Не надо сомневаться в искренности этих слов, но где среди персонажей Фолкнера хоть отдалённое подобие этого высокого образа? Нет его и быть не может.
А вот у Уайлдера все любимые герои таковы.
Есть нечто донкихотское даже в Цезаре. Ну кого, право, из властителей мира могут вдохновлять на строительство империи прежде всего красоты латинского языка, выявленные Лукрецием и Катуллом?
Перекликаются с давним образцом душевного благородства и жертвенности герои «Моста короля Людовика Святого» и «Дня Восьмого».
И уж чистый Дон-Кихот, или, как сказал бы Достоевский, положительно-прекрасный человек - Теофил Норт. Земную жизнь пройдя пусть не до середины, но всё-таки до тридцати лет и изрядно наскучив что армейской службой, что школьным преподаванием, он приезжает в городок Ньюпорт на атлантическом побережье Америки для того, чтобы “наблюдать, не вмешиваясь”. И действительно начинает, подобно Шлиману в Трое, раскапывать исторические слои. ПЕРВЫЙ ГОРОД - следы ранних поселений, ВТОРОЙ - XVIII век, ТРЕТИЙ - останки оживлённой некогда портовой деятельности и так далее - вплоть до Девятого. Одним словом, «Гулливер на острове Акуиднек» (вот, к слову, пласт доисторический - индейский).
Однако же недолго удаётся Норту сохранять остранённость созерцателя-археолога. Как бы помимо собственной воли, он становится чем-то вроде доброго ангела - предотвращает заведомо несчастное замужество одной сумасбродной девицы, возвращает волю к жизни отставному дипломату, излечивает от болезненной застенчивости некоего местного юнца. После этого и распространяется в округе слух об “электрических руках” Норта - он якобы наделён даром исцелять любые хвори. И вот уже к его дому, словно к Лурдскому монастырю, тянутся страждущие.
Смешно? Смешновато, конечно, да автор слегка иронической улыбки и не скрывает. Но в общем-то к герою своему относится в высшей степени сочувственно и серьёзно.
Во всём этом есть немало прекраснодушия и даже сентиментальности, что, допускаю, может и раздражать. И всё-таки - помимо достоинств чисто литературных, помимо мастерства, которого Уайлдеру было не занимать стать, - разве не хочется иногда прикоснуться к чему-то возвышенному, даже и зная, что это всего лишь красивая фантазия?
Не оттого ли, хотя бы отчасти, строгие американские судьи столь щедро одаряли Торнтона Уайлдера знаками внимания? Он был трижды (случай, кажется, единственный) награждён Пулитцеровской премией - высшей в США литературной наградой, стал первым лауреатом только что (в 1965 году) учреждённой Национальной медали за достижения в области литературы.
Тут как будто можно вернуться бегло к сюжету, с которого начинали: американский ли писатель Торнтон Уайлдер, то есть та ли у него, местная, генетика, или, может, действительно случайная залётная птица?
По-моему, совсем не залётная. Во вступительной статье я уже ссылался на наблюдение мудрого Генри Адамса: американец постоянно колеблется между динамо-машиной и Святой Девой. Теперь немного разовью его. Динамо-машина, в представлении Адамса, не просто свидетельство технического прогресса, это “символ бесконечности. По мере того, как он (автор «Воспитания Генри Адамса» говорит о себе в третьем лице. - Н.А.) привыкал к огромной галерее, где стояли эти сорокафутовые махины, они становились для него источником той нравственной силы, каким для ранних христиан был крест”. Но и того мало, надо ещё, чтобы американцы не просто вообразили, но в живом опыте осуществили величие и силу духовности. Пока, по грустному суждению автора, “американскому уму энергия эта... неизвестна. В Америке Святая Дева не осмелилась бы властвовать, Венера - существовать”.
Торнтон Уайлдер отважился эту мысль опровергнуть. И, опровергая, что ни говори, опирался на историческую почву. Ведь американцы, при всём своём прагматизме, идеалисты и мечтатели. Об этом у нас тоже шла речь. Он, конечно, сильно нарушил равновесие, “динамо-машины” (если понимать под нею недобрую мощь материи и прогресса) почти не видно, неизбежный конфликт между этими двумя величинами ослаблен почти до неразличимости, слишком легко и беспечально даётся людям работа жизни.
Но, имея в виду общий литературный ландшафт века, и Америки в частности, крен этот, по-моему, совсем не страшен, тем более что (тут уж я не соглашусь с писателем, его героями, а равно с влиятельными адептами той же позиции в родных пределах) искусство - это всё-таки не учебник жизни.
А вот влюблённость Уайлдера в воображаемого человека на все времена, в “людей-невидимок”, которые, не бросаясь в глаза и не поднимая знамён, стремятся удержать хрупкий мир в равновесии, близка и симпатична.
Таким людям “чужд страх, неведомо себялюбие; способность неустанно дивиться чуду жизни - вот что питает их корни. Их взгляд устремлён в будущее. И в грозный час они выстоят. Они отстоят город, а если погибнут, потерпев неудачу, их пример потом поможет отстоять чужие города. Они вечно готовы бороться с несправедливостью. Они поднимут упавших и вдохнут надежду в отчаявшихся”.
Этими словами из «Дня Восьмого», которые вполне выражают символ веры писателя, можно и закончить.