Прекрасный образец исповедальной лирики, седмичные молитвы Кирилла Туровского замечательны тем, что и тематически и стилистически они созвучны другим произведениям Кирилла, учительным по содержанию и, соответственно, принадлежащим к современным жанровым формам. Это сочинения аскетической публи-цистики, а также торжественные речи, или проповеди. И те и другие сохранились в рукописях начиная с XIII столетия.
К группе аскетических текстов относятся: Притча о слепце и хромце ("Кирила мниха притча о человечестей души и о телеси, и о пре-ступлении Божия заповеди, и о воскресении телесе человеча, и о будущемь суде и о муце"), Повесть о беспечном царе и его мудром советнике ("Повесть Кирилла многогрешнаго мниха к Василию игумену Печерьскому о белоризце человеце и о мнишьстве, и о души и о покаянии"), Сказание об иноческом чине ("Кюрила епи-скопа Туровьскаго сказание о черноризьчьстемь чину, от вьтхаго закона и новаго: онаго образ носяща, а сего делы съвьршающа"). Все три произведения, особенно Повесть и Сказание, как можно судить по заголовкам, посвящены монашеству в его реальном и мистическом аспектах. Они написаны в форме посланий, а, в сущности, представляют собой богословские трактаты, в которых посредством символико-аллегорической экзегезы и нравоучительного толкования, осмысляются конкретные факты монашеской жизни - от различных частных духовных и поведенческих обязанностей монаха до особенностей и деталей его одежды и внешнего вида. Иначе говоря, в этих трактатах на примере исторических аналогий из ветхозаветной и новозаветной истории разъясняется смысл иноческого служения как идеального пути к спасению. Несмотря на сходство этих аскетико-публицистических сочинений в плане характерной для них литературной манеры с молитвословными и гомилитическими творениями Кирилла Туровского, первые заметно отличаются от последних нейтральным, спокойным тоном. Создавая их, автор очевидно избегал использовать нарочитые приемы риторизации повествования и, соответственно, нагнетения эмоционально-экспрессивной напряженности.
С историко-литературной точки зрения наиболее интересной среди названных аскетических сочинений Кирилла Туровского признана Притча о слепце и хромце , поскольку единственно в ней отразились не узко церковные, а широко общественные интересы писателя. По мнению исследователей, названная "притча" была создана между 1160 и 1169 гг., и именно как памфлет, иносказательно изобличающий Ростовского епископа Феодора (Федорца, по летописям), который при поддержке князя Андрея Боголюбского беззаконно объявил себя автокефальным иерархом по отношению к Киевской митрополии.
Исходной идейной посылкой "Притчи" является мысль о спасительной для всякого христианина необходимости владеть искусством постижения истинного смысла "Божественных книг", того "сокровища вечной жизни", которое заключено в "словесах Божиих", или в Священном Писании. Автор, опираясь на святоотеческую литературную традицию, демонстрирует, как именно посредством символической экзегезы надлежит раскрывать духовное значение священного текста.
В качестве показательного материала Кирилл использует якобы евангельский сюжет, и больше того, даже странным образом ут-верждает, что заимствовал его у евангелиста Матфея ("…касаемся беседовати словес, поводне Господню притчю сказающе, юже Матфей церкви предасть"). Однако пересказ самого Кирилла лишь структурно-стилистически, но не содержательно похож на известную притчу Спасителя о работниках и винограднике (Мф. 20: 1, 33-41). Вероятно, ошибку писателя может оправдать то, что сходный с его вариантом притчи рассказ был весьма хорошо известен в славяно-русской книжности и, несомненно, воспринимался как канонический. На это указывает хотя бы факт наличия близкого к нему повествования в Прологах - рукописных XIII-XVI вв., а затем и печатных XVII в., в разделе за 28 сентября. Исследователи отмечают также универсальный характер лежащего в его основе сюжета: восходя к древнееврейской книжной традиции, он известен по многим литературным памятникам Востока и Запада, в арабской, греческой и латинской версиях.
Итак, согласно Кириллу, некий "домовитый" господин насадил виноградник и, огородив его "оплотом", у единственного входа поставил двух стражников - "хромца" и "слепца". Господин полагал, что эти стражники и воров не пустят в его сад (один их увидит, а другой почует), и сами не сумеют войти в него. Наделив их "властью" вне ограды, "пищей" и одеждой, запретив им входить в виноградник и касаться там чего-либо, господин удалился, но пообещал, что заплатит им за труды, когда вернется; однако если стражники нарушат его "заповедь", он подвергнет их наказанию. Через какое-то время после того, как господин ушел, стражники заговорили о "неизреченной сладости", находящейся в саду, и слепец предложил хромцу украсть это богатство: "Возми убо кошь и всяди на мя, и аз тя ношю, ты же показай ми путь, и вся благая господина наю объем-леве…". Слепец надеялся при этом обмануть своего хозяина, если тот спросит о пропаже, сославшись на их немощи - слепоту и хромоту. Так они и поступили: "Окрадоста вся внутрьняя господина своего благая". Когда последний узнал, что его сад опустошен, то он, прежде всего, призвал к себе слепца. Тот, как и задумал, стал жа-ловаться на собственные немощи и потом оговорил своего напарника: "Хромец есть крал". Тогда господин заключил слепца в одном только ему известном месте, до тех пор пока сам не придет "взяти плод от винограда". В последнем эпизоде притчи рассказывается об окончательном суде господина. Выслушав их взаимные обвинения и поняв, что на самом деле произошло, он приговорил посадить "хромца" на "слепца" и "немилостиво казнить" их "в кромешней мученья темнице".
