12. См., например, статьи «Пушкин и "Повесть о капитане Копейкине" (К истории замысла и композиции "Мертвых душ")» // Лотман. Пушкин. С. 266-280; «Сюжетное пространство русского романа XIX столетия» // Лотман Ю.М. О русской литературе. Статьи и исследования (1958-1993). История русской прозы. Теория литературы. СПб., 1997. С. 712-729 и воспоминания В.С. Баевского // Russian Studies. 1994. V. I. № 1. С. 17.
13. Пушкин А.С. Полн. собр. соч. Т. Х. С. 57. Пушкин педалирует «неподцензурность» своего нового произведения (см. выше), стараясь заранее настроить своих корреспондентов (будущих читателей) на «байроновскую» волну. Существенно, что указание на сходство с «Дон-Жуаном» делается уже по завершении первой главы (22 октября 1823 года). Таким образом, внутритекстовое отмежевание от Байрона (LVI строфа) никоим образом не отменяет ориентации на «Дон-Жуана». Утверждающаяся в этой строфе «разность между Онегиным и мной» (28), героем и автором противопоставлена поэтическим принципам «восточных поэм». Байроновский Дон-Жуан (в отличие от Гяура, Конрада, Лары) тоже отнюдь не двойник автора.
14. Там же. С. 103
15. Байрон Дж. Г. Соч.: В 3 тт. М., 1974. Т. 3. С. 12. Перевод Т. Гнедич.
16. Там же. С. 13.
17. Ср. Лотман Ю.М. О композиционной функции «десятой главы» «Евгения Онегина» // Лотман. Пушкин. С. 468-471.
18. Дьяконов И.М. О восьмой, девятой и десятой главах «Евгения Онегина» // Русская литература. 1963. № 3. С. 37-61; Дьяконов И.М. Об истории замысла «Евгения Онегина». С. 92 и сл.
19. Там же. С. 98.
20. Байрон Дж. Г. Указ. соч. С. 397-398.
21. В разговоре с Кс.А. Полевым как раз в связи XLIV строфой шестой главы Пушкин назвал эту дату «роковым термином». См.: А.С. Пушкин в воспоминаниях современников: В 2-х тт. М., 1974. Т. 2. С. 62.
22. Дьяконов И.М. Указ. соч. С. 92-93.
23. Эта, долго по советским цензурным условиям не проговариваемая публично, но в общем-то простая мысль была впервые четко заявлена в наделавшей в свою пору много шума статье: Непомнящий В.С. Судьба одного стихотворения // Вопросы литературы. 1984. № 6.
24. Любопытно, что мысль о самодостаточности истории (ее ценности вне зависимости от сегодняшнего политического контекста, а стало быть необходимости внеаллюзионного отношения к прошлому) и самодостаточности (боговдохновенности) поэзии возникают у Пушкина одновременно - в «Песни о вещем Олеге» (1822), явно полемической по отношению к рылеевским «Думам» и вызвавшей законное неудовольствие Рылеева и Александра Бестужева. Эпистолярный спор Пушкина с издателями «Полярной звезды» (1825) постоянно выходит на проблемы самодостаточной истории и самодостаточной поэзии (ср., в частности, декабристское недовольство «свободным романом» и его героем). Подробный анализ этой эпистолярной дискуссии предпринят Н.Я. Эйдельманом. См.: Эйдельман Н.Я. Пушкин и декабристы. Из истории взаимоотношений. М., 1979. С. 286-305. Здесь, вероятно, следует отметить, что пушкинская защита Жуковского, подвергавшегося в 1824-25 годах систематическим порицаниям со стороны едва ли не всех «младших» литераторов, обусловлена не только личной приязнью и уважением к заслугам старшего собрата. В Жуковском Пушкин справедливо видел образец свободного творца, создателя не зависящей от локальных обстоятельств самодостаточной поэзии. Не случайно «Песнь о вещем Олеге» развивает мотивы «Графа Гапсбургского» Шиллера-Жуковского (сакральность поэзии, равенство певца и властителя), что подчеркнуто их метрико-строфическим родством. В этой связи см.: Немзер А.С. «Сии чудесные виденья...» Время и баллады Жуковского // Зорин А.Л., Немзер А.С., Зубков Н.Н. «Свой подвиг свершив...» М., 1987. С. 223-226.
