Повесть Гоголя свободна от искусственно усложнённой авантюрной интриги романа Нережного. Внимание Гоголя сосредоточено прежде всего на характерах героев, обретающих огромную силу художественного обобщения и социальной выразительности. В отличие от Нережного Гоголь создаёт произведение большого сатирического накала.
Композиция “Миргорода” отражала широту восприятия Гоголем современной действительности и вместе с тем свидетельствовала о размахе и диапазоне его идейно-художественных исканий. Произведения, столь разнородные по содержанию и стилю, были внутренне связаны между собой и в совокупности образовали единый, целостный художественный цикл. Обе части “Миргорода” построены контрастно: поэзия героического подвига в “Тарасе Бульбе” противостояла пошлости старосветских “существователей”, а трагическая борьба и гибель философа Хомы Брута ещё больше оттеняла жалкое убожество и ничтожность героев “Повести о том, как поссорился Иван Иванович и Иваном Никифоровичем”.
Все четыре повести “миргородского” цикла связаны, таким образом, внутренним единством идейного и художественного замысла. Вместе с тем каждая из них имеет и свои отличительные стилевые особенности. Своеобразие “Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем” состоит в том, что здесь наиболее отчётливо и ярко выражен свойственный Гоголю приём сатирической иронии. Повествование в этом произведении, так же как и в “Старосветских помещиках”, ведётся от первого лица - не от автора, но от некоего вымышленного рассказчика, наивного и простодушного. Это он восторгается доблестью и благородством Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича. Это его приводят в умиление “прекрасная лужа” Миргорода, “славная бекеша” одного из героев повести и широченные шаровары другого. И чем патетичнее выражаются его восторги, тем очевиднее для читателя раскрывается пустота и ничтожество этих персонажей. Рассказчик - представитель того же самого царства пошлости, и, таким образом, он содействует его саморазоблачению.
Нетрудно заметить, что рассказчик из повести о ссоре существенно отличен от Рудого Панька. В “Вечерах” рассказчик - совсем иной социально-психологический характер. Он выступает как выразитель самосознания народа. В том, как Рудый Панько воспринимает и оценивает явления действительности, проглядывает юмор и усмешка самого Гоголя. Пасичник является выразителем нравственной позиции автора. В “Миргороде” художественная функция рассказчика другая. Уже в “Старосветских помещиках” его нельзя отождествлять с автором. А в повести о ссоре он ещё более отдалён от него. Ирония Гоголя здесь обнажённее, острее. И мы уже догадываемся, что предметом гоголевской сатиры является, по существу, и образ рассказчика. Его особая композиционная роль в повести помогает более полному решению поставленной писателем сатирической задачи. “...Автор как бы прикидывается простачком, - писал Белинский. - Г-н Гоголь с важностью говорит о бекеше Ивана Ивановича, и иной простак не шутя подумает, что автор и в самом деле в отчаянии оттого, что у него нет такой прекрасной бекеши. Да, г. Гоголь очень мило прикидывается; и хотя надо быть слишком глупым, чтобы не понять его иронии, но эта ирония чрезвычайно как идёт к нему. Впрочем, это только манера...”.
Лишь один раз предстаёт перед нами в повести о ссоре образ рассказчика, которого не коснулась авторская ирония, в заключительной фразе повести: “Скучно на этом свете, господа!” Эта фраза произнесена, конечно, уже не тем вымышленным персонажем, который восхищается бекешей Ивана Ивановича и шароварами Ивана Никифоровича. Нет, это сам Гоголь словно раздвинул рамки повести и вошёл в неё, чтобы открыто и гневно, без какой бы то ни было тени иронии произнести свой приговор. Эта фраза приобретает тем более значительный смысл, что она венчает не только повесть о ссоре, но и весь “миргородский” цикл. Здесь - фокус всей книги. Белинский тонко и точно заметил, что повести Гоголя “смешны, когда вы их читаете, и печальны, когда вы их прочтёте”. На всём протяжении книги писатель творит суд над людской пошлостью, становящейся как бы символом современной жизни. Но именно здесь, в конце повести о ссоре, Гоголь открыто, от своего собственного имени выносит окончательный приговор этой жизни.
Историческая повесть “Тарас Бульба” на поверхностный взгляд не кажется достаточно органичной в “Миргороде”. Отличается она от других вещей этой книги и содержанием своим, и стилем. На самом же деле “Тарас Бульба” представляет собой очень важную часть “Миргорода”. Более того включение этой повести в сборник было необходимым. Она позволяла с какой-то ещё одной, существенной стороны взглянуть на героев других повестей той же книги.
