А если нет или почти нет модели - надо рожать новые, свои.
Женская проза в свете смерти фольклора
Обыкновенно массовое появление женщин-прозаиков (поэзия, как всегда, исключение) в той или иной литературе связывают со степенью свободы и независимости женщины в обществе, завоеванием женщиной прав и так далее. Однако суть подобных явлений гораздо сложнее. Дело в том, что само существование письменного текста, автор которого женщина, обусловлено глубокими культурологическими мотивациями.
В седой древности, считают лингвисты, один и тот же язык был расслоен. Когда-то он имел два компонента: мужской и женский с детским. У юношеских и девичьих союзов были свои сакральные слова, свой сленг (табу для противоположной половины), кое-где наблюдалось даже «мужское» и «женское» произношение. Язык не един: он образует пласты как по временной, так и по иным осям координат. Основной водораздел, без сомненья, прошел между письменной и устной речью, между письменной литературой и фольклором. Пути и судьбы мужского и женского начал в этих двух конкурирующих средах складывались существенно различно.
Монополия на письменность поначалу несомненно принадлежала мужскому полу;
женщине еще предстояло (и все еще предстоит) отвоевать себе место в ней.
Не то фольклор, где женщина - и хранительница, и полноправный автор, и потребитель наравне со всеми, а в определенной области - центральный персонаж. Особенно рельефно эту закономерность и неравновесие можно проследить по русской истории.
В начале XX века - относительно поздно, если сравнить с европейскими странами, - в России прекратил передаваться и умер подлинный, не контактировавший с письменной культурой фольклор. Данное обстоятельство сыграло важнейшую роль в том, что женщина стала появляться в русской письменной литературе как автор не эпизодически. Наметилась долгая активизация женского письменного слова.
В странах, где описанный комплекс сдвигов произошел раньше, женская литература имеется и сложилась в тем большей степени, в чем большей мере женщина «эмансипирована» от фольклорно-магической среды, ритуального поведения и аграрно-циклического понимания жизни.
Это понимание в традиционной культуре обслуживал ряд устных жанров: обрядовые и необрядовые песни, приметы, поверья, гадания, молитвы, поговорки, детский фольклор (колыбельные, потешки) и т. д. Полностью поглощенная ими женщина «молчит», т. е. не существует на письме.
Вообще говоря, только отвергнутые жанры имеют шанс стать женскими. Так случилось с художественной прозой в Японии. Проза считалась низким жанром, для ее создания не требовалось специфической китайской учености. Японская художественная проза, в отличие от китаеязычной высоколобой поэзии (образованные слои писали в ту эпоху стихи по-китайски), записывалась упрощенными знаками японской азбуки, которая тогда как раз начала складываться. Эту слоговую грамоту могли выучить и женщины.
Так проза стала женским делом. И результат: великолепная литература, созданная женщинами - дневники, записки жанра «дзуйхицу» (вслед за кистью), стихи на народном языке. И, конечно, король прозы роман! Лучшим японским романом является монументальный и проникновенный «Принц Гэндзи», его автор Мурасаки Сикибу - женщина. А лучшая книга в свободном жанре - «Записки у изголовья» - принадлежит ее современнице Сэй Сенагон.
Женщины создали японскую художественную прозу, заложили основы дальнейшего развития литературы на родном языке - что уже много. Но тщетно было бы им пытаться занять высшие места в буддийской уставной поэзии той поры - ритуализованной, проникнутой китайскими мотивами, требующей незаурядной эрудиции.
Пример Японии вдвойне показателен. Помимо всего прочего, японская и русская литература минимум до середины XIX столетия не вступали и не могли вступить во. взаимодействие, оказывать взаимное влияние, так что они друг для друга» контрольные случаи».
Можно проверить и еще одну закономерность, согласно которой велик удельный вес женского творчества только в тех жанрах, какие сохранили фольклорную преемственность. Поклонник восточной поэзии знает, что немало перворазрядных женщин-поэтов, нисколько не уступающих талантом мужчинам, работали в Японии в жанре «танка» - а ведь танка родилась из «короткой песни», доступной и простолюдину, и образованному. Ритуально мыслился и куртуазный обмен стихотворными посланиями - с обязательным ответом! - в чем просматривается фольклорный обычай амебейного пения диалога.
В России письменность и летописная книжность - издавна дело монашеское, государственное, следовательно (За это «следовательно» стоит поставить нашей цивилизации жирную двойку по феминизму) - мужское; женщине очень долго пришлось ждать своей очереди. Зато русский фольклор сохранен в основном женщинами. Они его носительницы. Что, разумеется, не означает, что не было никогда певцов-сказителей мужчин или мужских фольклорных жанров. Просто былинный и сказочный героический эпос разрушился еще раньше в связи с вовлечением мужчин в совершенно иную трудовую, кочевую и военную деятельность, где народное отрицалось, а государственное вытесняло все.