Такова притча. Кирилл пересказывает ее дискретно, отрывками, прерывая ход ее изложения экзегетическими пояснениями и размышлениями вероучительного и нравоучительного плана. В этих разделах писатель собственно и показывает, каково это - постигать священный текст "с расужением". В сущности, он раскрывает методику богословского осмысления "святых книг" и вместе с тем подспудно, намеками дает понять, как в свете подобного осмысления могут быть оценены конкретные реалии современной жизни. Главной опорой в этом автору служил, несомненно, пример самого Спасителя, который разъяснял своим ученикам смысл собственных притч посредством символико-аллегорической экзегезы, а также посредством прямого или же ассоциативного обращения к библейско-му преданию. Соответственно, Кирилл пространно комментирует корпус сюжетно-повествовательных деталей приводимой им притчи символическими толкованиями. Так, "человек домовитый" - это Бог-Творец, "хромец" - тело человека, "слепец" - душа человека, постигшая стражников кара - "воздание кождо по своим делом" на последнем Суде и т. п. Замечательно, что при этом каждое толкование подкрепляется библейскими цитатами: "Человек домовит - Бог Всевидец и Вседержитель, створивы вся словом, видимая же и невидимая. Домовит же ся именует, - яко не един дом имать, по писанию. Глаголеть бо пророк: "Твоя суть небеса и Твоя земля; вселеная и конець ея Ты основа" (Пс. 88: 12)". Но еще более замечательно, что подобные, символически соотнесенные пары, Кирилл в некоторых случаях весьма развивает, распространяя свою экзегезу из сферы богословской в сферу социальную, так что его толкование отает актуальный смысл. Например, "виноград", насажденный госодином, - это многозначный образ: и "рая", и "олтаря", и тварного, земного "мира"; а "пища", данная слепцу и хромцу, - это образ и "слова Божия", и "эдема", и "церкви", и "епископии", и "монастыря". Соответственно надо понимать, поскольку сам Кирилл об этом прямо не говорит, что "слепец" - это не просто образ души, но и образ священнослужителя, тогда как "хромец" олицетворяет не только тело, но и церковный народ, мирян. А их намерение ограбить виноградник - это "помышления суть ищющих не о Бозе света сего санов и о телеси токмо пекущихся…".
Подобная логика толкования позволяет мыслителю делать публицистические выводы: говорить об общественном значении Церкви и обличать непристойное поведение отдельных ее служителей: "Тако бе посажен хромець (со) слепцемь у врат стрещи внутрених, яко же приставлени суть патриарси, архиепископи, архимандрити межю церковью и олтаремь стрещи святых тайн от враг Христов, сиречь от еретик и зловерных искусник, нечестивых грехолюбець, иноверных скверник"; или: "Никто же бо страх Божий имея в плотскых прелстится! Никто же правоверен чрес закон священьскаго ищеть взяти сана!"; или: "Сице и святители святять падьяки, и чтеци, и дьяконы - несвершен дар, но обет священия, да ся приготовають на свершеное святительство. Ничто же Богови тако любо, яко же не возноситеся в санех, ничто же тако не мерзить Ему, яко же самомнимая величава гордость о взятии сана не о Бозе!".
В подобных утверждениях кроется очевидный намек на современные Кириллу обстоятельства. А именно на революционную внутреннюю политику Андрея Боголюбского, который, став великим Киевским князем, отказался от Киева как великокняжеской резиденции и избрал Владимир-на-Клязьме в качестве нового политического центра всей Руси. Вместе с тем он предпринял усилия - отчасти успешные - к выделению владимиро-суздальских земель из состава Ростовской епархии с целью образования новой церковной области, причем в статусе митрополии, автономной по отношению к Киевскому митрополиту и прямо подчиненной Константинопольскому патриарху. Проводником этой политики по церковной линии был фаворит князя Андрея некий Феодор, выходец из Киево-Печерского монастыря, затем игумен какого-то суздальского монастыря и, наконец, епископ Ростовский. Свое архиерейское посвящение последний получил в Константинополе помимо Киевского митрополита и обманом, а вернувшись на Русь, отказался подчиняться тогдашнему главе Русской Церкви Константину, то есть явно объявил себя автокефальным владыкой. Кроме того, по летописям, он позволял себе критику великого князя, крайне жестокое отношение к народу, а также хульные высказывания в адрес святых, Богоматери и даже самого Бога. В конце концов, Андрей Боголюбский отказался от покровительства Феодору и в 1169 г. отправил его в Киев на суд. Здесь этот церковный деятель был обвинен как еретик и подвергнут суровому наказанию: ему отсекли правую руку, отрезали язык, выкололи глаза и отрубили голову. Любопытно, что в том же году, спустя какое-то время после казни над Феодором (слепцом, как видно) его бывший покровитель великий князь Андрей (тоже, между прочим, обладавший физическим недостатком - хромотой) прислал в Киев огромную армию, которая полностью разграбила город. Однако спустя пять лет и сам Андрей Боголюбский был убит, причем убит предательски, собственными же слугами.