"Проблемы "Есенин и революция" как таковой нет",- пишет автор есенинского раздела в книге-справочнике для учащихся Н.Зуев. По его концепции, Есенин не был ни революционером, ни певцом революции. Просто, когда раскалывается мир, трещина проходит через сердце поэта. "Попытки наивной веры и неизбежные разочарования объявляются темой особого разговора, который не должен заслонять "нравственные основы личности поэта, поиски Бога и себя в мире, которые непосредственно отражались в его творчестве" (8; 106). Не умаляя значения последней темы и отсылая читателя к работе Н.Зуева, раскрывшего религиозные и фольклорные истоки образности Есенина (кстати, последние освещены и в ряде монографий и статей - 39; 4; 12), мы все же считаем необходимым осветить отношение Есенина к революции, тем более, что к этому обязывают не только высказывания самого автора, но и поэтические образы, интерес поэта к личности Ленина.
По воспоминаниям современников, "Есенин принял Октябрь с неописуемым восторгом; и принял его, конечно, только потому, что внутренне был уже подготовлен к нему, что весь его нечеловеческий темперамент гармонировал с Октябрем" (30; 1, 267).
Сам Есенин в автобиографии лаконично записал: "В годы революции был всецело на стороне Октября, но принимал все по-своему, с крестьянским уклоном". Последняя оговорка не случайна, и позднее она даст знать о себе. Но первый период революции, давший крестьянам землю, действительно был встречен поэтом сочувственно. Уже в июне 1918 г. написана "Иорданская голубица" с известными строками:
Небо - как колокол,
Месяц - язык,
Мать моя - родина,
Я - большевик.
В конце 1918 - начале 1919 г.г. был создан "Небесный барабанщик":
Листьями звезды льются
В реки на наших полях.
Да здравствует революция
На земле и на небесах!...
В феврале 1919 г. Есенин также признает, что он большевик и "рад зауздать землю".
В незаконченной поэме "Гуляй-поле" (симптоматично, что она осталась незаконченной) Есенин размышляет о загадочной силе воздействия идей Ленина на массы ("Он вроде сфинкса предо мной"). Поэта занимает непраздный для него вопрос, "какою силой сумел потрясть он шар земной".
Но он потряс.
Шуми и вей!
Крути свирепей, непогода,
Смывай с несчастного народа
Позор острогов и церквей.
Как говорится, из песни слов не выкинешь.
Приход Есенина к большевикам воспринимался как шаг "идейный", и поэма "Инония" считалась ярким свидетельством искренности его безбожных и революционных увлечений. А.М.Микешин подчеркнул, что поэт увидел в революции "ангела спасения", который явился к находящемуся "на одре смерти" миру крестьянской жизни, погибающему под натиском буржуазного Молоха (22;42).
Как уже отмечалось в критике, в поэмы Есенина "Инония", "Преображение", "Иорданская голубица", "Небесный барабанщик", "Пантократор" "врывается поэтический шквал "онтологического" бунта, движимый дерзанием радикальной переделки всего существующего миропорядка в иной строй, в "град Инонию, Где живет божество живых". Тут мы встретим многие уже знакомые нам космические мотивы пролетарской поэзии, вплоть до управляемой Земли - небесного корабля: "Мы радугу тебе - дугой, Полярный круг - на сбрую, О, вывези наш шар земной На колею иную" ("Пантократор"). Идеи установления преображенного статуса бытия, изогнутые революционным электричеством эпохи, приобретают резкие черты богоборческого неистовства, чисто человеческого титанизма, сближающие эти есенинские вещи с некоторыми произведениями Маяковского конца 10-х годов. Преобразование мира грезится в образах насилия над ним, иногда доходящего до настоящего космического "хулиганства": "Подыму свои руки к месяцу, Раскушу его, как орех... Ныне на пики звездные Вздыбливаю тебя, земля!.. Млечный прокушу покров. Даже богу я выщиплю бороду Оскалом моих зубов" и т.д. ("Инония"). Надо отметить, что подобные поэтические исступления быстро исчезают (...) из поэзии Есенина". (33; 276).
Наиболее интересны в этих поэмах библейские и богоборческие мотивы, что опять-таки сближает их с произведениями Маяковского ("Мистерией-буфф", "Облако в штанах"), но у Есенина это органически связано с народной культурой, с темой "жертвенной роли Руси, избранности России для спасения мира, тема гибели Руси для искупления вселенских грехов". (12; 110).
Приводя из "Иорданской голубицы" строки: "Мать моя - родина, Я большевик", А.М.Микешин подчеркивает, что в данном случае поэт "выдавал желаемое за действительное" и был еще далек от подлинного большевизма (22; 43). Вероятно поэтому в отношении революции в скором времени пришло разочарование. Есенин стал смотреть не в будущее, а в настоящее. "Наступал новый период в мировоззренческой и творческой эволюции поэта"(22; 54). Революция не торопилась оправдать надежды поэта на скорый "мужицкий рай", но зато в ней проявилось много такого, чего Есенин положительно воспринимать не мог. Уже в 1920 г. он признавался в письме к Е.Лившиц: "Мне очень грустно сейчас, что история переживает тяжелую эпоху умерщвления личности как живого, ведь идет совершенно не тот социализм, о котором я думал... Тесно в нем живому, тесно строящему мост в мир невидимый, ибо рубят и взрывают эти мосты из-под ног грядущих поколений. Конечно, кому откроется, тот увидит тогда эти покрытые уже плесенью мосты, но всегда ведь бывает жаль, что если выстроен дом, а в нем не живут..." (10; 2, 338-339).