Достаточно долго прожили героические былины, но сказывали их уже женщины - вспомним Кривополенову. Оставались на слуху «рекрутские» песни, но со времен Первой мировой войны их помнили только женщины. Устное слово переставало быть культовым все в большей степени, хотя на деревне в женских устах еще сохраняло былую силу.
В наше время существует, пожалуй, только фольклор собранный и записанный, да еще псевдофольклор, о котором надо говорить особо - и в сильных выражениях. В категорию городского, нового фольклора некоторые заносят анекдот и магнитофонную песню; до известной степени уподобление верно. И все же неизбежное происходит - особенно, если помогать ему, подталкивать. Подтолкнули к смерти и русский фольклор: вместе с крестьянством и всем его миром.
Так со смертью фольклора у женщин в известном смысле развязались руки в области письменности. «Молчать» больше стало не из чего.
На каждом историческом витке разрушения фольклорно-магического мира (процесс шел этапами) в литературе появлялись женщины, и описанную закономерность можно при желании точно проследить. Этапы: XVIII век - вторая половина XIX века - революция в начале XX века - потом научно-техническая революция в конце тысячелетия...
Косвенное подтверждение модели: в 40-е годы следствием войны стало возвращение первобытно-архаических нравов в полуразрушенную обезмужичевшую деревню. Страшные сказки обрели плоть и кровь. Снова ели детей. Фольклор и бесписьменность временно стали нормой. Как следствие - поворот к фольклорности в советской культурной жизни (в официоз попали «ансамбли народного танца» и «народной песни»). Но ни одного сильного прозаика-женщины эти и смежные с ними годы не дали, а песни Руслановой обошли всю Россию.
Так что есть прямая связь между переходом фольклора из живой в музейную стадию и приходом женщин в литературу.
Фольклор лежит в развалинах с этим не поспоришь. Но силы, действовавшие в фольклоре, - герои и героини, базовые модели фольклорных повествований, сюжетные повороты, лексика (от разговорного мата до сказовых формул, заговоров, легенд и быличек) - все фольклорное хозяйство никуда не делось. Пусть целостный фольклор разбился, как зеркало. Но осколки не растворились до исчезновения (миф и не может исчезнуть), нуклеарные мифологемы пошли гулять по коллективному бессознательному, оторвавшись от жестко предписанных им прежде мест. Единство мифических, эпических и сказочных сюжетов оказалось нарушенным. Но элементы фольклора (мифа, эпоса и сказки) оказались «непотопляемыми» (временно? абсолютно?) и широким перелицованным, часто неузнаваемым потоком влились в женскую прозу - больше прозу, чем поэзию, - создавая ее красочную, сказочную, небывалую ткань.
Женщина на великом и могучем
Предпримем прогулку вдоль книжных полок со специальной целью.
Фольклорность Л. Петрушевской ни у кого не вызывает сомнений.
Т. Толстая и В. Нарбикова - на свой лад сказительницы и достигают успеха там, где покров литературности утоньшается или прорывается, а под ним оказывает себя нечто куда более мощное.
Микрорассказы И. Ратушинской сохраняют органическую связь с гномическими жанрами фольклора и многомерны, как древние загадки-метафоры.
Почти все романы И. Грековой - притчи, умело вписанные в бытовые декорации XX века, но смотрелись бы и в средневековых одеждах нравоучительных действ.
М. Вишневецкая назвала свой роман «Вышел месяц из тумана», а построила - как развернутый куплет, достигший размеров мраморного портала.
Л. Улицкая постоянно работает не только с фольклором - но с мифом, заставляя вспомнить философско-притчевую линию знаменитого латиноамериканского романа.
(Кстати, о смерти фольклора. В Латинской Америке, как известно, никакого «женского взрыва» в прозе не наблюдается. Гениальная Сильвина Окампо стоит в единственном числе. Что означает: фольклор южной половины континента еще жив и продолжает обслуживать своими жанрами женщину напрямую.)
Вернемся в Россию. В сжатой краткописи М. Александровой, М. Филатовой, Э. Аллавердонц - сказочный «хронотоп» (термин М. Бахтина); в особенности время ведет себя так, как положено ему вести себя в фольклоре. Там нормальной линейной хронографии противопоставлены, с одной стороны, вечность, в которой ничего не происходит, а с другой-то, что Бахтин неудачно называл «авантюрным временем»: