Таким образом, можно говорить о том, что сама культура Серебряного века понималась как двойник культуры века золотого, как его отражение.
Подобная внутренняя двойственностть, культурно-историческая противоречивость Серебряного века русской культуры не могла не сказаться на самом миросозерцании деятелей культуры этого времени.
Но как писал Н.Бердяев: «Все тот же дуализм, та же расположенность продолжают быть характерными для России»/31/. Бердяев отмечал такие издержки русской культуры ренессанса, как настроения упадочности, чрезмерную многозначность, утрату правдивости и простоты классики, умножение «двоящихся мыслей», интерпретацию жизни как своеобразного «искусства жить», «жизнетворчества». Зато в центре культуры оказывается фигура художника в целостном образно-ассоциативном видении мира, предвосхищающая все основные тенденции его развития, как бы сотворяющая новый мир своим искусством.
Личность художника, творца на данном этапе культурного развития, превращается в важный факт жизни искусства. Это объясняется тем, что художники преломляют свое отношение к действительности, к искусству, к жизни – через призму образного восприятия мира, собственного художественно-эстетического опыта. На первый план русской общественной мысли вышли сами художники, мыслившие категориями культуры в целом, сочетавшие в своем творчестве мысль и образ, философию и искусство.
Деятели культуры наиболее ярко, образно выражали общее настроение эпохи – настроение трагизма, растерянности, неуверенности, общего кризиса сознания, в результате чего умножались двоящиеся мысли.
В.А. Мескин, говоря о кризисе сознания рубежа XIX-XX веков, подчеркивает различия между трагическим в искусстве XIX века и начала XX века /44/. Если Пушкин, Гоголь, Достоевский, по словам Блока, «погружались во мрак, но … верили в свет. Они знали … что … все будет по-новому …», то современники Блока утратили «веру в свет» /44/. В литературе вынашивалась мысль о «хаотичности» подосновы бытия (Ницше), о «катастрофичности целого» (Вячеслав Иванов) /44/.
В ряду пророков «о последних временах» могут быть названы: «певец скорби» Ф. Сологуб, «космический пессимист» Л. Андреев, «фаталист» А. Ремизов, ностальгирующий о прошлом, сторонник «концепции регресса» И. Бунин и другие писатели, поэты, трактовавшие человека как средоточие неблагополучия.
О духовной атмосфере той поры З. Гиппиус писала: «… в воздухе чувствовалась трагедия» /44/. А. Блок чувствовал то же самое: «… везде неблагополучно, … катастрофа близка, … ужас при дверях» /44/.
Растерянное состояние умов Д. Мережковский описал в поэме «Конец века»:
«Каким путем, куда идешь ты, век железный?
Иль больше цели нет и ты висишь над бездной? …» /44/.
Позже итоги устремлений «железного» XIXвека подвел А. Блок в поэме «Возмездие»:
«Двадцатый век … Еще бездомней,
Еще страшнее жизни мгла.
Еще чернее и огромней
Тень Люциферова крыла» /44/.
Литератор Иванов – Разумник, тяготеющий к философскому осмыслению жизни и искусства, обобщая искания прозы, вопрошал: «Всемирная история не есть ли только «дьяволов водевиль», в котором все мы жалкие марионетки?» /44/.
Вместе с недоверием к формуле прогресса появляются сомнения в истинности главных христианских заповедей. В литературе Серебряного века получают распространение богоборческие темы. Критик и поэт С. Маковский отличал: «У всех поэтов начала столетия – тяжба с Господом богом» /44/.
В российской прозе богохульствуют, грозят кулаком в небо, ругая творца или споря с ним, персонажи разных писателей – Арцыбашева, Куприна, Розанова. Герой Ф. Сологуба, учитель Логинов, был одним из первых героев новой литературы, решившийся на открытый разрыв с Богом («Тяжелые сны»). Заново, не в угоду Христа и его учения, перечитывают Новый Завет М. Горький («Трое», «Мать») и Л. Андреев («Жизнь Василия Фивейского», «Иуда Искориот»). Первый доказывал, что христианская идея есть «бесчеловечная идея», второй называл христианство «противной, насквозь фальшивой выдумкой» /44/.
Многие столетия мысль о Боге определяла смысл существования, и отказ от нее не мог пройти безболезненно. Человек не мог ощутить одиночества, беззащитности, не испытать страха перед бесконечностью космоса, перед неизбежным концом жизни.
