Пушкин просил жену не требовать от него нежных, любовных писем, настолько тяжело ему было представить, что вся его переписка распечатывается и прочитывается. Попытка подать в отставку, так как чин камер-юнкера неприличен летам Пушкина – его сотоварищам по службе было по 17 лет (это низшее придворное звание, даваемое обычно юношам), навлекает на него еще большее недовольство царя, угрозу закрыть доступ в государственные архивы. Дневниковая запись от 1 января 1834 г.: “… двору хотелось, чтобы Наталья Николаевна танцевала в Аничкове”. По поводу отставки “…получил такой нагоняй, а от Бенкендорфа такой сухой абсенд, что я немного вструхнул, и … прошу, чтоб мне отставку не давали. А ты и рада, не так? Хорошо, коли проживу я лет еще 25; а коли свернусь прежде десяти, так не знаю, что ты будешь делать…” (из письма А.С.Пушкина Н.Н.Пушкиной от 14 июля 1834 г.). Пушкин продолжает много работать: над историей Петра, циклом песен западных славян, появляется стихотворение “Полководец”. В 1833-1834 годах в России был голод. Пушкин напрямую осуждал балы, устроенные дворянством и купечеством по случаю совершеннолетия государя-наследника: “…Праздников будет на полмиллиона. Что скажет народ, умирающий с голода?” Сам Пушкин на эти балы не поехал. В мае 1836 года родился четвертый ребенок в семье – дочь Наталья. Семья умножалась, все требовали от Пушкина денег. К этому времени он был глубоко одинок, хотя многие считали себя его друзьями. Дельвига не было уже в живых, Нащокин жил в Москве и видел Пушкина у себя последний раз в мае 1836 года. У Пушкина в доме Нащокиных был свой кабинет, и там он действительно был дома.
Первая запись о бароне д’Антесе появляется у Пушкина в дневнике в 1834 году. Сторонник королевской власти, эмигрант, бежавший от революции во Франции в 1830 году, он был обласкан русским царем. Дантес откровенно ухаживал за женой поэта. В свете злорадствуют, но Пушкин замечает, что и Наталья Николаевна теряет покой, она взволнована “несчастной страстью” Дантеса. Со 2 ноября 1836 года события развиваются стремительно: анонимные письма; вызов на дуэль; отказ Дантеса от дуэли; вечером после пушкинского вызова на бале С.В.Салтыкова объявлена свадьба Дантеса с Екатериной Гончаровой; письмо Бенкендорфа Пушкина с разоблачением Геккерна; свадьба Дантеса и Е.Н.Гончаровой 10 января 1837 года; свидание Натальи Николаевны с Дантесом у идалии Полетики; 26 января Пушкин отправляет гневное письмо Геккерну – роковой поединок с Дантесом стал неизбежен.
Пушкин стрелялся с Дантесом под Петербургом, за черной речкой, близ Комендантской дачи около 4½ часов. (К 30-ым годам Черная речка стала модным дачным местом. Пушкин провел здесь два лета. В 1833 г. он жил у Миллера, который владел большим участком, а в 1835 г. занимал соседнюю дачу). Пушкин был смертельно ранен. Его привезли в дом княгини Волконской – он прожил здесь недолго – всего несколько месяцев, - с октября 1836 г. по 29 января 1837 г. 29 января в 2 часа 45 минут пополудни перестало биться сердце Пушкина. Сняв с двери бюллетень, Жуковский тихо сказал: “Пушкин умер”. Из толпы крикнули: “Убит!”. Бурное проявление народной любви к поэту, негодование и возмущение его убийством встревожили правительство. Жуковский вспоминал, что когда гроб несли к церкви “…нас оцепили, и мы, так сказать под стражей проводили тело до церкви, с какою-то тайной всех поразившею, без факелов, почти без проводников”. Так в ночь на 1 февраля 1837 г. официальный Петербург простился с Пушкиным, подтвердив его слова о том, что
“… здесь город чопорный, унылый,
здесь речи – лед, сердца – гранит…”.
30 января в газете “Литературные прибавления к Русскому инвалиду” В.Ф.Одоевский писал: “Солнце нашей поэзии закатилось!…”. Последнюю дань любви великому поэту выразили десятки тысяч петербуржцев, приходивших проститься с ним к квартире на Мойке. Один из этих неизвестных почитателей сказал: “Видите ли, Пушкин ошибался, когда думал, что потерял свою народность: она вся тут, но он ее искал не там, где сердца ему отвечали” [3, стр. 296]. В ночь на 1 февраля 1837 г. гроб с телом Пушкина поставили в церкви. Утром происходило отпевание – лицемерный Петербург был представлен всем дипломатическим корпусом: посланники и министры в лентах.
Придворная небольшая церковь Спаса Нерукотворного, где было приказано отпевать Пушкина, была перестроена в 1823-24 гг. “В церковь пускали по билетам только высшее общество. Его-то зачем? – с возмущением писал А.Н.Карамзин своей матери. – Разве Пушкин принадлежал ему?… Выгнать бы их и впустить рыдающую толпу, и народная душа Пушкина улыбнулась бы свыше”. Официальный Петербург и высший свет так прощался с Пушкиным, но при этом интересны жандармские отчеты, подтверждающие лицемерную позицию власти по отношению к Пушкину даже после его смерти: “Собрание посетителей при гробе было необыкновенным: отпевание намеревались сделать торжественное, многие располагали следовать за гробом до самого места погребения в Псковской губернии… Подобное как бы народное изъявление скорби о смерти Пушкина представляет некоторым образом неприличную картину торжества либералов, - высшее наблюдение признало своею обязанностью мерами негласными устранить все почести, что и было исполнено”. Исполняя волю Пушкина, гроб с его телом предстояло препроводить в Святые Горы, к месту последнего успокоения. Гроб с телом поэта увезли ночью, 3 февраля, тайно, чтобы избежать народных проводов. В 10 часов вечера Жуковский и Вяземский собрались в последний раз у гроба Пушкина, отпели последнюю панихиду, положили свои перчатки в гроб, когда его заколачивали (об этом донесли, усмотрев что-то и кому-то враждебное). Тургеневу одному поручили сопровождать тело поэта до места последнего успокоения. Старый слуга Пушкина Никита Тимофеевич Козлов стоял всю дорогу на дрогах. “О, Петербург! Сколько в тебе страшного!” – заканчивал описание событий, связанных со смертью Пушкина, один из современников [4, cтр. 232].
2. Петербург в поэме Пушкина “Медный всадник”.
Живя в Петербурге, столице и оплоте русского самодержавия, Пушкин не мог не видеть значения этого города, историю его создания для России. Когда Пушкин писал “Медного всадника” он был уже в поре зрелости, признанным основателем русской реалистической прозы, драматургом, историком. Это время, когда обострялся взгляд человека и художника на город. Никто как Пушкин не смог добавить романтики этому городу, образу Невы, как одушевленному, живому существу. Для того, чтобы узнать как относился к городу сам Пушкин, надо просто читать его произведения: все, что он хотел сказать о Петербурге, сказано им самим.
В поэме прославляется “великие думы” Петра, его творенье – “град Петров”, “полночных стран краса и диво”, новая столица русского государства, выстроенная в устье Невы, “под морем”, “на мшистых, топких берегах”, из соображений военно-стратегических (“отсель грозить мы будем шведу”), экономических (“сюда по новым им волнам все флаги в гости будут к нам”) и для установления культурной связи с Европой (“природой здесь нам суждено в Европу прорубить окно”). Наводнение, показанное в поэме как бунт покоренной, завоеванной стихии против Петра, губит жизнь Евгения – простого и честного человека и губит жизнь его невесты – Параши. Петр в своих великих государственных заботах не думал о беззащитных маленьких людях, принужденных под угрозой наводнения (как не думал и о сотнях жизней о строительстве города). Пушкин первый поднял эту тему: никакого эпилога, возвращающего нас к первоначальной теме величественного Петербурга, - эпилога, примиряющего нас с исторически оправданной трагедией Евгения, Пушкин не дает. Противоречие между полным признанием правоты Петра I, не могущего считаться в своих государственных “великих думах” и делах с интересами отдельного человека, и полным же признанием правоты каждого человека, требующего, чтобы с его интересами считались, - это явное противоречие остается неразрешенным в поэме.
“Вступление” к “Медному всаднику” написано в торжественном стиле, классическом стиле. По своему стилю оно резко отличается от стиля всех других частей поэмы. Поэтому часто воспринимается как самостоятельное произведение. От повествовательных частей поэмы оно отличается, прежде всего, своим торжественно-ликующим тоном. “Вступление” часто называют гимном великому городу. Все другие изображения Петербурга – будь то Петербург Гоголя, Некрасова или Достоевского – всегда сопоставляются с Петербургом “Вступления” Пушкина. Сами эти писатели осознавали созданные ими образы Петербурга как полемические по отношению к пушкинскому. “Люблю тебя, Петра творенье…” – повторял Достоевский Пушкинский стих. И тут же ответил: “ Виноват, не люблю его”.
“Прошло сто лет, и юный град,
Полнощных стран краса и диво,
Из тьмы лесов, из топи блат,
Вознесся пышно, горделиво;
Где прежде финский рыболов,
Печальный пасынок природы,
Один у низких берегов
Бросал в неведомые воды
Свой ветхий невод, ныне там
По оживленным берегам
Громады стройные теснятся
Дворцов и башен; корабли
Толпой со всех концов земли
К богатым пристаням стремятся;
В гранит оделася Нева;
Мосты повисли над водами;