Водоворот и омут в нижнем течении литературно-публицистической реки создался, действительно, большой и мутный. Однако реку не повернуть вспять простой запрудой, тем более знаком дорожного движения «Проезд закрыт». Не вернуть фольклора борьбой с последствиями его распада, т. е. женской прозой не заставить женщин поверить в то, что никакого феминизма не существует. Развилка пройдена.
И все же. В означаемые годы неоднократно фиксируем попытки мужчин доказать недоказуемое. С тезисом «женщина - творческий нуль» выступали как представители патриотического направления (поэт Ю. Кузнецов), так и «демократы». Демократичность последних с той поры под вопросом. Подписавшийся Андрей Окара озаглавил свой материал «Хочешь стать Достоевским - родись мужчиной». Ссылку не даю:
содержание статьи исчерпывается приведенным заголовком. Примеров слишком много, чтобы на этом специально останавливаться.
Значительно серьезнее - активизация общественных организаций мужчин, быстро сформировавшихся в ответ на возникновение организаций противоположного пола. Мужские союзы нового времени имели целью не столько вырабатывать и обосновывать теории мужского превосходства, сколько юридически отстаивать права отцов на ребенка в случае конфликта в семье или развода.
Думаю, все еще соблазнительным представляется путь конфронтации: ответить выпадом на выпад многих побуждает сама феминистская позиция. В том числе в литературе. Мировоззрение - критическое, тон - решительный. Трудно удержаться - не ответить. Ведь провоцируют, ведь они первые начали!.. Вышесказанное - не что иное, как обобщенная имитация: концентрированное программное желаемое. Чревовещание среды, не признающее ни исключений, ни обратной связи с давящей реальностью.
При всем том не следует забывать, что эпоха не-взрыва - это эпоха не-взрыва. Отечественный феминизм мучительно артикулировал формулировки, вырванные из и западных общественных контекстов, наскакивал на «патриархатный» строй страны, мужественно боролся с дискриминацией по половому признаку, с харрасментом на рабочем месте, доблестно выступал против порнографии и сцен насилия на экране, в последнем пункте трогательно совпав с позицией коммунопатриотов. А дело ни с места. Воз и ныне там.
Дальнейшее - культурологическая модель на уровне гипотезы.
Невроз невосприятия Россией вывернутой наизнанку (или, наконец, налицо?) женской вселенной, т. е. феминистской модели мира, парадоксально обнажает ее (России) женскую природу. Женщина женщину не разумеет. Своя своих не познаша.
После всего, что с нами и с женским движением произошло за эти годы, стало трудно отрицать: основное сопротивление феминизму исходит не от центрального объекта критики западного феминизма. Да и сам центральный образ поношений в России парадоксально сместился.
Как ни странно покажется, здесь и теперь центральный образ критики - отнюдь не мужчина-патриарх (в семейной модели россиян таковой встречается по статистике все реже, чаще наблюдается неполная семья и безотцовщина), но женщина-мать, плодовитая Гера.
Как известно, традиционная женщина понимается феминизмом одновременно и как жертва мужского шовинизма, и как оглупленный им «штрейкбрехер», невольный предатель собственного дела. Архетипу Геры противопоставляется архетип свободной лесной Артемиды, молодой постсоветской горожанки в реальной практике. Новая Артемида - новая женщина с преображенным имиджем. Она абсолютно или относительно свободна от семьи и родового манипулирования ею. Традиционную русскую бабу, все еще наличествующую и присутствующую в обществе в большинстве, ученые столичные штучки своей сестрой не признали, но в качестве «штрейкбрехера» крыли нещадно. Традиционная женщина обиделась. Точка.
Нет ничего невероятного в теории, гласящей, что специфика России заключалась в том, что отцам тут всегда принадлежал внешний авторитет - «слово», а «дело» принадлежало решительным волевым женщинам, обыкновенно старшего возраста. Таково мнение историка Забелина, таковы наблюдения многих психологов.
Властная вдова, старая графиня из «Пиковой дамы», бабушка из «Игрока» - примеры типичные. Влиятельность образа Бабы-Яги в сказочном русском мире - того же рода. Все они - не что иное, как воплощение женской богини, Матери-сыройземли.
Культурологически значимое различие исторических судеб архетипа женщины в восточном и западном христианском сознании разительное.
На Западе образ Мадонны что ни век становится все более неземным, бестелесным. Проследим этапы. V век признание святости Марии, матери Иисуса. XII век - идея о непорочном зачатии не только Иисуса Христа, но и самой Марии (двойное отрицание плоти). XIX век - канонизация этого положения. 1950 год - Римский папа утверждает догмат о телесном вознесении Марии на небо. То есть чем дальше, тем небеснее. Восточное же христианство, особенно в низах, сохранило традиционное отношение к Богоматери как к воплощенной женской богине. Воплощение - значит, плоть, материя, телесность. Формы почитания также отсылают к неэфемерным представлениям.
