Заключительный раздел "Жития" рассказывает о смерти святителя Стефана, и, в свою очередь, разделен на четыре части: "Плачь пермьскых людей", "Плачь церкви Пермьскиа, егда овдове и плакася по епископе си", "Молитва за церковь" и "Плачеве и похвала инока списающа". Из последних четырех разделов "Плачь пермьскых людей" по содержанию наиболее историчен, а "Плачь церкви" наиболее близок к устной народной традиции похоронных плачей. В целом в этой заключительной части Слова различают три стилистических слоя: фольклорный, летописный и традиционный для житий похвальный.
Литературные достоинства "Жития Стефана Пермского" бесспорны. Следуя традиции, Епифаний Премудрый был во многом оригинален. Так, композиция этого сочинения со всеми ее особенностями, судя по всему, принадлежит самому автору. Во всяком случае, исследователям не удалось найти среди греческих и славянских житий ни его предшественников, ни его последователей. Повествовательная структура сочинения Епифания является наилучшим выражением стиля "плетения словес". Произведение пронизано библейским (в нем насчитывают 340 цитат, из которых 158 из Псалтири), святоотеческим и церковно-историческим контекстом. Изложение конкретных фактов перебиваются в нем отвлеченными размышлениями мистико-религиозного, богословско-историософского, оценочно-публицистического содержания. Помимо автора в нем говорят и персонажи, и многие сцены основаны на диалогах и монологах. Вместе с тем автору присуще тяготение к афористичности высказывания, смысловой и звуковой игре словами; орнаментации текста посредством лексических повторов, умножения, или нанизывания связанных общей темой синонимов, метафор, сравнений, цитат, образов, а также посредством его морфологической, синтаксической и композиционной ритмизации. Как установлено, Епифаний широко использовал приемы искусства слова, которые восходят к античной литературной традиции. Используя, например, прием гомеотелевтона (созвучия окончаний) и гомеоптотона (равнопадежья), откровенно ритмизуя при этом текст, он создает периоды, имеющие, в сущности, стихотворную природу. В подобные панегирические медитации автор впадает обычно, когда что-нибудь пробуждает у него чувство вечного, о чем неуместно говорить просто. Тогда Епифаний насыщает свой текст выстроенными в длинные цепочки метафорами, эпитетами, сравнениями, пытаясь выявить символическое значение предмета своей речи. Но нередко в таких случаях он использует и символику формы, сопрягая последнюю с символикой библейских чисел.
Вот несколько примеров.
"Сице и аз ныне (говорит митрополит Пимен в связи с посвящением Стефана во епископа. - В. К.) обретох того самого Стефана - мужа 1добра, 2мудра, 3разумна, 4смыслена, 5умна суща, и 6хитра, и 7всяческы добродетелми украшена; и такова дара достойна бывша, еже при мнозех и во мнозех в нынешнее время досужна бывъша; мню же, яко пригожу ему быти, и надеюся, яко то (1) делець есть; (2) еще же к тому имать благодать, вданую ему от Бога; (3) и учительство дар, еже стяжа; (4) и (стяжал. - В. К.) талант, порученый ему, и слово премудрости и разума; (5) но и грамоты розныя умеет; (6) и языки инеми възглаголеть к людем; (7) и чувъствии душевными и телесными благопотребен есть".
Этот пассаж посвящен духовным дарам святителя Стефана; видимо, поэтому в нем и использованы две седмерицы.
"Коль 1много лет 2мнози философи еллинстии Iсъбирали и IIсоставливали грамоту греческую, и едва IIIуставили 3мноземи труды, и 4многыми времены едва IVсложили! Пермскую же грамоту [1] един составил, [2] един счинил, - [3] един калогер, [4] един мних, [5] един инок - Стефан, глаголю, приснопомнимий епископ; [6] един во едино время, а не по много времена и лета, яко же и они, но [7] един инок; [8] 1един 2вьединеныи и 3уединяася, [9] 4един 5уединенный, [10] 6един 7единого Бога на помощь призываа, [11] 8един 9единому Богу моляся и глаголя: "Боже и Господи, иже 1*премудрости наставниче и 2*смыслу давче, 3*несмысленым казателю и 4*нищим заступниче, Iутверди и IIвразуми сердце мое и IIIдай же ми слово, Отчее Слово, да тя прославляю в векы веком". И сице [12] един инок к единому Богу помоляся, (1) и азбуку сложил, (2) и грамоту сътворил, (3) и книги перевел малых летех, Богу помогающу ему…".
Здесь, прославляя Стефана как составителя азбуки, Епифаний использует двенадцатерицу, осложненную ее производными - третицей и четверицей.
Любопытна заключителная "похвале" Стефану:
"Да и аз многогрешный и неразумный, последуя словесем похвалений твоих, слово плетущи, и слово плодящи, и словом почтити мнящи, и от словес похваление събираа, и приобретаа, и приплетаа, пакы глаголя: Что еще тя нареку - 1вожа заблуждьшим, 2обретателя погыбшим, 3наставника прелщеным, 4руководителя умом ослепленым, 5чистителя оскверненым, 6взискателя расточеным, 7стража ратным, 8утешителя печальным, 9кормителя алчющим, 10подателя требующим, 11наказателя несмысленым, 12помощника обидимым, 13молитвеника тепла, 14ходатая верна, 15поганым спасителя, 16бесом проклинателя, 17кумиром потребителя, 18идолом попирателя, 19Богу служителя, 20мудрости рачителя, 21философии любителя, 22правде творителя, 23книгам сказателя, 24грамоте пермьстей списателя".
Данная двадцатичетырехчленная цепочка удивительным образом оправдана свидетельством Епифания Премудрого о том, что Стефан "азбуку пермьскую" "сложил числом четыре межу двема десятима слов, подобяся греческиа азбукы", Епифаний при этом указывает все 24 пермских буквы ("а, бур, гаи, дои, g, жои, зата, зита, и, коке, леи, мено, нено, во, пеи, реи, сии, таи, цю, черы, шуя, e, ю, о"). Не случайным поэтому представляется то, что именно последний - двадцать четвертый - член в ряду кратких дефиниций Стефана, характеризует его именно как создателя пермской азбуки. Сакральной символики тут, конечно же, нет, но идейно-художественная оправданность архитектоники рассмотренного пассажа несомненна.
Будучи весьма замечательным по своим литературным качествам произведением, "Слово" о Стефане Пермском является также ценнейшим историческим источником. Наряду со сведениями о личности Стефана оно содержит важные материалы этнографического, историко-культурного и исторического характера о тогдашней Перми, о ее взаимоотношениях с Москвой, о политическом кругозоре и эсхатологических представлениях самого автора и его окружения. Примечательной особенностью этого произведения является отсутствие в его содержании каких бы то ни было чудес. Как отмечено, это отсутствие блестяще компенсировано в "Житии" восторженным "плетением словес", посредством которого и был создан ореол исключительности и богоизбранности его главного героя.