25. Пушкин А.С. Полн. собр. соч. В 10 тт. Л., 1977. Т. IV. С. 213, 220, 182, 187. Ср. также пушкинские замечания о Мазепе в «Опровержениях на критики» с прямым указанием на значимость «интимного» сюжета для концепции поэмы: «Прочитав в первый раз в "Войнаровском" сии стихи:
Жену страдальца Кочубея
И обольщенную их дочь,
я изумился, как мог поэт пройти мимо столь страшного обстоятельства». Цит. по: Пушкин А.С. Указ. соч. Т. VII. С. 134.
26. В 1830-х годах эта концепция становится для Пушкина абсолютно неприемлемой.
27. Там же. Т. III. С. 23.
28. Ю.М. Лотман убедительно показал, как Онегин, постоянно нарушая поведенческие нормы, стремился сорвать дуэль; см.: Лотман. Пушкин. С. 533-534, 679. Это не снимает вины с героя.
29. А это значило, что проблематичный «двенадцатиглавый» план отвергнут окончательно. Предположение о том, что Пушкин сперва ставит смысловую точку, а затем сочиняет еще три «временно пропущенных» главы, радикально противоречит «дневниковой», свободной, спонтанной природе «Евгения Онегина».
30. Ср. наблюдение Ахматовой: «Байроновский прием: "There was..." и "There were..." - "Тут был...", "Тут были..."». Цит. по: Ахматова Анна. О Пушкине. М., 1989. С. 179.
31. Там же. С. 191-193. Для Ахматовой байроновский подтекст этих сочинений не значим.
32. Наряду с оглядкой на Байрона, его поэму, героя, жизнь и уход (характерно, что, завершив своего «Дон-Жуана», Пушкин в Болдино же сочиняет своего «Беппо» - «Домик в Коломне», пародирующий «Евгения Онегина» и ему сопутствующий), в заключительной главе чрезвычайно важна оглядка на другого пушкинского поэтического учителя - Жуковского. Если байроновские реминисценции относятся преимущественно к сфере проблемного героя, то отголоски поэзии Жуковского сопутствуют неизменной героине. «Спутник странный» и «милый идеал» суть полюса, заданные, вероятно, самыми важными для Пушкина поэтами-современниками. Отметим также, что финальная строфа «Евгения Онегина» отсылает не столько к эпиграфу «Бахчисарайского фонтана» и связанной с его рецепцией декабристской проблематикой, сколько к стихам Жуковского - переводу посвящения к «Фаусту», превращенному русским поэтом в посвящение к долго писавшимся «старинной повести» «Двенадцать спящих дев». У Пушкина, как и у Жуковского, речь идет не просто о неумолимом ходе времени-истории, но о распаде круга читателей-слушателей. Ср.: «К ним не дойдут последней песни звуки; / Рассеян круг, где первую я пел; / Не встретят их простертые к ним руки; / Прекрасный сон их жизни улетел. / Других умчал могущий Дух разлуки; / Счастливый край, их знавший, опустел; / Разбросаны по всем дорогам мира - / Не им поет задумчивая лира» (цит. по: Жуковский В. А. Соч.: В 3-х тт. М., 1980. Т. 2. С. 74) и «Но те, которым в дружной встрече / Я строфы первые читал... / Иных уж нет, а те далече, / Как Сади некогда сказал...» (190). Проблеме «Поэзия Жуковского в "Евгении Онегине"» рассматривается нами в специальной статье.
33. Разумеется, немаловажен был здесь и политический аспект. Однако скорее всего он сводился к автоцензуре, понятной в лето польского восстания и холерных бунтов, когда Пушкин занял жестко государственническую позицию. Поэт безусловно мог освободить «Странствие» от взрывоопасных эпизодов (судьба «декабристских» строф, уже отошедших в имеющую особый - и неясный - статус «Х песнь»), а противопоставление скучающего Онегина великой стране со славным прошлым никак не входило в противоречие с государственным курсом. Пушкин, однако, предпочел иное - неожиданное - решение. Композиционный смысл «Отрывков из Путешествия Онегина», опубликованных в первом полном издании романа, достаточно подробно истолкован в известных работах Ю.Н. Чумакова и Ю.М. Лотмана.
34. См.: Левкович Л.Я. Наброски послания о продолжении «Евгения Онегина» // Стихотворения Пушкина 1820-1830-х годов. Л., 1974.
35. Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 10 тт. Т. IV. С. 250-251.