Современный исследователь А.Зорин в интересной и глубокой статье о Есенине, появившейся на страницах «Литературы», отмечая, что "Есенин всегда был популярен в уголовной среде", задаёт тот же вопрос: "Стоит задуматься, отчего он любим — и так долго — этой публикой... отчего же они его принимают за своего?" — и предлагает два объяснения.
"Ну, во-первых, — утверждает критик, — весёлая тоска. Это состояние наивысшего кайфа, хорошо знакомое им. А потом, авантюристы самых высоких и самых низких марок всегда немного артисты, немножко поэты в душе; оттого, что им часто приходится играть чужую роль и пудрить мозги, они пребывают в разладе с собой... Окружающий мир такой душе тотально враждебен. Она чувствует себя загнанным волком и готова к последнему мстительному прыжку".
А во-вторых, пишет А.Зорин, "культ матери, распространённый в уголовной среде, обязан есенинскому образу, освещённому несказанным светом... «Материнский» мотив в творчестве поэта пронизан щемящей нотой. Образ матери — образ одинокой и беззащитной страдалицы. Есенин заложил иконографию этого образа, который получит развитие в советском неподцензурном фольклоре" 6.
Но здесь надо напомнить, что образ матери-страдалицы впервые в русской поэзии появляется у Некрасова («Родина», «Рыцарь на час» и другие стихотворения), что именно с Некрасова начинается в русской литературе культ матери и материнства, идеализация и обожествление матери. По словам Н.Скатова, "в одном из последних уже предсмертных стихотворений «Баюшки-баю» само обращение к матери оказывается чуть ли не обращением к матери Божьей... Мать — последнее прибежище перед лицом всех потерь, утраты самой музы, перед лицом самой смерти..." 7
А как объяснить чудовищное совмещение в стихах Есенина культа матери и матерщины, сквернословия?
В.Непомнящий в статье «С весёлым призраком свободы», рассуждая о причинах широкого проникновения в современную литературу матерной брани, говорит о двух уровнях русской души, двух взаимосвязанных и взаимоотталкивающих слоях — священном и низком, божественном и сатанинском: "А самое святое для русской души и есть культ матери, исходящий от почитания Матери-земли и восходящий к поклонению Пречистой Матери... Русская матерная брань есть по существу в основании своём богохульство... матерная ругань на церковном языке именуется нередко молитвой сатане... Есть разные степени грехопадения... Матерная ругань и матерное слово декларируют отрицание заповеди «не прелюбодействуй»" 8.
Современный поэт Марина Кудимова в журнале «Континент» опубликовала полемическую статью о Есенине и Высоцком, в которой утверждает, что "нужен серьёзный разговор о духовном содержании поэзии Есенина", и пишет о "нарастающей безответственности за слово" в стихах Есенина, начиная с 1917года, о его богохульных и кощунственных произведениях, о его богоотступничестве ("Есенин совершил грех отступничества, когда Россия ещё была страной Православия"), и именно в этом видит главную причину трагедии поэта. Приведём одну цитату из этой статьи: "Чем же потрафил наш лирик убийцам и насильникам? Вероятно, сентиментальным раздрызгом, нервической экзальтацией, приятной расшатанной психике блатаря, всегда нуждающейся в допинге. Уголовники почуяли в Есенине слабину безответственности, которой они особо привержены в отношениях с «фраерами»... Кроме того, Есенин постепенно упал до блатного отношения к женщине — улично-потребительского" 9.
Всё это, наверное, так, но нам кажется, что есть в стихах Есенина ещё то, что делает их своими, удивительно близкими и заставляет звенеть определённые струны в душе почти каждого человека, каждого читателя. Если сказать предельно кратко, это жалость к себе.
Если ранний Есенин, "могучий русский лирик с исключительным даром чувства" (Р.Гуль), предстаёт певцом "Голубой Руси", а доминирующим чувством в его стихах является любовь-восхищение, любовь — обожествление патриархальной крестьянской Руси, "любовь к родной крестьянской земле, к деревне, к избяной Руси" (В.Ходасевич), и в образе Святой Руси 10 выражена "исконно-русская, проросшая сквозь века в народную душу мечта о справедливом, идеальном, святом мужицком царстве" (Г.Иванов), если лирика раннего Есенина окрашена просветлённым молитвенным настроением и "даже на природу молодой поэт смотрит, как на простую деревенскую церковь, где человек должен молиться" (В.Завалишин) 11, то поздняя лирика становится плачем над гибнущим избяным миром, миром хижин "с петухами на ставнях, с коньками на крышах и голубками на князьках крыльца" («Ключи Марии»), плачем над погибающей, навсегда уходящей в прошлое крестьянской Русью, патриархальной деревней, умирающей природой, плачем над собой.
Если в стихах раннего Есенина, "голубого" (весеннего) и "розового" (летнего) периодов творчества, с образом "светлого отрока", "инока", у которого "на душе светло", ласкового послушника в природном мире-храме, всё пронизано звоном, символизирующим гармоническое состояние мира, а "плач" в природе только изредка слышит поэт:
Выткался на озере алый свет зари.
На бору со звонами плачут глухари.
Плачет где-то иволга, схоронясь в дупло.
