соположение моментов кратких описаний, где что-то происходит по принципу «и вдруг».
В. Токарева откровенно рассказывает байки. Л. Васильева этого не делает, зато ее внимание привлекли поистине мифические и легендарные персонажи - «кремлевские жены».
В «Шамаре» С. Василенко - не только повествовательно-сказовый лад, идущий от Лескова, одного из самых фольклорных писателей, но и сказочные олицетворения. Героиня, чудом вывернувшись из рук убийцы-маньяка, прыгает с поезда и спасается.
«Надо прыгать. Шамара ногой пустоту нащупала, руками оттолкнулась от парня и ухнула в темень. (...)Катилась по земле: ax, ox, блин. Потом бежала, падая. Падая, оглянулась: за ней огромная женщина с мечом неслась - в прожекторах вся - черная, как смерть: о-о! Попривыкла к темноте. Глянула: далекой золотой змейкой поезд уходил. У стана уносил.»
Цикл рассказов Н. Садур «Проникшие» насквозь фольклорен. Язык напоминает магнитофонные распечатки «быличек».
«Встань, - говорит ведьма, и девушка встает. - Будешь делать, как я скажу. Хоть одно слово скажешь, не получится. Давай карточку. (...)Он там молоденький совсем, ясноглазый солдатик. - Нет в твоем сердце корысти? - спрашивает ведьма» («Ведьмины слезки»).
В рассказе «Синяя рука», как две капли воды похожем на детскую «страшилку», Марью Ивановну душит таинственная синяя рука.
«А утром Иван Петрович просыпается, завтрака нет... Он входит, смотрит - Марья Ивановна лежит мертвая, а на шее у нее отпечаталась синяя рука.»
Менее незатейливо использует фольклорные ряды в «Отделении пропащих» М. Палей. Поначалу фольклорности вроде бы и нет, однако с середины повести чудовища всплывают. Обнаруживается тяготение текста к тератологии, магии уродцев. Вот страшный ребенок, сказочный Жихарь: « Существо, как ни странно, разлепляет запекшиеся губки и пьет долго-долго, блаженно постанывая, и теперь слышно, что кряхтит оно совсем по-человечески. Потом существо судорожно вздыхает и выдает струйку зеленой ядовитой мочи.
(...)Любил он постращать рассказами про невиданные уродства среди младенцев. - А мужской орган у него знаешь где? - выдерживая паузу, он таращил свои и без того навыкате глаза, затем жестом алкоголика резко хлопал себя сбоку по шее: «Вот здесь!» ».
Как антиэпос развивается повесть Г. Щербаковой «Три любви Маши Передреевой». По законам жанра героиня сливается со страной, а каждое любовное (не-любовное) приключение становится этапом инициации: страшным испытанием. Метаморфозис героини, «отщепляющей» себя от прообраза матери, к концу повести полный, - и на этом рассказчица смолкает. «Миф досказан.
Особенно рельефно просматривается тяготение женской прозы к фольклорному ряду тогда, когда есть возможность сравнивать стихи и прозу одного автора. «Большая Полянка» Л. Миллер в своей прозаической части похожа на микроэпос, повествование оперирует нерасчлененными комплексами ощущений-воспоминаний (именно так устроены сознание ребенка и ткань фольклора), тогда как в стихах тот же автор выступает как мыслитель, рефлектирующий весьма дифференцированно.
И самое, по-моему, любопытное - фольклорность письма, похоже, никак не зависит от феминистских идеалов и убеждений женщины-прозаика. Удивительно, но факт: наименее фольклорна в нашей женской литературе проза М. Арбатовой - теоретика женского движения, бывшего мозгового треста телепередачи «Я сама».
Не-взрыв: 1994-1995
Перечень не имел надежды охватить все, объять необъятное. Приведенный анализ на полноту не претендует и по авторам, и по жанровому разнообразию. Его цель - показать, как работает прямая связь умершего и распавшегося на осколки фольклора с прозой женщин, пришедших сейчас в литературу.
Женский взрыв, наконец, состоялся. Добрался до критической массы. Тема легализовалась. И...
И взрыва не произошло! Уместно говорить о не-взрыве.
«Вот как кончится мир. Вот как кончится мир. Вот как кончится мир. Не взрыв, но всхлип», - пророчески написано у Т. Элиота. Похожая ситуация. Про нас.
Коль скоро пошел разговор о везении, То и феминизму не повезло с Россией.
О феминизме и женской литературе в связи с ним у нас заговорили в полный голос сравнительно недавно (молчали по вполне понятным причинам с середины 20-х годов). Но не успели тронуть по-настоящему больную струнку - вопрос как-то сразу оброс чудовищным сплетением недоразумений, дилетантских измышлений, псевдонаучных мифов.
Давно известно: если тема затрагивает подсознательные установки, разговор ученых с широкой публикой не может вестись в тоне объективной констатации.
В России пошли греметь другие взрывы, после которых воздух следует очищать. Что же касается литературы или хотя бы публицистики, то на арену прорвалось нечто совершенно иное, чем ожидалось.
