизменена: сИмператрицейу Гумилевавстречаетсяавтор, а не Машенька,и после этойвстречи имбольше не сужденоувидеть другдруга. Напротив,Императрицаестественновызывает образМедного Всадника,ею поставленного,и по пространственнойсмежности сним — твердынюИсаакия, гдеавтор долженотслужитьмолебен о здравииМашеньки, всмерти которойперед тем сомневался:
Гдеже теперь твойголос и тело,
Можетли быть, что тыумерла!
Навопрос: «Гдея?» — сердцепоэта отвечаетпереиначеннойссылкой напоиски ИндииДуха у немецкихромантиков,Шлегелей иГейне (вспомнимвопрос последнего:«Мы искалиИндию физическуюи нашли Америку:теперь мы ищемдуховную Индию,и что мы найдем?»).
Гдея? Так томно итак тревожно
Сердцемое стучит вответ:
Видишьвокзал, на которомможно
В ИндиюДуха купитьбилет?
Двестрофы, следующиеза этим вопросом,относятся нек прошлому, ак будущему. Онипредставляютсобой мрачное(сюрреалистическое,сказали бы мы,если бы не шларечь о временидо появлениясюрреализма)метафорическоепредвидениесмерти поэта:
Вывеска...кровью налитыебуквы
Гласят— зеленная, —знаю, тут
Вместокапусты и вместобрюквы
Мертвыеголовы продают.
В краснойрубашке, с лицомкак вымя,
Головусрезал палачи мне,
Оналежала вместес другими
Здесь,в ящике скользком,на самом дне.
Сколькоможно судитьпо напечатаннойв 1916 году прозеГумилева «Африканскаяохота (Из путевогодневника)»,образ своейголовы, отрубленнойпалачом попричинамполитическим,привиделсяему еще в Африкепосле охоты:«Ночью мнеприснилось,что за участиев каком-тоабиссинскомдворцовомпереворотемне отрубилиголову и я, истекаякровью, аплодируюумению палачаи радуюсь, каквсе это просто,хорошо и совсемне больно».Этот пригрезившийсяв кошмарномсне образ, навязчивоповторяющийсяв «Заблудившемсятрамвае», помноженна отсутствиеовощей (приметавремени), вместокоторых в зеленнойлавке продаютмертвые головы.Гумилев вомногих стихах,входящих впоследние егосборники,предсказывалсвою смерть;напомним хотябы его фронтовыестихи «Рабочий»,«Священныеплывут и таютночи...». То, чтопоэты — вещуныи особенноумеют предвидеть(если не накликать)свою судьбу(как Ахматова— вспомним ее«Дай мне долгиегоды недуга»)и свою смерть,известно помногим примерам.Речь идет далеконе только о тойсмерти, которуюпоэт сам себестроит, о самоубийстве,первые предчувствиякоторого (например,у Маяковского)могут опережатьсамый конецна десятилетия;и не только огибели из-задуэли, которуюдля человекаверующего (иоттого не считающегосебя вправеу себя самогоотнять жизнь)можно было бысчитать какбы «вероятностной»(зависящей отслучая), приблизительнойзаменой самоубийства.Стоит вспомнитьи о тех, кто (какГумилев нагерманскомфронте) думало пуле, их подстерегающей.Напомню хотябы удивительныестихи Байрона,описывающиеего гибель «засвободу» другогонарода, и вособенностипредсказаниеШарля Пэги,написанноенезадолго дотого, как онпал на холмахпри Марне; вблестящемпереводе БенедиктаЛившица онозвучит так:
Блажен,кто пал в пылувеликого сраженья
И кБогу, падая,был обращенлицом.
В теже годы, когдаГумилев пишет«Он стоит предраскаленнымгорном», Аполлинерпредвидит ранув голову, котораясведет его вмогилу:
Минерварождена моеюголовой,
Кроваваязвезда — венецмой неизменный...
Новернемся кГумилеву. Предвидениесобственнойсмерти в «Заблудившемсятрамваев, гдеон сам собираетсяотслужить вИсаакиевскомсоборе панихидупо себе, сопровождаетсяудивительнымоткрытием:
Понялтеперь я: нашасвобода —
Толькооттуда бьющийсвет...
Исследователярусской поэзииXX века в этихстроках поражаетперекличкас Блоком. Вцитированныхстроках — приразнице темпераментаи температуры— прямой отзвукблоковских:
И квздрагиваньяммедленногохлада
Усталуюты душу приучи,
Чтоббыло здесь ейничего не надо,
Когдаоттуда ринутсялучи.
Этоне единственныйслучай, гдевидно прямоевлияние Блокана Гумилева(им восхищавшегося,что хорошовидно и из «Писемо русской поэзии»).Блоковское«Ты — как отзвукзабытого гимна// В моей чернойи дикой судьбе»у Гумилеваотозвалосьдважды: почтидословно и ссохранениемточно такогоже размера в«О тебе» (изцикла «К синейзвезде» и сборника«Костер»):
Вчеловеческой,темной судьбе
Ты —крылатый призывк вышине, —
ис изменениемразмера, остающегосятрехсложным,в финале «Канцоныпервой» (изтого же сборника:первоначальнопосвящаласьЛарисе Рейснер,судя по письмуей Гумилева):
Да,ты в моей беспокойнойсудьбе
Иерусалимпилигримов.
Подобныебесспорныесовпаденияименно у позднегоГумилева делаюточевиднымвозраставшеевлияние на негоБлока (что неимеет никакогоотношения кдостаточнонапряженнымих личным илитературно-общественнымотношениям).
Но кромелитературноговлияния в строкахо лучах илисвете, бьющем«оттуда», естьи несомненноесходство опытаобоих поэтов,делающегоцитированныестроки стольподлинными.
Какпонять этотопыт? Что означаетпри жизни поэта,предчувствующегосвою смерть(обоим предстоялоумереть почтиодновременно),увиденный имсвет, бьющий«оттуда»? Легчевсего пояснитьэтот биографическийопыт Гумилева,без котороготрудно понятьпоздние егостихи, сравнениемс судьбой великогоматематикаГалуа. Этотмолодой человек,радикальностьювзглядов (онбыл крайнимреволюционером)с Гумилевымсовсем не схожий,уподоблялсяему характером,ищущим еслине приключений,то опасностейи все времяприводившимего (как и Гумилева)на край гибели.В ночь передвызваннойличными причинамидуэлью, ранооборвавшейего жизнь, Галуав письме к другузаписал своиоткрытия, намногоопережавшиесовременнуюему математику.Этот факт,напоминающийи о позднихстихах Гумилева,как будто поясняет,что значит«оттуда бьющийсвет»: предвидениебудущего, непугающее, амобилизующее,создающее всеусловия длявыбора. Как водном из самыхизвестныхранних стихотворенийГумилева «Выбор»,человек свободенпотому, что унего остается
...Несравненноеправо —
Самомувыбирать своюсмерть.