Еще одно интересное отличие. На Западе Марию чтут в основном как Деву. То есть непорочную девственницу. Православие видит в ней прежде всего мать. Богородица... Параскева Пятница... Мать-сыра-земля.
Образ Матери-сырой-земли - сверхценность народной веры. Она представляет собой интересный пример компромисса, достигнутого на уровне так называемого «двоеверия» между православием и законсервированным язычеством. Последнее чрезвычайно живуче в российском сознании и никогда не отходило на задний план, что связывают чаще всего как с необъятностью просторов российских территорий, так и с принятием христианства сверху. (Подобным же путем относительно бескровного закрепления христианства сверху пошла еще одна страна - Ирландия, и там тоже силен пласт языческих представлений в ментальности и совершенно особый взгляд на женщину, который не удалось вытравить столетиями католицизма.)
Парадокс инвертированности состоит в том, что церковный мир непротестантских стран в целом поддерживал и поддерживает традиционную женщину. Феминистки вынуждены выступать там с совершенно противоположных позиций, закрепляясь в юридически-правовой сфере «чистого» закона и равноправия, что не входит в сферу интересов средней женщины и в число приоритетов массового сознания.
Не то в протестантских, полупротестантских странах Европы и в США. Христианство там естественно инкорпорируется феминизмом, и западный феминистский дискурс, пользуясь понятием «души», «персональности», «духовности», одерживает свои победы.
Недавно англиканская церковь санкционировала замену в каноническом тексте своей Библии. Местоимение «Он» заменили словом «Бог» - официальное признание, что Бог не имеет мужского биологического пола. Это прорыв; однако он остался незамеченным в России, где подобное событие представляется одним ничего не значащим, а другим - просто невозможным.
Слепоте наших феминисток в годы, предшествующие чеченскому конфликту и последующему за ним пост-августовскому полузатмению страны, еще можно было позавидовать. До такой степени не знать своей культуры, чтобы пребывать в искусственной реальности и с высоких позиций деловито критиковать культурную модель - ей-Богу, это надо уметь.
В наши дни уже не позавидуешь.
Сегодня стало окончательно понятно: Россия поступает с феминизмом, как мартышка с очками - не знает, куда его приткнуть.
Поэтому нисколько не удивительно, а, наоборот, закономерно и симптоматично, что единственной общественной организацией женщин, набравшей рейтинг за предыдущий период, оказался знаменитый «Союз солдатских матерей России».
После взрыва: 1995-1999
Вернемся к литературе.
Все революции литературны, даже революции в литературе. Несостоявшиеся перевороты - и те отмечены всплеском художественной активности и явлением новых имен.
Напомню хронологию. От перестройки и последующего разило публицистикой, как потом от бегуна, но переворота в литературе не произошло. Произошел - обвал. Грянул путч, мельтешение кончилось. Миллионные тиражи как отрезало. Авторов - в том числе женщин - прибавилось. Гама, шума вроде бы тоже. А громкость как будто выключили.
Еще раз повторю преследующую мысль - у женской словесности в ту пору был единственный и крупный шанс. Ей, говоря спортивным языком, «открыли бровку» - можно было рвануть из-за спины поскучневшего умника с плоским, протертым до блеска задом, тухлым портфелем и фундаментальной лысиной совцензора.
В целом с дамами в литературе по-настоящему не боролись: огрызались, пренебрежительно отмахивались. Не тот запал. Не те силы. Не до того.
Отдельные вдумчивые наблюдатели, видевшие в феминизме новый действенный метод критики нашего запаршивевшего статус-кво, ими заинтересовались, на них надеялись.
Не вышло. Что же вышло? Извержение в узком кругу. Кому-то повезло - уютные гранты от сочувствующих западных сестер. Полутусовочные полусенсации. Странная фракция в Думе - феминистки? Или, напротив, недобитый Комитет советских женщин?
И несколько весьма примечательных женских сборников. Их, к сожалению, вся читающая (а к тому времени - не читающая) Россия ухитрилась, как сказано, не заметить. «Женского взрыва» в самой женской стране, какого ожидали в 1994 году, - не состоялось. И не состоится.
Пора разобраться в причинах.
Мы признали сложную зависимость женской прозы от осмотического давления разрушенных фольклорных жанров и от химизма самих фольклорных остатков. Фольклорная природа такой литературы, только внешне создающей впечатление традиционной, таит, однако, угрозу для нее. И тут исследователь налетает с разбега на парадокс. Опасность грозит с неожиданной стороны.