В мгновение ока, как будто по команде, желтая пресса наводнилась легионом авторов и авторесс, несущих ахинею, - кто по поводу женской природы самки, кто по поводу «Вечной Женственности».
Поясним, что имеется в виду. Во-первых, типичный пример.
«Все самцы должны быть агрессивны. Агрессивность в природе означает здоровье, молодость и жизнеспособность. И когда двое претендуют на одну самку, обязательно произойдет мордобитие и победит сильнейший. Он передаст самке (Не понял?! - В. И.) более сильные и здоровые гены, и вид выживет.
(...)Для выхода агрессивности мужчинам необходимы войны. За что борются животные? За самок, за территорию. Из-за чего воюют мужчины? За новые земли, за женщин. Как, например, крестовые походы, когда под видом священной войны покорялись новые земли и завоевывались женщины этих земель.
(...)Мужчина подобен мотыльку-однодневке. Природа создала его для единственной цели - оплодотворить. После этого момента он свободен. Партнерша может съесть его с чистой совестью, как это имеет обыкновение делать самка богомола.
(...)У женщин очень силен инстинкт материнства, которого практически лишены мужчины. (Надо думать, у них его и нет, зато наблюдается инстинкт отцовства. - В. И.) Поэтому очень часто, как только прекращаются отношения с женщиной, мужчина теряет интерес к своим детям. Хотя у представителей некоторых народностей, веками вынужденных бороться за выживание, например у армян, евреев, такой инстинкт есть». (Интервью И. Николаевой; записала Я. Жиляева. «МК» от 20. 05. 94.)
Видите, как просто делаются открытия. Перед нами распространенное биологизаторство по Г. Спенсеру. Сразу скажу, что материал кажется мне идеально характеризующим эпоху не-взрыва еще по двум причинам. Во-первых, поразительным эклектизмом подходов. В той же статье можно прочесть откровения совершенно противоположного стиля.
«На более высокой ступеньке своего развития человечество вернется к матриархату... Наступит та самая эпоха великих дам, которую давным-давно обещали астрологи. Победит женская модель созидания мира - более мягкая и спокойная».
Во-вторых - и это гораздо важнее - редакционная врезка представляла автора как феминистку.
«И. С. Николаева - доктор биологических наук, занимается разработкой лекарств для животных и для людей, заведует отделом маркетинга в акционерном обществе «Биотехнология». Как ученый по складу ума и феминистка по духу на досуге (выделено мной. - В. И.) любит задумываться над некоторыми человеческими особенностями».
Констатируем: разговор о феминизме в СМИ с первых же дней падения условного железного занавеса замалчивания пошел на уровне, для которого «непрофессиональный» - характеристика несправедливо мягкая. Научные публикации в малотиражных изданиях как были, так и остались тихими событиями: их никто не читал. На первый план вылезли любительские потуги в один присест решить все вопросы, поставить все точки над /. При этом видные феминистки не могли пробиться на страницы газет. О них вспоминали под 8 марта. Несмотря на все их ошибки - теоретические и практические - сами они, пожалуй, были неспособны причинить такой вред своему движению, какой причинили «агитаторы». Феминизм наши СМИ представляли в эпоху не-взрыва утрированно, с перегибом, словно надеялись вызвать устойчивую реакцию отторжения.
Приведу фрагмент из полемической заметки тех лет, которую отказались тогда опубликовать.
«» Научная» деятельность бойких популяризаторов парадигмы биологического пола, не знающих элементарных основ теории гендера, почему-то не вызвала волны опровержений. Один чистоплюй от науки полагает, что вопрос чересчур горячий: объективность недостижима, постановка проблемы какая-то сомнительная... ниже уровня любой компетенции, из числа тех трех профессий из анекдота, в которых каждый считает себя лучшим в мире специалистом. Ну как тут возражать! Резонно.
Другим представителям академизма, напротив, кажется, что никакой проблемы феминизма не существует, а желтую прессу они не читают. Бесспорно одно: в полемику с «пророчицами» и «чайниками» ввязываться никому не хочется. Но, думается мне, свято место пусто не бывает. Промолчим - без нас обсудят».
Ситуацию перевернутых вверх дном критериев, спутанности мышления, винегрета в мозгах М. Мамардашвили справедливо обозвал когда-то «голова волосами внутрь». Доходит до того, что, к ужасу западных феминисток, русская женщина «революционно» искала и находила свою идентификацию в гинекократии, право на женственность видела в праве не работать, «свободу и независимость» отстаивала в позиции валютной проститутки (престижная профессия по результатам опросов). Как пример женской раскованности оценивались писания Д. Асламовой, зато парадоксально игнорировался выпуск альманахов и сборников феминистской женской прозы.
Что ж, шум себя оправдал. Женщины осознали себя женщинами. И еще как!
Масла в огонь подлил успех фракции «Женщины России» на тогдашних выборах. Многие поспешно расценили его как победу феминистской идеологии. Однако политологи справа и женщины-радикалистки слева яростно отрицают приверженность фракции феминизму; по крайней мере успеху своему фракция Е. Лаховой обязана традиционной модели аутопрвзентации: имидж «матерей» налицо. Словом, все смешалось в доме Облонских.