В “Авторской исповеди” Гоголь писал: “У меня не было влечения к прошедшему. Предмет мой был современность и жизнь в ёё нынешнем быту, может быть, оттого, что ум мой был всегда наклонён к существенности и к пользе, более осязательной. Чем далее, тем более усиливалось во мне желание быть писателем современным”. Это замечание Гоголя может показаться странным, малодостоверным. Ведь оно сделано человеком, для которого изучение прошлого едва ли не стало профессиональной привязанностью и в художественное сознание которого так глубоко вошла историческая тема. И, однако же, Гоголь был вполне искренен в своей “Авторской исповеди”. Историком он так и не стал, несмотря на серьёзный и основательный характер своих увлечений. А что касается его интереса к исторической теме в художественном творчестве, то характер его, возможно, лучше всего отражают известные строки гоголевского письма к Н. М. Языкову: “Бей в прошедшем настоящее, и тройной силою облечётся твоё слово”. Именно такое отношение к истории и исторической теме отразилось в “Тарасе Бульбе”.
Мы издавна привыкли называть “Тарасу Бульбу” повестью. И для этого, разумеется, есть серьёзные основания. По многим своим объективным жанровым признакам “Тарас Бульба” и есть историческая повесть. Но тем не менее широта эпического охвата действительности и основательность в изображении народной жизни, многоплановость композиционного строения - всё это позволяет видеть в гоголевской повести произведение, близкое к жанру исторического романа. Более того, в истории русского исторического романа “Тарас Бульба” - весьма важная веха.
Развитие этого жанра в западноевропейской, да и русской литературе шло трудными путями. В XVIII и в самом начале XIX века широкой известностью пользовались на Западе исторические романы Флориана, Мармонтеля, Жанлис. Собственно история играла в их произведениях лишь роль общего декоративного фона, на котором строились различные, главным образом любовные коллизии. В этих романах отсутствовали живые человеческие характеры как выразители конкретных исторических эпох, судьбы героев развивались изолированно и независимо от судеб истории.
Огромная заслуга в развитии европейского исторического романа принадлежала Вальтеру Скотту. Он освободил историческую тему от фантастики. История впервые стала приобретать в его произведениях не только реальные, жизненно достоверные очертания, но и глубинный философский смысл. По этому поводу Бальзак в предисловии к “Человеческой комедии” справедливо заметил, что Вальтер Скотт возвысил роман “до степени философии истории”. Совместив в своих романах изображение частного человека с изображением истории, Вальтер Скотт исследовал серьёзные явления общественной жизни и ставил на материале прошлых эпох большие проблемы современной ему действительности.
Широко и в самых разнообразных жанровых формах использовали историческую тему писатели-декабристы, например в поэме (Рылеев, Марлинский), думе (Рылеев), трагедии (Кюхельбекер), повести (Марлинский), романе (Ф. Глинка, Лунин). Обращаясь к историческому прошлому, декабристы прежде всего искали в нём сюжеты, которые позволили бы им ярко выразить свои гражданские идеалы - их патриотизм, их вольнолюбие, их ненависть к деспотизму. Но известная узость мировоззрения декабристов, присущая им недооценка роли народных масс в историческом процессе, - всё это сказалось и в их художественно-исторических произведениях. Главное внимание писателей было сосредоточено на изображении героической личности, романтически приподнятой и не связанной с народной жизнью. Достаточно вспомнить, например, Войнаровского из одноимённой поэмы Рылеева или героя романа Глинки “Зиновий Богдан Хмельницкий, или Освобождённая Малороссия”. В этих произведениях ещё не было художественного исследования исторического прошлого, глубокого постижения духа эпохи. Писателей-декабристов больше занимали абстрактно-дидактические аналогии между веком минувшим и нынешним, поверхностные, порой произвольные догадки, основывавшиеся главным образом на авторском воображении или интуиции. Как писал однажды Марлинский в письме к Н. Полевому по поводу его романа “Клятва при гробе господнем”: “Пусть другие роются в летописях, пытая, было ли так, могло ли быть так во времена Шимяки? Я уверен, я убеждён, что оно так было... в этом порукой моё русское сердце, моё воображение, в котором старина наша давно жила такою, как ожила у вас”.
Уже Пушкин осознал недопустимость подобного обращения с историей. Он полагал, что писатель обязан объективно, без каких бы то ни было предрассудков понять прошлое, “его дело воскресить минувший век во всей его истине”. Хотя Пушкин говорил здесь о жанре трагедии, но поставленная им задача была более злободневной для исторического романа.
Своим “Арапом Петра Великого”, а затем и “Капитанской дочкой” Пушкин положил начало новому историческому роману в России - социальному по своему содержанию и реалистическому по своему методу. В это русло включается и “Тарас Бульба”. Исторический роман нового типа, формировавшийся в 30-х годах XIX века в России, существенно отличался от романа Вальтера Скотта.