«Своясмерть» — сочетание,в русском идругих родственныхему языках(славянских,балтийских,иранских) уходящеекорнями вдоисторическоепрошлое. У некоторыхбольших писателейXX века, в том числеу Андре Мальро,во многом близкогоГумилеву всвоей поэтикевоинскогомужества ижертвенногогероизма и всвоей тяге кВостоку, каки у одного извеликих символистов— Рильке, тема«своей смерти»стала чуть лине главной. Длягероя автобиографическойпрозы РилькеМальте ЛауридсБригге «своясмерть» старогодворянина былаглавным, чтоон запомнило своем родственнике.Это и отличаложизнь в прошломот того Парижаначала века,где жил (тогдасекретарствуяу скульптораРодена) и самРильке, и егогерой. В современномгороде — массоваяфабрика смертей,в прошлом умиралииндивидуально,сохраняя своеличное достоинство.Это близко иГумилеву. Егособственнаясмерть, о которойон заранеепишет в стихах(из «Костра»:«Я и вы»), — нетакая, как удругих:
И умруя не на постели,
Принотариусе ивраче,
А вкакой-нибудьдикой щели,
Утонувшейв густом плюще,
Чтобвойти не вовсем открытый
Протестантский,прибранныйрай,
А туда,где разбойник,мытарь
И блудницакрикнут: вставай!
Темаромантическогоотъединенияпоэта в этомстихотворенииотносится нетолько к смерти,но и ко всейжизни, к художественнымвкусам, занятиям,любви. Гумилевнеожиданно(как и во многихдругих позднихсвоих стихах)сближаетсяс эпатажемфутуристови их предшественников— французских«проклятых»поэтов, но вовсем противостоитбуржуазнойприбранностии правильности:
...И мненравится негитара,
А дикарскийнапев зурны.
Отчуждениеот «нормального»европейскогобыта увелопоэта на Восток,не просто вмечтах, а в егокипучей жизни.Оттого и экзотичностьтакого позднегоего африканскогоцикла, как стихи,вошедшие всборник «Шатер»,оправдана иобеспеченавсем запасомего воспоминанийоб африканскихпоездках. Востокдля Гумилевасначала и довольнодолго (даже ипосле первыхпоездок) оставалсяокрашеннымв тона следованиянесколькоповерхностномуориентализму,ориентированномуна восточныестихи ТеофиляГотье и французскихпарнасцев. Но,как и в другихотношениях,поздний Гумилевпорывает с этойчистой декоративностью.Его последниестихи об Африке,как и все, чтонаписано впоздний периодтворчества,отличаютсядостоверностьюи деталей (бытьможет, сроднистихам и прозеБунина), и самогоотношения кАфрике, выраженногоуже во вступительномстихотворениик сборнику«Колчан». Некоторыеиз образовэтого стихотворения,как и другихсборников,могут бытьрасшифрованыпри знакомствес африканскимипроизведениямиискусства,находившимисяв собранииГумилева: складеньс изображениемХриста и Марииимелся им ввидув последней,заключительнойстрофе этоговступления:
Дайскончатьсяпод той сикоморою,
Гдес Христом отдыхалаМария.
Африканскиевещи, привезенныеГумилевым изего экспедицийи переданныеим в Музей этнографииАкадемии наук(для которойон и совершалодну из самыхтрудных своихпоездок в Африку),для него оставалисьвоспоминаниемоб этих экспедициях,оттого они иоживали в егостихах. Оттогона свиданиес ними он ходилв Музей этнографии,которому посвященыв «Шатре»проникновенныестроки («ЕстьМузей этнографиив городе этом»).Гумилева поэтомус полным правомупоминают средитех, кто начиналеще в 20-х годах,если не раньше,по-новому относитьсяк музеям какк части культурнойпамяти. И здеськажется естественнойаналогия сАндре Мальро,в молодостиохотившимсяв Юго-ВосточнойАзии за произведениямивосточногоискусства, апозднее описавшимэти поездкии пришедшимк концу жизник идее единого«музея», объединяющеготрадиции Востокаи Запада.
Современем, когдаблагодарянаходке и публикацииафриканскогодневника Н. С.Гумилева идругих материалов,связанных сего путешествиями,будет изучатьсяего деятельностьоткрывателяновых дорогпо Африке, станетяснее, насколькоэтот реальныйопыт лежит воснове стихотворении,вошедших в«Шатер». Но ужеи сейчас можносказать, чтоГумилев — одиниз тех поэтов,которые Востоксвоих мечтанийсверили с реальнымВостоком. Однимиз первых Гумилевувидел в своем«Египте» то,что в то времяеще далеко невсем было заметно:
Пустьхозяева здесьангличане,
Пьютвино и играютв футбол
И халифав высоком Диване
Уж невластен святойпроизвол.
Пусть,но истинныйцарь над страною
Неараб и не белый,а тот,
Ктос сохою или сбороною
Черныхбуйволов в нолеведет.
Пустьютится он вполе из ила,
Умирает,как звери, влесах,
Он —любимец священногоНила
И егосовременникфеллах.
Длянего ежегодноразливы
Этихрыжих всклокоченныхвод
Затопляютбогатые нивы,
Гдетройную онжатву берет.
Ужеи по этомустихотворению,и по другимпоэтическими прозаическимвещам Гумилеваможно судитьо том, наскольково взгляде набудущий «третиймир» он былсерьезнее тех,кто его, как ичасто с нимсравниваемогоКиплинга, торопилсяобвинить вовсех смертныхгрехах «колониалистического»отношения ктуземномунаселению.Здесь не местоподробно говоритьо правильностипозиции А. Швейцера,об историческомопыте новойистории Африки.Скажу лишь, чтов африканскойпоэме «Мик»,и в «Колчане»,и в дневниковыхзаписях и прозе,к ним примыкающих,Гумилев стремилсяписать с натуры,изображалименно то, чтоему довелосьувидеть ценойочень нелегкой,которую, каки все другиежизненныедолги, он заплатилс лихвой.