Только мне не плачется — на душе светло, —
то в лирике позднего Есенина, "жёлтого" (осеннего) и "чёрно-белого" (зимнего) периодов творчества, на смену звону приходит "свист", "визг", "хрип", беспорядочный "шум", на смену ярким цветам приходит свет, лунный свет — тихий, таинственный, холодный (более 160 раз образ луны появляется в произведениях Есенина), и мы слышим тихий плач, невыносимую боль застывающей, мертвеющей души, чувствуем "страшно подлинную, пожирающую и безысходную тоску" (Д.Святополк-Мирский) 12:
Шуми, левкой и резеда,
С моей душой стряслась беда.
С душой моей стряслась беда.
Шуми, левкой и резеда.
В поздних стихах Есенина Г.Адамович слышит "типично русские ноты раскаяния, покаяния" 13, а Е.Ермилова даже утверждает, что "в самых грубых стихах из «Москвы кабацкой»... есть такой накал тоски и отвращения, такое страстное самоосуждение и покаяние, что «хулиганство» здесь только тематическое, а не стилевое" 14. И всё же, видимо, права и М.Кудимова, вспомнившая евангельскую притчу о блудном сыне: "Я не сомневаюсь, что душу Есенина мучила вина, в чём он проговаривается в целом ряде трагически прекрасных стихов: «Я покинул родимый дом», «Русь уходящая» и другие. Но блудного сына спасает полнота раскаяния, которую при всём желании обнаружить в творчестве Есенина нельзя: «Отче! Я согрешил против неба и пред тобою, и уже недостоин называться сыном твоим» (Лк. 15, 21)" 15.
Наверное, никто из русских поэтов так, как Есенин, не выразил чувство влюблённости в себя — как в голубую Русь, как в золотую осень, — чувство любования собой, своей отцветающей молодостью, прекрасным увяданием («Не жалею, не зову, не плачу...», «Отговорила роща золотая...»). Наверное, никто в русской поэзии не выразил такое чувство жалости к себе, так не оплакал себя, как Есенин, а это, с христианской точки зрения, является проявлением духовной слабости, греховности человека. По словам С.Аверинцева, "...если в поэзии соблазнов немало, то больше греха, наверное, в жалости к себе как к «жертвам истории». Греха столь же тривиального, как и невыносимого. Поэзия — противоядие против жалости к себе, это надо за ней признать (с оговоркой, что есть противоядия более святые и более чистые)" 16.
Именно это детское, непосредственное чувство жалости к себе и пробуждают в душе почти каждого человека многие произведения Есенина. Поэт в стихах оплакал себя и выразил то, часто бессознательное, состояние души человека, которое возникает у многих людей, находящихся в "рабстве греховных страстей", и которое так точно описал святитель Игнатий Брянчанинов: "...родилась и уж взросла в душе моей какая-то страшная пустота, явился голод, явилась тоска невыносимая — по Богу. Я начал оплакивать то забвение, которому я предал веру, оплакивать сладостную тишину, которую я потерял, оплакивать ту пустоту, которую я приобрёл, которая меня тяготила, ужасала, наполняя ощущением сиротства, лишения жизни... дни, месяцы, годы несутся к гробу, откуда нет возвращения, за которым нет покаяния и исправления" 17.
Многие люди читают собственную духовную биографию в истории судьбы поэта, слышат собственные жалобы в его "самых нежных и кротких песнях", в его песнях тоски и надлома слышат собственный плач, а плач, как пишет преподобный Иоанн Лествичник, "есть укоренившаяся скорбь кающейся души" 18.
Удивительная нежность, мягкость и задушевность, жалостливый плач и тихая скорбь в стихах рязанского поэта — это, конечно, женские чувства. О женской природе рязанцев очень хорошо сказал Павел Флоренский: "В рязанцах (я это давно замечал, но теперь лишь, пропустив перед собою много солдат, убеждаюсь твёрдо), в них есть что-то исключительно приятное: мягкость и доброта... какая-то всасывающая ласковость, но не слащавость. Это лучше всего пояснить как женскую природу рязанцев... Рязанство — полная противоположность жёсткости и сухости. Оно волнует. Рязанский народ самый приятный. Но он же и бесхарактерен" 19.
Не случайно Марк Слоним относит Есенина к лирикам женственного типа: "Поэт глубоко народный, национальный по всем формальным моментам своей поэзии, он обладал той «прелестью», тем несколько сладким ядом безволия, меланхолической музыкальности и растравы, которые отличают лириков женственного типа" 20.
Отмеченные особенности стихов Есенина, видимо, связаны с женственными качествами русской души, которые нашли отражение и в русской сказке, о чём писал Е.Трубецкой в статье «"Иное царство" и его искатели в русской народной сказке», и в русской народной песне; видимо, связаны и с "кенотической жалостью", в которой русские религиозные философы видели "основное различие нашего христианского типа от западной моральной установки" (Г.Федотов). К такой же "кенотической жалости" относит современный литературовед С.Семенова и "поразительное отношение Есенина к животным: сочувствие к «меньшой твари», переживание её страдания и боли изнутри её самой («Корова», «Песнь о собаке», «Лисица»)" 21. А поэт Вл. Марков и в стихах Есенина о животных видит прежде всего "знакомую русскую черту — жалость к себе... Его собственные страдания, перенесённые на животных, внушали больше жалости, начинали больше заслуживать эту жалость" 22.