В связи с религиозным кризисом еще больше обостряется общая неуверенность, неустойчивость человеческого сознания.
В начале столетия человеческая личность, – и как писательская индивидуальность, и как герой литературы – с такой обостренностью и демонстративностью выявила свои полярные качества, с какой не делала этого ранее.
Весь общий кризис рубежа веков, неустойчивость, утрата целостного мироощущения и способствует обострению феномена двойничества в культурном сознании Серебряного века.
Наиболее отчетливо данный феномен отражался в творчестве А. Блока и А. Белого.
Смутные предчувствия зреющей трагедии, неразрешимость противоречий, накапливаемых культурой, катастрофичности пути, по которому устремилась Россия – все это тревожило А. Белого, он ощущал общую противоречивость жизни. Все это привело к неизбежному раздвоению его творческого «я».
А.К. Долгополов утверждает, что А. Белый в своем творчестве вывел наружу, обнажил действительный характер категории подсознания, лежащих, по его мнению, в основе всякой деятельности человека. Он показал подсознание как кипящий котел разрушительных страстей, с особым накалом бушующих в переходные исторические эпохи. Его открытия выливаются в определенные образы, категории, в художественные структуры, в которых действующими лицами становятся мотивы и категории подсознания, реализующиеся в образах двойников.
В «Воспоминаниях об А.А. Блоке» Белый дает ключ к пониманию символичного значения таких двойников: «… непросветленные глуби пучин подсознания вызывают огромные бури: встают двойники (наши низшие страсти), которых мы не ведаем, … когда напрягается свет, - напрягаются снизу темнейшие силы: душа разрывается ...» /6/.
По мнению В. Беннет, двойник у Белого не только олицетворение низких страстей и темных сил, но и символ психических стрессов и переживаний. Страдая, Белый вызывает к жизни двойника, который олицетворяет тайные чувства поэта: «мне казалось : комната моя переполнилась тоскою моею: тоска отделяется, наклоняется черным моим двойником надо мною». Двойник преображает «черный контур», становясь некой странной, злой силой, неподвластной воле самого Белого: «Черный контур… тень от меня убежала; и действует где-то без моего контроля, ... странные раздвоения сознания меня посещали…» /6/.
Это раздвоения сознания Белого отражалось и во всем творчестве, в котором маска, домино играли сложную символическую роль, являясь атрибутами героев-двойников автора.
Раздвоения сознания, внутреннее столкновение противоречивых начал, обуславливающее появление двойников, ярко выражалось и в творчестве А.А. Блока.
Необходимость и невозможность разрешения противоречий культуры и жизни (не только между собой, но и внутри себя), положение художника, зажатого в тисках непримиримых противоречий и стремящихся их –ценой своего художества , а подчас и жизни – примирить, ощущалось Блоком как «трагическое сознание». Поэт переживает состояние отчаяния, метания, мучительного раздвоения.
Двойничество в творчестве Блока, по мнению Д.Е. Максимова, - неизбежный феномен развития поэта. Он, оставаясь во всех случаях нарушением цельности личности, принимал у Блока разные формы и сопровождал его поэзию на всем ее протяжении. Неслучайно первая фраза, открывающая юношеские дневники Блока, содержит признания в собственном раздвоении - предпосылка к двойничеству, его психологическая и мировоззренческая основа. Блок писал, что «в каждом человеке несколько людей, и все между собой борются». При этом двойники возникали не только из глубины лирического «я» Бока или его лирического героя как реализация внутренних противоречий, но и «насылались» на него чужой жизнью, у позднего Блока – «страшным миром», проникающим вглубь личности. Чаще всего, то и другое совмещалось /38/.
Так например, в феерии «Балаганчик» антиномическая сдвоенность персонажей (юноша - старик, Пьеро - Арлекин, двоящиеся лики Возлюбленной и возлюбленных) соответствовала расщеплению личности индивидуалистического типа, а следовательно, и разветвлению ее путей (один из вариантов двойничества у Блока). В драме «Незнакомка» отдельные стороны теряющей свое единство индивидуальности реализованы в образах двойников: Поэт – Голубой – Звездочет. И, наконец, целый ряд двойников, масок поэта ( а не персонажей, независимых от авторского «я») возникает в цикле «Страшный мир». За ними стоит оторопь, омертвение, смирение, забвение жизни (в вине, в страсти, в мечтательстве, в ежедневной суете). Они окружают лирическое «я» Блока, агрессивно наступают на него, пытаясь заменить его собою.