ОтношениеГумилева ксвоей биографииотчасти объединяетего с другимибольшими поэтамипослеблоковскоговремени, которые,как Маяковскийи Есенин, рассматривалисвою биографиюкак продолжениетворчества,а творчество— как продолжениебиографии(другие, какПастернак,декларативноотказывалисьот этой «зрелищно-биографической»поэзии, нопостепенно,особенно кконцу жизни,с ней смыкались).Уже в одном изранних писеммолодой Гумилевпишет: «Чтоесть прекраснаяжизнь, как нереализациявымыслов, созданныхискусством?Разве не хорошосотворить своюжизнь, как художниктворит своюкартину, какпоэт создаетпоэму? Правда,материал оченьнеподатлив,но разве не изтвердого камнявысекают самыедивные статуи?»Работой с этимтрудным материаломжизни Гумилевна всем отведенномему не слишкомдолгом интервалезанимался стаким же усердием,с каким он работали над словом.
Одноиз позднихстихотворенийГумилева «Память»(из «Огненногостолпа») посвященокак бы общемуобзору биографиипоэта. Подобносовременнымнейропсихологам,установившимреальностьодномоментныхсрезов жизни,которые существуютв памяти человека,Гумилев обозреваеттакие срезысвоей жизни,называя их«душами», меняющимисяпри том, чтоединым остаетсятолько тело(«Мы меняемдуши, не тела»).
НачинаетГумилев с самыхранних воспоминанийсвоего детства:
Самыйпервый: некрасиви тонок,
Полюбившийтолько сумракрощ,
Листопавший, колдовскойребенок,
Словомостанавливавшийдождь,
Деревода рыжая собака,
Воткого он взялсебе в друзья...
Какбы развитиемтех же тем детства,образов деревьеви других растений,с которымидружил ребенок,оказываютсяначальныестихотворения«Костра», особенно«Деревья» и«Детство», гдеГумилев-ребенок
Неодин, — с моимидрузьями,
Смать-и-мачехой,с лопухом...
А другойдруг — рыжаясобака становитсягероем «Осени»— тоже одногоиз начальныхстихотворений«Костра», котороевсе окрашенов рыжеватые(красно-оранжевые)тона в мастьэтой любимойсобаке (кажетсяне случайнойи. звуковаяперекличка«оранжереи»в пятой строкес начальнымэпитетом «оранжево»— в первой строке):
Оранжево-красноенебо...
Порывистыйветер качает
Кровавуюгроздь рябины.
Догоняюбежавшую лошадь
Мимостекол оранжереи,
Решеткистарого парка
Илебединогопруда.
Косматая,рыжая, рядом
Несетсямоя собака,
Котораямне милее
Дажеродного брата,
Которуюбуду помнить,
Еслиона издохнет.
Детство,проведенноенаедине с собакойи растениями,сменяетсясовершенноотличным отнего срезомжизни, изображеннымиронично иотчужденно.Этот, следующийобраз поэта,или «душа»,сменяющая душуребенка, зреломуГумилевунесимпатичен:
И второй...любил он ветерс юга,
В каждомшуме слышалзвоны лир
Говорил,что жизнь — егоподруга,
Коврикпод его ногами— мир.
Онсовсем не нравитсямне, это
Онхотел статьбогом и царем.
Онповесил вывескупоэта
Наддверьми в моймолчаливыйдом.
Гумилевотказываетсяв этих стихахот многого —от самых разныхспособов поддержанияискусственнойпоэтическойэйфории (описанныхим и в рассказеоб эфироманах,реальностьопыта которогокак будтоподтверждаетсяи свидетельством— или злонамереннойсплетней? — 3.Гиппиус) и дажепопыток общенияс «черными»силами, приведшихмолодого Гумилевак тяжелейшимпсихологическимкризисам (и,по-видимому,к попыткесамоубийства),от постницшеанскогосверхчеловека,идея котороговсем постсимволистамдосталась отстарших символистов,наконец, отпредставленияо «поэте» какглавном занятии.Как легко можновидеть из «Египетскихночей», этапоследняя мысльбыла чужда ипозднему Пушкину.
Русскаялитературазнает два полюса— побеждающегов отдельныхкрупных людяхжелания бытьне только и нестолько писателем,поэтом, сколькосделать что-тосущественное,и профессионализмаобщеевропейскоготипа, которыйделает, например,возможнымдумать и опрофессиональныхобъединениях.Блоку, например,казаласьпротивоестественнойидея «Союза»поэтов, он напоминалв этой связипушкинское:«Бежит он, дикийи суровый». Вначале 20-х годовнашего века«вывеска поэта»для многих,особенно близкихк конструктивномупониманиюискусства, былачуждой (какосталась оначуждой и дажевраждебнойПастернаку,который и вконце жизнисчитал невозможнымпредставлениео «профессиональномпоэте»). Поэтомуздесь, как и вомногих другихчертах своейэстетическойконцепции,Гумилев неодинок. Ему,как и многимего современникамиз числа самыхзаметных, заманчивымпредставлялосьпрежде всегоисполнениежизненногодолга, осуществлениедела. Сперваэто было дело«мореплавателяи стрелка»,ездившего, какХемингуэй, вАфрику; потомон же «или ктодругой» оказалсяна фронте. Поэтомудля него такимвыходом изтяжелейшейжизненнойситуации оказаласьвойна и участиев ней, как онписал об этомв «Пятистопныхямбах»:
И вреве человеческойтолпы,
В гуденьепроезжающихорудий,
В немолчномзове боевойтрубы
Я вдругуслышал песньмоей судьбы...
Какпредставляется,именно военныйопыт у Гумилева(как и на Кавказеу Лермонтова)оказался решающимв его становлении.
Невероятноепреодолениелюбых физическихтрудностейстало однойиз главных теми стихов, и военнойпрозы Гумилева(«Запискикавалериста»).Описывая в ней«одну из самыхтрудных» ночейв своей жизни,Гумилев такзавершает этучасть своихфронтовыхзаметок: «И всеже чувствостранноготоржествапереполняломое сознание.Вот мы, такиеголодные, измученные,замерзающие,только чтовыйдя из боя,едем навстречуновому бою,потому что наспринуждаетк этому дух,который также реален, какнаше тело, толькобесконечносильнее его.И в такт лошадинойрыси в моем умеплясали ритмическиестроки:
Расцветаетдух, как розамая,
Какогонь, он разрываеттьму,
Тело,ничего не понимая,
Слепоповинуетсяему.