В данном случае не может не удивлять сила предвидения, проявившаяся в этих словах. 70 лет строили дом под названием "социализм", принесли в жертву миллионы человеческих жизней, массу времени, сил, энергии, а в результате - забросили и начали строить другой, не будучи до конца уверены в том, что люди будущего захотят жить и в этом "доме". История, как видим, повторяется. И наша эпоха, наверно, в чем-то сходна с есенинской.
Одновременно с этим письмом Есенин пишет стихотворение "Сорокоуст", первая часть которого наполнена предощущением надвигающейся беды: "Трубит, трубит погибельный рог! Как же быть, как же быть теперь нам?.. Никуда вам не скрыться от гибели, Никуда не уйти от врага... И дворовый молчальник бык (...) Почуял беду над полем..." В заключительной 4-й части стихотворения предчувствие беды усиливается и приобретает трагическую окраску:
Оттого-то в сентябрьскую склень
На сухой и холодный суглинок,
Головой размозжась о плетень,
Облилась кровью ягод рябина...
Метафорическое деепричастие размозжась в сочетании с кровью ягод рябины вызывает в сознании читателя образ живого существа, вместившего в себя сомнения, муки, трагизм, противоречия эпохи и покончившего с собой от их неразрешимости.
Тревожные ощущения долгое время не покидали Есенина. В 1924 г., работая над поэмой "Гуляй-поле", он также писал:
Россия! Сердцу милый край!
Душа сжимается от боли.
Уж сколько лет не слышит поле
Петушье пенье, песий лай.
Уж сколько лет наш тихий быт
Утратил мирные глаголы.
Как оспой, ямами копыт
Изрыты пастбища и долы...
В том же 1924 г. в небольшой поэме "Русь уходящая" Есенин восклицал с болью: "Друзья! Друзья! Какой раскол в стране, Какая грусть в кипении веселом!.." Завидуя тем, "кто жизнь провел в бою, кто защищал великую идею", поэт не мог определиться между двумя враждующими станами, окончательно избрать чью-либо сторону. В этом скрывается драматизм его положения: "Какой скандал! Какой большой скандал! Я очутился в узком промежутке..." Есенину удалось передать свое состояние и мироощущение человека, неприкаянного, смятенного и терзаемого сомнениями: "Что видел я? Я видел только бой. Да вместо песен Слышал канонаду..." Об этом же и "Письмо к женщине":
Не знали вы,
Что я в сплошном дыму,
В развороченном бурей быте
С того и мучаюсь, что не пойму -
Куда несет нас рок событий...
Образ дыма в данном случае по В.И.Хазану означает "замутненность сознания лирического героя, неопределенность жизненного пути" (35; 25). От трагического вопроса "Куда несет нас рок событий?", от душевных терзаний Есенин с его не стойкой психической организацией бежал в пьяный угар. Боль души за Россию и русский народ заглушал и топил он в вине. Об этом в воспоминаниях современников говорится: "Есенин, сидя на корточках, рассеянно шевелил с трудом догоравшие головни, а затем, угрюмо упершись невидящими глазами в одну точку, тихо начал:
- Был в деревне. Все рушится... Надо самому быть оттуда, чтобы понять.. Конец всему (...)
Есенин встал и, обхватив голову обеими руками, точно желая выжать из нее мучившие его мысли, сказал каким-то чужим, не похожим на свой голосом:
- Шумит, как в мельнице, сам не пойму. Пьян что ли? Или так просто..." (30; 1, 248-249).
В том, что пьянство Есенина имело причины сложные и глубокие, убеждает и другие воспоминания:
"Когда я попытался попросить его во имя разных "хороших вещей" не так пьянствовать и поберечь себя, он вдруг пришел в страшное, особенное волнение. "Не могу я, ну как ты не понимаешь, не могу я не пить... Если бы не пил, разве мог бы я пережить все, что было?.." И заходил, смятенный, размашисто жестикулируя, по комнате, иногда останавливаясь и хватая меня за руку.
Чем больше он пил, тем чернее и горше говорил о том, что все, во что он верил, идет на убыль, что его "есенинская" революция еще не пришла, что он совсем один. И опять, как в юности, но уже болезненно сжимались его кулаки, угрожавшие невидимым врагам и миру... И тут, в необузданном вихре, в путанице понятий закружилось только одно ясное повторяющееся слово:
- Россия! Ты понимаешь - Россия!.." (30; 1, 230).
В феврале 1923г., возвращаясь из Америки в Европу, Есенин писал Сандро Кусикову: "Сандро, Сандро! Тоска смертная, невыносимая, чую себя здесь чужим и ненужным, а как вспомню про Россию, вспомню, что там ждет меня, так и возвращаться не хочется. Если б я был один, если б не было сестер, то плюнул на все и уехал бы в Африку или еще куда-нибудь Тошно мне ЗАКОННОМУ сыну российскому в своем государстве пасынком быть. Надоело мне это б... снисходительное отношение власть имущих, а еще тошней переносить подхалимство своей же братии к ним. Не могу! Ей Богу не могу. Хоть караул кричи или бери нож да становись на большую дорогу.