Бальзак то и дело сопоставляет эти два мира. Находясь в салоне у виконтессы, Растиньяк вспоминает о пансионе: «Мысль Эжена на одно мгновение перенесла его обратно в семейный пансион, - им овладел глубокий ужас (..) (I,c. 85)», а в пансионе Растиньяк думает о высшем свете.
Нищета смотрится на фоне роскоши, а роскошь на фоне нищеты. Верх и низ у Бальзака друг с другом соприкасаются, друг в друге отражаются, друг от друга зависят – они как бы составляют двуединый образ. Наверху роскошь, потому что внизу нищета, внизу нищета, потому что наверху роскошь.
Тема «пансиона» и тема «света» в романе все время перекликаются, а к концу сплетаются в одно целое. Низом и верхом управляют одни и те же законы.
Смерть Горио вырастает в грандиозный символ общего неблагополучия мира. Блеск бала внешний, это позолота, а внутри грязь и трагедия.
Жизнь Парижа раскрывается Растиньяку как арена борьбы. «Жизнь в Париже – непрерывная битва, - пишет он матери, - я должен выступить в поход» (I, с. 61). На кладбище, глядя на Париж, Эжен бросает ему вызов. Но он идет не на борьбу против того растленного мира, который он познал, а лишь на борьбу за личное свое преуспеяние. Растиньяк и не думает о каком-либо сокрушении устоев, на которых держится этот гнусный мир больших и малых хищников, он принимает его таким, каков он есть, включается в «игру» и признает ее «правила» непреложными, прочно усваивает мораль хозяев жизни, преподанную ему Вотреном и раскрытую самой действительностью. И вот уже через несколько произведений Бальзака мы встречаем барона де Растиньяка, пэра Франции. Куда же делся честолюбивый студент, так сокрушавшийся по поводу несправедливости «высшего света» даже к собственным отцам?! Он переродился под влиянием Парижа, отвердел и закаменел. Человек либо гибнет, либо капитулирует и развращается в Париже.
В романе «Утраченные иллюзии» читатель дышит подлинной атмосферой Парижа, перед ним открывается вся подноготная общественной и частной жизни, изнанка деловых и политических махинаций, закулисная жизнь театров, редакций и издательств того времени, раскрывается картина коммерческих битв, политических, литературных боев. И в основе всех этих жестоких схваток – алчный, эгоистичный интерес, пустое честолюбие, низменное стремление к наживе. И тем не менее «Париж, - пишет Бальзак в своем предисловии к роману, - подобен заколдованному замку, на приступ которого устремляются все молодые провинциалы». Одним из таких героев – провинциалов в романе выступает Люсьен Шардон – юный поэт, мечтающий завоевать славу и богатство в Париже при помощи своего таланта. Герой полон иллюзий, которые с первых же шагов в столице будут рассеиваться. Начинается все с разочарования в поэтической любви Люсьена к Луизе де Баржетон, главную роль в которой играло ее положение «королевы Ангулема», ее замок, торжественная мебель, слуги. И вот он видит ее в захудалой парижской гостинице: «Люсьен не узнал своей Луизы в этой холодной комнате, лишенной солнечного света, с поблекшими занавесками, с дурным состоянием пола, с потрепанной мебелью, безвкусной и случайной. В самом деле, есть люди, облик и даже ценность которых удивительно меняются, едва только они утратят предметы, вещи, обстановку, которые служили им рамой» (IV, с. 135). Однако кроме перемены обстановки что-то произошло и в самой Луизе, почему-то она холодно стала относиться к Люсьену. В душе у юного честолюбца начинается ужасный переполох. Он суетливо присматривается к Парижу и чувствует «пропасть, отделяющую его от этого мира, и спрашивает себя, какими средствами может он через нее перешагнуть?» (IV, с. 147). Но он заранее ответил – любыми; ведь еще в Ангулеме Люсьен давал себе клятву «пожертвовать всем, лишь бы утвердиться в большом свете».
Неожиданно Люсьен встречает среди постоянных посетителей Фликото – дешевой кухмистерской, где вынужден обедать герой, потративший почти все свои деньги, незнакомца, которого он «постоянно видел в библиотеке Сен-Женевьев в том же углу (…), который работал с такой устойчивой сосредоточенностью, которую не расстраивает и не рассеивает ничто. По одному этому узнается настоящий литературный труженик…» (IV, с. 181). Так Бальзак знакомит нас с д'Артезом, вождем кружка молодых мечтателей, смелых, честных и одаренных представителей интеллектуальной молодежи, которые противостоят тлетворному воздействию окружающей среды. Когда д'Артез впервые заговорил с Люсьеном. На глазах поэта были слезы: «золотые сны» его не сбылись. Действительность приготовила поэту, «столь славному в Ангулеме и столь ничтожному в Париже», жестокий удар: рукопись романа не покупали. Участие д'Артеза пришло в тот момент, когда рассеялись заблуждения Люсьена и он убедился, как труден путь литератора.
На улице Четырех Ветров, в Содружестве д'Артреза, Люсьен увидел «крайнюю скудость» жизни в сочетании с «великолепием умственных сокровищ». Люди, отмеченные печатью «высоких дарований», связаны были искренней дружбой и «серьезностью умственных запросов»; они жили «в области науки и разума», не зная сделок с совестью и малодушия перед нуждой. Понятия членов Содружества не расходились с их жизненной практикой, они не знали противоречия между словом и поступком.