Мнечудилось, чтоя чувствуюдушный ароматэтой розы, вижукрасные языкиогня».
Четверостишию,родившемусяпосле той «самойтрудной ночи»,купленномустоль дорогойценой, Гумилевпридавал особоезначение. Сперваон включил егов стихотворение«Война», позднееперенес встихотворение«Солнце духа»(как и «Война»,вошедшее в егосборник «Колчан»),где тема этогочетверостишияразвиваетсяв гораздо болеешироком космическоми философскомплане, без тогоприуроченияк конкретномувоенному опыту,религиозноеосмыслениекоторого составлялосуть первогостихотворения.
Цветениедуха на фонефизическихлишений и дажеблагодаря имподчеркиваетсяи в других местахпрозаических«Записоккавалериста».Одна из ночей,предшествовавшихтой «самойтрудной», тожебыла бессонной.Она породилав голове Гумилевацелую философиювоздержания:«Я всю ночь неспал, но таквелик был подъемнаступления,что я чувствовалсебя совсембодрым. Я думаю,что на заречеловечествалюди так жежили нервами,творили многои умирали рано.Мне с трудомверится, чтобычеловек, которыйкаждый деньобедает и каждуюночь спит, могвносить что-нибудьв сокровищницукультуры духа.Только пости бдение, дажеесли они невольные,пробуждаютв человекеособые, дремавшиепрежде силы».
Те жеощущения именнов связи с фронтовымопытом первоймировой войныразвернутыГумилевым встихотворении«Наступление»и других стихахиз сборника«Колчан». Позднеев уже цитированномавтобиографическомстихотворении«Память» (открывающем«Огненныйстолп») Гумилево себе на фронте— о третьейили, скорее,четвертой(после «мореплавателяи стрелка»)своей ипостасивспомнит:
Зналон муки голодаи жажды,
Сонтревожный,бесконечныйпуть...
Опыттех лет, проведенныхГумилевым —бесстрашнымбойцом на фронтахпервой мировойвойны, подготовилего и для последующихиспытаний. Тригода (1918—1921), когдаГумилев, приглашенныйГорьким к участиюв редакции«Всемирнойлитературы»,напряженнои с увлечениемв ней работал,были не длянего одноговременем одновременнои больших физическихлишений, инеслыханногодуховногоподъема. Вправели мы и в егослучае, зная,что он всегда(и тогда, когдаписал своистихи о Распутине,так взволновавшиеи поразившиеЦветаеву) оставалсяубежденныммонархистом,отнести этотподъем хотябы частичноза счет революциии всего, что сней пришло?Положительныйответ кажетсянеизбежным.Подробно обэтом же в статьео Маяковскоми Пастернакеи в других статьяхговорила Цветаева.Большой поэтвсегда разделяетсудьбу своегонарода независимоот того, какуюполитическуюпрограмму онпринимает.Андре Шенье,казненный вовремя французскойреволюции, впоздних своихстихах воплотилее дух больше,чем многие егосовременники,не обладавшиепоэтическимдаром, хотя изанимавшиес точки зренияпоследующихисториков болееразумную политическуюпозицию (вовсяком случаеизбавившуюих от того конца,которого неизбежал Шенье).
Настраницахжурнала «Литературныйкритик» в предвоенныегоды велся споро том, как соотноситсяполитическоемировоззрениеписателя и егохудожественныедостижения— «благодаря»или «вопреки»своим взглядамписателю удаетсясоздать вершинныесвои вещи. Взлетпоэзии Гумилевав три последниегода его жизнинисколько неслучаен: спорясо своим временеми противопоставляясебя ему, оноставался егосыном, и вернымсыном, как всякийбольшой художник.Он был составнойчастью тоговысочайшегодуховногоподъема, которыйв России началсяв десятые годы,продолжалсядо рубежа двадцатыхи охватил самыеразные областикультуры: отработ Щербатскогопо буддийскойлогике до заумиХлебниковаи сооруженийТатлина, отисследованийФридмана, развивающихидеи теорииотносительности,до первых работо внеземномразуме Циолковского,статистическогостиховеденияАндрея Белогои грандиозныхобобщенийФлоренскогои полотен Филонова.Не найдешьтакой сферыдеятельностидуха, где русскиеученые, мыслители,художники,поэты не сказалибы в это времянового слова.Далеко не всеони принималиреволюцию,некоторые изних, как Гумилев,были противнее, но все онисоставляли— при огромныхразличиях ивнутреннемпротивоборстве,не позволившем,например, Гумилеву(во всяком случаев «Письмах орусской поэзии»)разглядетьМаяковского,- единое духовноецелое, имиопределилсяневиданныйрост русскойнауки, инженерноймысли, философии,поэзии, изобразительногоискусства. Безэтого поразительногофона нельзяпонять и последующихдостиженийШостаковича,Королева, Пастернака,продолжавшихя наследовавшихэтот взлет.
Ужек лету 1917 года(то есть в точноститогда же, когдаПастернакприходит кнеожиданноновой поэтике«Сестры моейжизни») Гумилевв своем лондонскоминтервью даетформулировкусвоего совершеннонового отношенияк поэзии, котороеон сопоставляетс общеевропейскимдвижением: «Мнекажется, чтомы покончилисейчас с великимпериодом риторическойпоэзии, в которыйбыли вовлеченыпочти все поэтыXIX века. Сегодняосновная тенденцияв том, что каждыйстремится ксловеснойэкономии, решительнонеизвестнойкак классическим,так и романтическимпоэтам прошлого,таким, как Тенниссон,Лонгфелло,Мюссе, Гюго,Пушкин и Лермонтов...Новая поэзияищет простоты,ясности идостоверности.Забавным образомвсе эти тенденцииневольно напоминаюто лучших произведенияхкитайскихпоэтов, и интереск последнимявственнорастет в Англии,Франции и России».Следовательно,опыты подражаниядревнекитайскимпоэтам в «Фарфоровомпавильоне»не случайносозвучны аналогичнымэкспериментамКлоделя вофранцузскойпоэзии тех желет и Эзры Паундав английскойпоэзии. Интереснои другое: лучшийзнаток древнекитайскойпоэзии академикВ. М. Алексеевв те же годыотмечал сходствоее с новейшейакмеистической.Эта мысль чрезвычайнозаинтересовалаБлока. Иначеговоря, Гумилевне просто открывал(как одновременнос ним многиекрупные поэты— его современники)чудо древнедальневосточнойлирики. Он находилв ней то, что ипо сути роднилоее с акмеистской«вещной» поэтикой.Вспомним, какпозднее Сэлинджер,едва ли не лучшийиз американскихписателейнашего времени,именно в древнейпоэзии ДальнегоВостока искал(для своегогероя — поэтаСимора) выходна пути преодолениятой самой риторикиXIX века, котораяосточертелаи Гумилеву.
