Даже и в Акакии Акакиевиче есть высота предназначения... Даже и в князе Мышкине есть неполнота сверeпeния... Этим обозначены пределы чeловеческого: один велик в малом, другой мал в великом. Человек не может опуститься ниже своего величия и не может подняться выше собственной малости.
Эта диалектическая мера человеческого, видимо, и определяет взаимосвязь двух "пародий" (в тыняновском смысле), которыми Достоевский отозвался на творчество Гоголя. Там, где Гоголь хочет подняться выше человеческой меры, выставляя себя пророком и учителем человечества,- там этот патетический "пережим" комически обыгрывается и снижается Достоевским в образе Фомы Опискина. Там, где Гоголь опускает одного из своих персонажей ниже человеческой меры, выставляя его жизнь бессмысленной и ненужной,- там Достоевский восстанавливает этот "натуральный", по его мнению, крен в повышающихся образах Девушкина, Шумкова и, наконец, Мышкина. Достоевский всегда благоговел перед "Шинелью" и с неизменной антипатией отзывался о "Выбранных местах из переписки с друзьями" как о книге, в которой автор "врал и паясничал" [9]. По той же причине, по какой самый высокий и положительный образ зрелого гоголевского творчества - а это, безусловно, образ самого автора в избранной переписке - гротескно выворачивается через Опискина, по этой же самой причине ничтожнейший, ужасающий своим убожеством гоголевский персонаж оборачивается (в духе тыняновского "пародийного выверта") трагически возвышенной фигурой князя Мышкина; ограниченный и жалкий человечек, никому не нужная жертва предстает одним из тех "нищих духом", которые и составляют "соль земли".
Можно предположить, что здесь перед нами нечто большее, чем драма творческих взаимоотношений двух писателей. Когда речь идет о таких писателях, как Достоевский и Гоголь, о таких образах, как Башмачкин и Мышкин, в поле зрения невольно входит вся русская литература, и в отношении этих образов обнаруживается ее сердцевина, ее сводящая и переставляющая все края, соединяющая не соеденимое диалектика. Как будто не целая литература перед нами, а одно, богатое замыслом и переливами смыслов произведение! Вряд ли в какой-либо другой литературе мира так коротка дистанция между ее полюсами, между самым ничтожным и самым величественным ее героями, которые представляют здесь, по сути, вариацию одного типа. Между униженным из униженных и возвышенным из возвышенных то глубочайшее сродство, которое и составляет, быть может, неотразимую прелесть и притягательную силу русской литературы, скрывает в себе ее загадку, которую нам еще не до конца удалось разрешить.
Список литературы
[1] Цит. по: Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. в 30-ти т., т. 9. Л., 1974, с. 430.
[2] Библия. Книга Иова, XIX, 23 - 24.
[3] Аверинцев С. С. Поэтика ранневизантийской литературы. М., 1977, с. 208.
[4] См. там же, с. 205.
[5] "Памятники средневековой латинской литературы IV - IХ веков". М., 1970, с. 261.
[6] Сурков Е. А. Тип героя и жанровое своеобразие повести Н. В. Гоголя "Шинель".- В кн.: Типологический анализ литературногo произведения. Изд. Кемеровского государственного университета, 1982.
[7] Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1971, с. 226.
[8] Эта же тенденция к возвышению, "романтизации" "маленького человека" прослеживается у других писателей 40-х годов - А. Майкова, Я. Буткова. См. содержательную статью Ю. Манна "Путь к открытию характера" в сб.: "Достоевский - художник и мыслитель" (М., 1972).
[9] См.: Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. в 30-ти т., т. 3, с. 503.