Даниель д'Артез, бедный пикардийский дворянин, существовал на скудный гонорар за статьи для словарей; он писал «ровно столько, чтобы иметь возможность жить и осуществлять намеченную цель», изучал философию, совершенствовался в литературном стиле.
Орас Бьяншон – будущее светило Парижской медицинской школы – представлял в Содружестве естественные науки.
Леон Жиро, философ и социолог, собирался издать газету, «которая никогда не будет оскорблять истины и справедливости».
Член Содружества Жозеф Бридо – художник с богатой и прихотливой фантазией, острым умом и тонким вкусом – «не сказал еще последнего слова». От него можно было ожидать многого: он принадлежал к тем натурам, «у которых жажда совершенства становится болезнью».
Фюльжанс Ридаль – «великий философ обыденной жизни» писал комедии и был равнодушен к славе.
И, наконец, «республиканец большого размаха» - Мишель Кретьен: он жил с «диогеновской беспечностью на жалкие средства, получаемые за составление проспектов для книгоиздательских фирм».
«Все они шли различными путями», но каждый готов был пожертвовать самыми насущными своими нуждами ради другого. Содружество могло бы стать спасительной силой для Люсьена. Но бешеная погоня за богатством и славой, которая, как зараза, овладевает всеми в Париже, захватывает в свой водоворот и Люсьена. Парижская жизнь полна соблазна, и Люсьен не в силах его преодолеть. В Париже, этом сердце Франции, «все продается, все фабрикуется» и только золото – единственная сила, перед которой склоняется мир. Человеческая мысль, дарования стали предметом грязной торговли. Литературная слава превратилась в «блудницу»: «на низах литературы она – жалкая шлюха, мерзнущая на панели, в литературе посредственной – содержанка, вышедшая из вертепов журналистики (…), в литературе преуспевающей – она блистательная и наглая куртизанка» (IV, с. 214). Перед читателями «Утраченных иллюзий» проходит целая галерея больших и малых писателей, торгующих своим дарованием, своей славой.
Еще более глубокое отвращение вызывает парижская журналистика. «Журналистика – настоящий ад, пропасть беззакония, лжи, предательства. (…) недалек тот час, когда все газеты станут вероломны, лицемерны, бесчестны, лживы, смертоносны: они будут губить мысли, доктрины, людей» (IV, с. 269).
Типичным представителем этого мира является журналист Этьен Лусто. Характерно описание его холостяцкой комнаты. Здесь имеется «омерзительное собрание… дырявых сапог… старых чулок… недокуренных сигар, грязных носовых платков, разорванных рубашек» (IV, с. 219). Все здесь «грязно» и «плачевно», все свидетельствует о жизни, «не знающей ни покоя ни достоинства». А вот описание «деревянных галерей», в которых расположена книжная лавка Дорио. Лавками здесь называются «неряшливо крытые, скудно освещенные бараки», свет проникает в них через щели, «похожие на грязные отдушины харчевен», рядом с лавками находится «запущенный сад», орошаемый «нечистотами», растительность в этом саду «глушат отбросы модных мастерских». Чтобы понять общую направленность всего описания, следует отметить еще «бугры затвердевшей грязи на полу», «омерзительное и тошнотворное»окаймление галерей, «облезшую краску, отвалившуюся штукатурку», а также окна, «загрязненные дождем и пылью», «мерзость недостроенных стен» и снова «зловещее скопление нечистот» (IV, с. 224).
Все эти картины и описания имеют символическое значение. Они подчеркивают атмосферу грязи и уродства, которая пропитывает всю парижскую жизнь.
Газету Лусто называет «настоящей кухней», Люсьен потрясен тем, что видит «поэзию в грязи». «У литературной славы, – поучает его Лусто, - есть свои кулисы, а за кулисами действуют «нечистоплотные средства, нагримированные статисты, клакеры» (IV, с. 212).
Париж, таким образом, предстает как бы двухслойным по своей структуре – у него красивая оболочка и одновременно безобразная сущность. Культурная жизнь служит только прикрытием, маскировкой подлинных занятий парижского человека, развращенного обществом.
Действиями людей руководит лишь одно – жажда наживы, приобретение денег. Деньги – подоплека всех человеческих дел.
Жизнь в Париже «ошеломляет и изумляет» Люсьена, «подавляет» всем тем, что он там видит. Герой оказывается слишком примитивен для этого сложного мира, с которым сталкивается в Париже. Люсьен не до конца понимает сложность окружающего мира, поэтому он оказывается слабее, беспомощнее своих противников.
Роман «Блеск и нищета куртизанок» тематически продолжает «Утраченные иллюзии». «Здесь особенно ясно выступает стремление писателя показать не «парадный фасад» возводимого здания буржуазной цивилизации а его оборотную сторону, его темные, потайные уголки[6]». «Мир девок, воров и убийц, каторги и тюрьмы, - пишет Бальзак в романе, - насчитывает приблизительно от шестидесяти до восьмидесяти тысяч населения мужского и женского пола. Миром этим нельзя пренебречь в нашем описании нравов, в точном воспроизведении общественного состояния.» И этот мир преступников, проституток, уголовных элементов, так называемых «подонков общества» отверженных и «бунтарей», предстает перед нами не как аномалия, отклонение от «нормы», а как неизбежное порождение, необходимое условие и оборотная сторона общественного порядка Парижа.