Гумилевощущал себясыном своеговека — и наследникоммногих, бывшихзадолго донашего. Но —как и Блок вовступлениик «Возмездию»,хотя и иначе,чем он, — Гумилевоткрещивалсяот предшествующегостолетия, еговзгляда нарелигию и земныхутопий. В первойстроке приводимогоотрывка откликнулисьстихи ЭдгараПо: «For the play is the tragedy «Man»(«Пьеса — этотрагедия «Человек»):
Трагикомедией— названьем«Человек» —
Былдевятнадцатыйсмешной и страшныйвек,
Век,страшный потому,что в полномцвете силы
Смотрелон на небо, каксмотрят в глубьмогилы,
И потомусмешной, чтодумал он найти
Внедостижимоедоступныепути...
Поэтомуотказ Гумилеваот риторическойпоэзии, завещаннойXIX веком, не случаен:он и по сутихотел отказатьсяот многого взавещании этогостолетия, оттогоискал себеновых путеводителей.Возможно, однимиз них был Блейк.
Блейкбыл сродни тойновой стихиипрозрений иозарений, котораяв пору восприятия«оттуда льющегосвета» охватилаГумилева. Поэтому(как это нипарадоксально,именно в поруострейшейкритики ГумилеваБлоком) онподхватываети основную темураннего Блока.
В канцонахи примыкающихк ним по образностии теме СтихотворенияхГумилев ближевсего к традицииБлока; он посути, приближаетсяк воспеваниюне просто женщины,а дантовскойБеатриче илиВечной Женственности,по стилистикенерифмованныхстихов, бытьможет, напоминаябудущего Лорку.Из этих стихотворенийедва ли нехарактернеедругих написанноеперед самымконцом в августе1921 года:
Я самнад собой насмеялся
И самя себя обманул,
Когдамог подумать,что в мире
Естьчто-нибудькроме тебя.
Лишьбелая, в белойодежде,
Какв пеплуме древнихбогинь,
Тыдержишь хрустальнуюсферу
Впрозрачныхи тонких перстах.
А всеокеаны, всегоры,
Архангелы,люди, цветы —
Онив хрусталеотразились
Прозрачныхдевическихглаз.
Какстранно подумать,что в мире
Естьчто-нибудь,кроме тебя,
Чтосам я не тольконочная
Бессоннаяпеснь о тебе.
Носвет у тебя заплечами,
Такойослепительныйсвет,
Тамдлинные пламениреют,
Какдва золотыекрыла.
Этапоэзия виденийпо сути своейвыходила зарамки, очерченныеранним акмеизмом,и тяготела ток образностивеликого символистаБлока, то дажек крайностямфутуризма илисюрреализма.
В одномиз последнихстихотворений«На далекойзвезде Венере»,написанномв июле 1921 года,Гумилев отдалдань — пустьв полушутливомтоне иронической(слегка пародийной)фантазии — темопытам осмыслениягласных, которыевосходят кРембо и нашлив русской поэзииего временипродолжениеу Хлебникова,о чьих стихахГумилев с большимвниманием писалв своих статьяхо поэзии. Гумилевфантазирует:
Говорятангелы на Венере
Языкомиз одних толькогласных.
Еслискажут еа и аи,—
Эторадостноеобещанье,
Уо,ао — о древнемрае
Золотоевоспоминанье.
Футуристови близких к нимпоэтов напоминаютне только словесныеопыты этогорода, но и болеесерьезныекосмическиеобразы Гумилева.
Изпоразительныхобращений,одновременноугадывающихи стихи будущегоатомного века,и размышленияученых над ним,стоит упомянутьокончаниестихотворения«Природа»:
Земля,к чему шутитьсо мною:
Одеждынищенскиесбрось
И стань,как ты и есть,звездою,
Огнемпронизаннойнасквозь!
Интересносравнить этообращение соткровеннофутуристическим«Болезни земли»Пастернакатого же времени:
Надобыть в бредупо меньшеймере,
Чтобыдать согласьебыть землей.
Гумилевв поздних стихахподходил квыработкесовершеннонового стиля,быть можетпредугадываяи будущий путьразвития техбольших поэтов,с которымивместе о основалакмеизм.
Срединапечатанныхпосмертно«Отрывков1920-1921 гг.» естьнекоторые,которые предвосхищаютстиль и темыпоздней Ахматовой(можно ли думать,что многое еюпотом написанноебыло угаданоим в этих отрывкахили же они нанее повлияли?):
А яуже стою в садуиной земли,
Средикровавых рози влажных лилий,
Иповествуетмне гекзаметромВиргилий
О высшейрадости земли.
Гумилеввсегда оставалсяс собою честени размышляло переменахв своей поэтике.Перед смертьюон как раз задумалдать систематическоеее изложение.Одной из самыххарактерныхчерт эпохи вцелом, всейрусской культурытого временибыло соединениеискусства инауки, Моцартаи Сальери,творческогосозидания ианалитическойработы ума.Гумилев представляетсобой один изобразцов такогосочетания.Возможно, вначалена его увлеченияхразборамистихотворнойформы сказывалосьто, что литературнымпримером достаточнодолго для негооставалсяБрюсов — досдержаннойрецензии последнегона один из первыхсборниковГумилева, чтоположило конецих относительноблизким отношениямученика и учителя,о которых можносудить по многимсохранившимсяписьмам. Ужев одном из первыхписем (от 14 января1907 г.) Гумилев осебе пишет: «Незабывайте, чтомне теперьтолько двадцатьлет и у меняотсутствуетчисто техническоеуменье писатьпрозаическиевещи. Идей исюжетов у менямного. С горячейлюбовью я обдумываюкакой-нибудьиз них, все идетстройно и красиво,но когда я подхожук столу, чтобызаписать всете чудные вещи,которые толькочто были в моейголове, на бумагеполучаютсятолько бессвязныеотрывочныефразы, поражающиесвоей какофонией.И я опять спешув библиотеки,стараясь выведатьу мастеровстиля, как можнопобедить роковуюинертностьпера». Это описаниетого, что в других(предшествующеми последующем)письмах Брюсову(соответственноот 8 января и24 марта 1907 г.) Гумилевназвал «месяцамиусиленнойработы надстилем прозы»и «заботамио выработкепрозаическогостиля», завершаетсяпереходом крешению также начать работатьи над стихом,причем здесьи обнаруживаетсяроль советовБрюсова: «Благодарямоим работампо прозе я пришелк заключениюо необходимостипеременитьи стихотворныйстиль по темприемам, которыеВы мне советовали.И поэтому всемои теперешниестихи не болеечем ученическиеработы». В этойтрезвой оценкемолодой Гумилевбыл близок кистине. В следующемписьме он продолжает:«Одно менямучает, и сильно— мое несовершенствов технике стиха.Меня мало утешает,что мне только21 год...» К концутого же годаотноситсяписьмо Брюсову,где Гумилевпишет, что, читаясобрание стиховБрюсова «Путии перепутья»,он «разбиралкаждое стихотворение,их специальнуюмелодию и внутреннеепостроение,и мне кажется,что найденныемною по Вашимстихам законымелодий оченьпомогут мнев моих собственныхпопытках». Кфевралю следующегогода относитсяупоминаниеГумилевым вписьме собственнойтеории поэзии,которую онсопоставляетс поэтикойМалларме (средифранцузскихпоэтов-символистоведва ли не болеедругих бившегосянад загадкамипониманияпоэтическогоязыка), добавляя,что, в отличиеот Малларме,это теория «неидеалистическая,а романтическая,и надеюсь, чтоона не позволитмне остановитьсяразвитии». Впереписке этоговремени запечатленыклассическиевкусы молодогоГумилева,отталкивавшегосяот новых веянийв искусствеи их полностьюотрицавшего:о вновь открывшейсяв Париже выставкеГумилев отзываетсяс пренебрежением,возможно, надеясьнайти в Брюсовесоюзника похудожественнымвкусам:
«Слишкоммного в нейпошлости иуродства, покрайней мередля меня, учившегосяэстетике вмузеях. Можетбыть, это тотхаос, из которогородится звезда,но для меняновые теченияживописи в ихнастоящей формесовершеннонепонятны ине симпатичны»(письмо Брюсовуот 25 марта 1908 г.).В летнем письметого же годаГумилев продолжаеткритическианализироватьсвою собственнуюпоэзию.
Говоряо возросшемв ней «леконт-де-лилевскомэлементе», онпоясняет, какбы предваряянарастаниечерт «фантастическогореализма» всмысле Достоевскогов нашей литературе,вплоть до 30-хи 40-х годов XX века(Платонов Булгаков,«Поэма безгероя» Ахматовой),что ему нравитсяманера «вводитьреализм описанийв самые фантастическиесюжеты. Во всякомслучае, этоспасенье отблоковскихтуманностей.Я вырабатываютак же и своюсобственнуюрасстановкуслов. Теперь,когда я опятьзадумываюсьнад теориейстихосложения,мне было быкрайне полезноуслышать Вашиответы на следующие,смущающие менявопросы: 1) достаточноли самобытногопостроениямоих фраз? 2) ненарушаетсяли гармониямежду фабулойи мыслью («угловатостьобразов»)? 3)заслуживаютли вниманиямои темы и неявляется лифилософскаяих разработкаеще ребячеством?»(письмо от 14 июня1908 г.). Продолжаякритическиосмыслять свойопыт, до концарасчленяясобственныестихи, Гумилевв конце концовприходит квыводу, что емудо сих пор нехватало именноглубины (и вэтом он, несомненно,был прав, нонедостатокэтот совсемне сразу ушелиз его поэзии):«Я же до сихпор смотрелна мир «пьянымиглазами месяца»(Ницше), я былпохож на того,кто любил иероглифыне за смысл,вложенный вних, а за ихначертанияи перерисовывалих без всякойсистемы. В моихобразах нетидейного основания,они — случайныесцепленияатомов, а неорганическиетела» (письмоБрюсову от 20августа 1908 г.). Нотак как Брюсовв своих письмахпродолжалобращать вниманиемолодого поэтаи на внешнююформу стихов,Гумилев егослушается,отвечая ему:«Стараюсь поВашему советуотыскиватьновые размеры,пользоватьсяаллитерациейи внутреннимирифмами» (письмоот 19 декабря1908 г.). Несколькопозднее, однако,он признаетсяпо поводу лекцийВяч. И. Ивановао стихе, которыеон стал посещать:«Мне кажется,что толькотеперь я началпонимать, чтотакое стих. Но,с другой стороны,меня все-такипугает чрезмернаямоя работа надформой. Можетбыть, она идетв ущерб моеймысли и чувства».Занятия «Академиистиха» (или«ПоэтическойАкадемии») на«башне» у Вяч.Иванова подготовилипоследующиекружки, душойкоторых становилсяГумилев — каксперва в Обществеревнителейхудожественногослова, советкоторого былсвязан с «Аполлоном»,потом — в «Цехепоэтов».
Но,подходя ужеблизко к своейбудущей «анатомиистиха», во многихотношенияхпараллельнойранним опытаманализа у ученыхформальнойшколы (ОПОЯЗа),Гумилев всебольше сосредоточенне только наизучении традиционныхстихотворныхканонов (о которыхречь идет и вписьмах с фронтак Л. Рейснер в1916 г.), но и на поискеновых форм. Егонесколькозатянувшеесяученичествовключало иизучение путейк новому. Егозаинтересовываютте опыты предшественников,где он, как идругие поэты— его современники,угадывает путьк новшествам.
Еслиранний Гумилев— и его замечательныепереводы изТеофиля Готьев том числе —интересен кактот материал,из взрыва которогородится вспышказвезды, то затемнельзя не видетьи постепенногоувеличениявоздействиятех поэтов,которые искалиновые формы(вспомним вписьмах о русскойпоэзии теплыеотзывы об ИгореСеверянинеи Хлебникове).Его манит верлибр,пути которогонаметил Блоки развил одиниз друзей Гумилева,Кузмин, о чьихсвободныхстихах Гумилевс похвалойотзываетсяв «Письмах орусской поэзии».Самому Гумилеву,особенно впоздний период,когда он, какмастер, всевольнее обращаетсяс формой, удалисьвеликолепныеверлибры. Труднопреодолетьискушениепривести хотябы отрывок изнаписанноговерлибромстихотворенияГумилева «Моичитатели»:
Я неоскорбляю ихневрастенией,
Неунижаю душевнойтеплотой,
Ненадоедаюмногозначительныминамеками
Насодержимоевыеденногояйца,
Нокогда вокругсвищут пули,
Когдаволны ломаютборта,
Я учуих, как не бояться,
Небояться и делать,что надо.
