Смекни!
smekni.com

Тема народа в Истории одного города (стр. 8 из 10)

Зная о том, что Щедрин хорошо знал язык народа и не чурался крепких выражений, можно только подозревать, что имел в виду автор под выражением «курицын сын», а в сочетании с выражением «Я уже имел честь…» создается исключительный по своей ироничности симбиоз словосочетаний [6,40].

Пародией пронизана вся ткань «Истории одного города», начиная с введения «От издателя» и «Обращения к читателю», кончая «Оправдательными документами». Умело копируя стилистику летописей и в особенности миф о норманнском происхождении княжеской власти в России, Салтыков–Щедрин, на самом деле пародирует широко распространенные в то время взгляды адептов государственной школы, возносивших хвалу самодержавному строю. Их напыщенный слог, пересыпанный церковными славянизмами, вставляемыми и к месту и не к месту, очень тонко подмечен автором и широко используется и в речи героев, и в комментариях летописца. Бородавкин, например, не просто вел войны за просвещение, он «расточил всех», так что даже попа не оказалось, чтобы тот «засвидетельствовал исшествие многомятежного духа», когда его самого, за все его художества, подвергли экзекуции, где он и умер. Автор, да и любой человек, хотя бы часом оказавшийся во власти такого Бородавкина, сказал бы в этом случае просто: «Собаке – собачья смерть», но «исшествие мятежного духа» - намного эффективнее било по всем псевдонародным либералам, которые пиявками висели на плечах народа.

В свою очередь, И.Т. Ищенко в своем исследовании «Пародии Салтыкова–Щедрина» отмечает, что «Оправдательные документы» основаны на прочном фактическом фундаменте. Но использование сатириком богатого фактического материала, конечно, ничего общего не имеет с плоским натуралистическим копированием. Официальным указом и уставом Щедрин противопоставил свои, пародийно – сатирические уставы, в основе которых лежит «одна жестокая насмешка» [10,69]. В этом отношении один «Устав о добропорядочном пирогов печении» чего стоит: Беневоленский с очень большой серьезностью, применяя отточенный государственно–канцелярский слог, пишет предписание о том, что и без него известно каждому – как печь пироги, какую начинку класть, а цель указа одна – урвать и себе от тех пирогов, да повкуснее, из самой середины.

2.2. Художественные средства изображения народа.

Исследуя тему народа в произведении «История одного города» Салтыкова–Щедрина, необходимо остановиться на вопросе художественных средств, использованных автором при изображении жителей города Глупова.

Роман изобилует точными и отточенно-злыми характеристиками властителей, можно только восхищаться талантом писателя, как сатирика. Но, если при этом забывать цель, ради которой было написано это произведение – воспитание народа, его просвещение, стремление пробудить его лучшие качества, - книга может просто остаться сборником анекдотов, о которых забывают по прошествии какого–то времени. Почему же этого не происходит более столетие спустя?

Наверное, прав оказался Белинский, пророчивший Щедрину всеобщую народную любовь, по мере повышения образованности народа, именно за то, что, несмотря на злую критику народного непротивленчества, равнодушия и политической пассивности, автор умел выразить любовь и восхищение своим народом. Как верно подмечает Е. Покусаев, только на первый взгляд кажется, что в изображении народа писатель обращается к тем же приемам гиперболы и гротеска, какими создавались сатирические темы правителей. Бесспорно, изобличающий смех звучит и в народных эпизодах. Здесь тоже нередки элементы художественного преувеличения и фантастики. И, тем не менее, анализ текста показывает своеобразие разработки народной темы. Различие обусловлено, прежде всего, идейными соображениями. Решающее из них то, что автор «Истории одного города» выступает защитником народа и последовательным, гораздо более последовательным, чем сам народ, врагом его врагов [25,79].

Свою любовь к народу в «Истории …» Салтыков–Щедрин не выпячивает, не декларирует на каждой странице, он просто позволяет своему народу жить именно той жизнью, какой они жили уже века до него. Единственное, что он себе позволяет, как художнику, это расставить свои акценты, добавляя колорита именно там, где он хотел бы что–то поправить в характере, психологии глуповцев. Здесь можно назвать два характерных эпизода: с ямщиком Дмитрием и ходоком Евгением. Дмитрий, доведенный до полного отчаяния самодурством Фердыщенки, идет на все, даже совершает поджег в доме бригадира и «как отъявленный вор и злодей, от всего отпирался».

- Ничего я это не знаю, - говорил он, - знаю только, что ты старый пес, у меня жену уводом увел, и я тебе это, старому псу, прощаю… Жри» [44,47].

Евсеич, избранный ходоком от народа для защиты его интересов, проявил чудеса бесстрашия перед лицом градоначальника, но будучи закованным в кандалы за свою настырность, просит прощения у всего народа за обиды и прегрешения, а в конце добавляет:

- И ежели перед начальством согрубил… и ежели в зачинщиках был… И в том, Христа ради, простите! [44,52]

Эти просьбы о прощении - как удар хлыста. После высокой патетики проявления настоящего народного характера с непокорностью, искренним желанием защитить свою честь, благополучие, жизнь, в конце концов, - такая униженность, в житейском плане, может быть, даже отсутствующая, у Салтыкова–Щедрина выставлена как бы напоказ: вот, дескать, каков русский мужик, начинает за здравие, заканчивает за упокой. Но за этим авторским акцентом не слышно издевки, знаменитого щедринского злого смеха; слышна только горечь, искренняя жалость к людям, попавшим в жернова безжалостной мельницы, перемалывающей судьбы и жизни.

О характере смеха Щедрина очень хорошо высказался Е.Покусаев. Смех в народных картинках лишен той эмоциональной окраски, которая характерна для сатирического рисунка градоначальников. В народных эпизодах смех пропитан горьким чувством, хотя порой нотки возмущения проникают и сюда. И чем дальше к концу, к главам и страницам, где изображается угрюм–бурчеевский режим, где положение глуповцев становится все более бедственным и тяжелым, тем чаще повествование проникается глубоко трагическими мотивами. Смех как бы застывает, уступая место патетике горечи и негодования [25,79].

Исследователи творчества Салтыкова–Щедрина отмечают поразительную соотнесенность его повествования с устным народным творчеством. Щедрин умел одной народной пословицей или поговоркой заклеймить чинушу, бюрократа или либерала–пенкоснимателя. Так, например, Бородавкин у Салтыкова–Щедрина «поражал расторопностью и какой–то неслыханной въедливостью, которая с особенной энергией проявлялась в вопросах, касавшихся выеденного яйца», «спал только одним глазом» [44,71]. Беневоленский еще даже в молодые годы писал законы на тему: «Всякий сверчок да познает соответствующий званию его шесток» [44,95]. Прыщ с головой, пахнущей трюфлями «будет тебе в глаза лгать, что он не поросенок, а только поросячьими духами брызгается» [44,100].

По мнению Я.Эльсберга, Щедрин прибегал к народному языку не для того, чтобы отгородить его от современности, не для эстетского любования, а для того, чтобы превратить этот язык в сильное оружие сатиры [35,181].

Для изображения жизни народа Глупова Щедрин тоже часто пользуется разного рода поговорками, анекдотами, дразнилками, которые веками складывались и жили в народном творчестве; особенно это проявляется в главе «О корени происхождения глуповцев». Но таким приемом он пользовался, чтобы показать негатив толпы, психологию стадного чувства народа, с которым автор никак не мог мириться. Но стоит ему хоть чуть–чуть отойти от изображения толпы, стада – покорного, готового славословить любому болвану в эполетах, - и его народный язык приобретает поэтику, высокие чувства [28,40].

Ходок Евсеич, юродивый Архипушко – как они прекрасно укладываются в пословицу: «На миру - и смерть красна». Не их вина, что тут же забывается и подвиг Евсеича, защищающего интересы общества, и предвидения Архипушки, по–своему пытавшегося отвести беду от глуповцев. Они погибают за свою правду, а автор передает горечь от безразличия, равнодушия толпы уже своим, авторским, заостренно публицистически слогом. «Щедрин умел соединить знание народного творчества, и языка, и понимания «народной мысли» и «кровной народной нужды» со «строго научным взглядом на вещи», с использованием всех достижений книжной, научной, публицистической речи» [35,180].