И когдаженщина с прекраснымлицом,
Единственнодорогим вовселенной,
Скажет:«Я не люблювас», —
Я учуих, как улыбнуться,
И уйти,и не возвращатьсябольше.
А когдапридет их последнийчас,
Ровный,красный туманзастелет взоры,
Я научуих сразу припомнить
Всюжестокую, милуюжизнь,
Всюродную, страннуюземлю
И, представперед ликомБога
С простымии мудрыми словами,
Ждатьспокойно егосуда.
Но ещебольше Гумилевазанимает преображениеклассическихразмеров.
Средисимволистов,оказавшихвоздействиена поэтикуГумилева, нарядус Брюсовым иВяч. Ивановым(не говоря оБлоке, идущем«вне конкурса»),следует назватьи Андрея Белого.Его влияниесказалось вподходе Гумилевак ритмике, вотношении кнакоплениюпиррихиев, тоесть к строкамс двумя пропущеннымиударениями.Относительновысокое числоподобных строкхарактеризуетдаже такоепозднее стихотворение,как «Ледоход»,где встречаетсясочетание ихподряд:
Неведомыхматериков
Мучительныеочертанья, —
иотдельнаястрока тогоже вида в последнейстрофе (во второйее строке):
Ихтягостноезаточенье...
Входящее,как и «Ледоход»,в тот же сборник«Костер»стихотворение«Прапамять»содержит двеаналогичныестроки, гдеподряд использованаодна и та жередкая до тогоритмическаяформа, полностьюпреображающаятрадиционныйчетырехстопныйямб:
Мелькающееотраженье
Потерянногонавсегда.
Однакоот откровенныхритмическихэкспериментовв духе АндреяБелого Гумилев,хорошо усвоившийего уроки, постепенноуходил. Так, изокончательноготекста его«Приглашенияв путешествие»(название,по-видимому,из Бодлеpa «Invitationau voyage») он, видимо,исключилчетверостишие,первые тристроки которогопредставляютсобой строки,явно необычныедля традиционногочетырехстопногоямба (сочетанияподобных строкв одной строфехарактерныдля поэзииАндрея Белого):
Влюбленнаяв Эндимиона,
Внушающеготоржество,
Средьбархатногонебосклона
Онане мучит никого.
Символистыи особенностиих поэтики, втом числе иритмические,для Гумилевабыли школой,пройдя которуюон шел дальше.С ним и связантот рывок дальше,«за символизмом»,который совершаетсяв начале 10-х годов.В отличие отфутуристов,отмежевываясьот символистов,акмеисты, ипрежде всегосам Гумилев,сохраняли оченьмногое из ихпоэтики. Но этиобразы и «приемы»(термин, которыйГумилев используетраньше, чемформалисты)осмысляютсяпо-новому.
Рубежомв «преодолениисимволизма»(по формулировкеизвестнойстатьи академикаВ. М. Жирмунского,одобреннойи Гумилевым)был 1913 год. К этомувремени относитсяи статья Гумилева,являющаясяманифестомнового, основанногоим направления,и читанный всамом началегода на кружкескульптораКрахта прииздательстве«Мусагет»доклад молодогоПастернака«Символизми бессмертие»,где изложеномировоззрение,развивающеесяпотом поэтомна протяжениипочти всей еготворческойдеятельности.Сходство текстовманифестовдвух поэтов(безусловно,совершеннодруг от друганезависимых)разительно.
Пересмотрсимволистскихконцепций вначале 1910-х годовосуществлялсяпрежде всегов связи с новымпониманиемфилософии (ипсихологии)искусства. Привсем различиимежду отдельныминаправлениямипостсимволизмав этом они сходились.В начале 1913 годаГумилев говорит,что на менусимволизмуприходит иноетечение, требующее«большогоравновесиясил и болееточного знанияотношений междусубъектом иобъектом, чемто было в символизме».В том же духеразмышлял иПастернак вуже упомянутомдокладе «Символизми бессмертие»,где подробноисследовалсятот тип субъективности,который присущискусствувообще. Философскиеосновы этойконцепции,близкой кфеноменологииЭ. Гуссерля иего продолжателяв России Г. Г.Шпета, сейчассопоставляюти с тягой к вещности,которая у учителяПастернака— Рильке иногданеотличимаот мандельштамовской(например, встихах об архитектуресоборов) и вообщеакмеистической,и с ролью предметов(таких, как скрипка)в кубистическихпостроенияхПикассо. Иначеговоря, то, чтоназывают духомвремени, тяготелок вещности инаглядностив искусстве.И в занятиианатомиейстиха, у Гумилеване оставшиесятолько формальными,вторгаетсяэйдология —изучение образов,которые поэтсоздает иличерпает изразных традиций.
Отанализа стихаГумилев, чьинаучные занятияпереплетеныс поэтическими,движется кзанятиям архаическоймифологией.В последнемзамысле егопоэтики, сказавшемсяв поздних стихахо воинах, купцахи друидах, видноеместо отводилосьсоответствиюмежду этимикастами илитературнымижанрами. Гумилевздесь на десятилетияпредвосхитилидеи знаменитогоисследователяиндоевропейскоймифологииДюмезиля, которыйс тремя социальнымигруппами (почтиточно теми же)связывал позднееособенностидревней эпопеии других жанров.По одному этомувидно, чтоинтеллектуальныевозможностиГумилева-исследователяогромны — подстать Гумилеву-поэту.Но о том же говорити мифологическаяэпопея, начатаяГумилевым.
К 1918—1919годам относитсягумилевская«Поэма Начала»,из которой прижизни поэтанапечатана«Книга первая:Дракон» в альманахе,по ней озаглавленном.Представляется,что одним изтворческихтолчков, побудившихГумилева написатьпоэму, былоизучение имвавилонскогоэпоса. 7 августа1918 года датированопредисловиеГумилева кпереводу вавилонскогоэпоса о Гильгамеше,который сделанс издания Дорма,вышедшего вПариже в 1917 году.В своем предисловииГумилев сообщает,что, переводяГильгамеша,он «пользовался...изредка указаниямиВ. К. Шилейко»,написавшегои введение кизданию перевода.Сопоставляяпереводы Гумилеваи Шилейко, можноувидеть поразительноесходство, позволяющеедумать о том,что хотя быкакие-то частипереводов ониобсуждали другс другом.
В 1918 годуШилейко начинаетработать для«Всемирнойлитературы»(где во времяредакционнойработы он нераз должен былвстречатьсяс Гумилевым)над своимипереводами«Гильгамеша»и других ассиро-вавилонскихэпических поэм,которые заканчиваетк 1920 году. Срединих для сравненияс гумилевскойпоэмой «Дракон»особенно важнакосмогоническаяпоэма «ЭнумаЭлиш» («Когдавверху» в переводеШилейко), гдепричудливопереплетаютсядревнемесопотамскаямифопоэтическаятрадиция ивавилонскиеастрономическиеи астрологическиепознания. Говоряо влиянии Шилейкона Гумилеваи других членов«Цеха поэтов»,Р. Д. Тименчикпишет: «Уместноздесь напомнить,например, чтоот него, видимо,идет ранний(1918—1920 гг.) вариантзаглавия «эпического»отрывка Ахматовой«Покинув рощиродины священной...» - «Когда вверху».Это первыеслова известногошумеро-аккадскоготекста о сотворениимира; впоследствииэти слова —«Энума Элиш»— стали заголовкомнаписаннойв Ташкентеахматовскойдрамы». С метафорическимописанием луныв «Энума Элиш»дословно совпадаетзачин «ПоэмыНачала» Гумилева,особенно втораяее строка:
Красныйбык приподнялрога.
Помимобуквальногосоответствия,удостоверяющегосвязь началагумилевскойпоэмы с еедревнеближневосточнымпрообразом,есть и болеесущественноесходство: онокасается главногодействующеголица, по которомуназвана перваякнига поэмы.Дракон, находящийсяв воде, Гумилевымсочинен пообразцу змееподобныхчудищ вавилонскогоэпоса, такихкак Тиамат в«Когда вверху».Как и в этойпоследнейпоэме, в эпосеГумилева гибельДракона знаменуетначало истории.Но здесь Гумилевпорывает с тойтрадицией, откоторой вначале(хотя и сильноее меняя) онотправлялся.
Древнийвосточный образДракона, чьясмерть начинаетписьменнуюисторию, у Гумилеватак или иначесвязан со старымиславянскимипреданиямио волшебныхзмеях. В стихотворении«Змей» втораястрока снованапоминает«Когда вверху»:
Ах,иначе в былыегода
Колдовалаземля с небесами,
Дивадивные зрелисьтогда,
Чудачудные деялисьсами...
Преданияо волшебныхзмеях обычносвязаны созмееборством,с борьбой человекаи Змея-Дракона.В «Поэме Начала»драконья смертьвоплощаетсяв жреце, которыйперед смертьюЗмея хочетвыведать егосекреты. Дракон,отказывающийсяпередать своизнания другомугерою первойкниги поэмы— жрецу, в этомместе начинаетговорить так,как сам Гумилевв стихотворении«Я и вы» (написанномпочти одновременнос разбираемойпоэмой), от своегособственногоимени, когданазывает драконовсреди своихслушателей:
Не позалам и по салонам
Темнымплатьям и пиджакам—
Я читаюстихи драконам,
Водопадами облакам.
Драконже, не желающийделиться счеловеком,говорит в «ПоэмеНачала»:
Развев мире сильныхне стало,
Чтотебе я знаньеотдам?
Я вручуего розе алой,
Водопадами облакам.
«Алаяроза» — гумилевскийэквивалентголубого цветкаНовалиса, тароза духа, аромати огонь которойему открылов бдениях фронтовыхночей. НепокорностьюДракон оказываетсясродни самомуГумилеву, ипоэма неожиданноприобретаетотчасти автобиографическийхарактер. ГибельДракона в последнийдень, когда онпробудился,чтобы открытьвсе ему известныетайны, становитсяв один ряд смногочисленнымипоэтическимипророчествамиГумилева особственнойсмерти.
Сплетениедревнеближневосточногокосмогоническогообраза гибнущегоДракона с мотивами,касающимисясудьбы самогопоэта, осложненои введениемв текст финалапервой книгипоэмы магическогозаклинанияом. Этот слог,столь важныйдля индийскихи других (в томчисле тибетских)эзотерическихшкол, в европейскойпоэзии первойполовины векаприобрел новуюзначимость.В другом местеслучилось ужеразобрать, какупотреблениеи осмыслениеслога ом в поэзиии научных наброскахХлебникова— современникаГумилева, весьмаего занимавшего,— может бытьсближено сопытами французскогопоэта Арто.
У Гумилеватолько в часгибели Дракона
Первыйраз уста человека
Говоритьосмелилисьднем,
Раздалосьв первый разот века
Запрещенноеслово: Ом!
...Солнцевспыхнулокрасным жаром
Инадтреснуло.Метеор
Оторвалсяи легким паром
Отнего рванулсяв простор.
Послемногих тысячелетий
Где-нибудьза МлечнымПутем
Онрасскажетвстречнойкомете
Отаинственномслове Ом.
...Извенело больюмгновенной,
Тонкимвоздухом иогнем
Сотрясаятело вселенной,Заповедноеслово Ом.
Описаниекосмическогодействия «заповедногослова» сближаетфинал первойкниги «ПоэмыНачала» состихотворением«Слово». Но всяистория Дракона— предсловесная,Слово (Ом) звучитв миг его умирания.
Темаслова — центральнаяв творчествеГумилева: и егожизнестроительствов конечномсчете подчиненоСлову. Поэтомустихотворение«Слово» с егонескольконеожиданнымконцом остаетсяодним из завещанийГумилева.
Списоклитературы
Иванов Вяч.Вс. Звезднаявспышка (Поэтическиймир Н. С. Гумилева)- В кн.: Н. С. Гумилев.Забытая книга.М., Художественнаялитература,1989.
Иванов Вяч.Вс. Хлебникови наука. - В кн.:Пути в незнаемое.М., Советскийписатель, 1986.
Иллюстрированныйэнциклопедическийсловарь. М., БольшаяРоссийскаяЭнциклопедия,1999.
СРЕДНЯЯШКОЛА № 87
НиколайСтепановичГумилев и эпоха«Серебряноговека»
СафоноваАнтона.
ТОЛЬЯТТИ
2000