Тарасов А. Б.
В сознании современного православного читателя жизнь и творчество Л.Н. Толстого ассоциируется с бунтарством, сектантством и богоотступничеством, с активным расшатыванием церковных и государственных устоев. Когда автору этих строк пришлось беседовать с благочестивыми прихожанками одного из православных храмов, то никакими средствами и логическими доводами не удалось убедить их в том, что у Толстого возможно существование православных по духу произведений. Для этих прихожанок Толстой и православие в принципе несовместимы.
Среди представителей светской интеллигенции все более популярной становится другая идея - идея Толстого как религиозного учителя всего человечества. Более того, применительно к Толстому все чаще звучит словосочетание "христианский мыслитель" с парадоксальным примечанием "но не православный". Последнее десятилетие обозначило в отечественном литературоведении явную тенденцию к "христианизации" жизни и творчества Толстого. "По-новому понятое христианство", осуществившее "своеобразный духовный экуменизм", усматривают в поздних произведениях Толстого члены Московского толстовского общества. "Евангельское христианство" Толстого подчеркивается в книге Я.С. Лурье "После Льва Толстого". А, по мнению В. Н. Назарова, опубликовавшего статью "Метафоры непонимания" в журнале "Вопросы философии", у яснополянского писателя вообще не было никаких серьезных расхождений с Церковью.
К сожалению, творческое наследие Л. Н. Толстого все более погружается в море пристрастных оценок и суждений. Конъюнктурное использование имени великого писателя для доказательства правоты собственных убеждений становится нормой. Утешает лишь то обстоятельство, что ничего нового в этом смысле не происходит: еще при жизни Толстого вокруг него кипели нешуточные страсти. Достаточно вспомнить Постановление Священного Синода от 22 февраля 1901 г. и реакцию на него некоторых представителей интеллигенции. Ополчившись на Церковь, "элита" общества усердно превозносила Толстого. В восприятии интеллигенции Толстой предстал "апостолом мира и любви", мудрецом, старцем, учителем жизни, "единственным источником дивной правды", "правдивым толкователем Евангелия". В яснополянской библиотеке писателя до сих пор хранятся книги с адресованными ему дарственными надписями, отражающими указанное понимание правды.
Некоторые современники Толстого оказались вне социокультурного контекста своей страны и своей эпохи. Они дошли до крайних суждений, сравнивая писателя со Христом, а церковных епископов, священников и мирян с фарисеями. В доме-музее Толстого в Ясной Поляне есть сундучная комната, в которой находятся венки с могилы писателя. Среди них можно встретить венок с надписью: "Льву - великому богу".
В дореволюционной России активно отстаивалась и противоположная точка зрения. Великий ересиарх, богоотступник, враг Церкви и народа - так бескомпромиссно оценивали Толстого его современники. Некоторым он представлялся и снился в виде беса, дьявола, другие набрасывались на Толстого на улице с целью уничтожить его как воплощение зла. Понимая опасность учения Толстого, с резкой критикой против антицерковной деятельности писателя выступали святитель Феофан Затворник и святой и праведный о. Иоанн Кронштадтский.
Современному пытливому читателю Толстого необходимо знать все обозначенные выше реалии и в то же время понимать, что истинная суть литературного наследия писателя становится очевидной только при учете всех слагаемых его жизни и творчества. Речь идет, в первую очередь, о фактах биографии, художественных и публицистических произведениях и о дневниках Толстого. Степень понимания писателя зависит от умения воспользоваться указанными слагаемыми.
Л. Н. Толстой родился, рос и воспитывался в сугубо светской по духу семье, что в дальнейшем наложило существенный отпечаток на его художественное творчество и религиозно-публицистическую, антихристианскую по сути деятельность. Подтверждают это и юношеские дневники будущего писателя, и "Исповедь", а также философские трактаты уже прославленного автора "Войны и мира" и "Анны Карениной".
Однако еще в раннем детстве состоялось первое знакомство Толстого с живыми примерами праведничества, укорененного именно в православной традиции. По воспоминаниям самого писателя, его тетушки А.И.Остен-Сакен и П.И.Юшкова, дальняя родственница Т.А.Ергольская, монахиня Мария, полуюродивый помощник садовника Аким произвели на него существенное влияние. Для этих людей были характерны все добродетели христианских подвижников "в миру": деятельное служение Богу и ближним, любовь, вера, молитвенность, воздержание, милосердие, кротость, долготерпение.
Поэтому, думается, неслучайнокрасота именно православного идеала воспевается в первой повести Толстого "Детство", где находим описание жизни-жития и праведной кончины няни Натальи Савишны и maman, а также молитвенного стояния юродивого Гришеньки.
Поистине гимн простому православному праведнику звучит в рассказе "Рубка леса". А ученые до сих пор воспринимают данный рассказ только как описание солдатского быта XIX в. Главный герой рассказа - солдат Жданов - предстает перед читателем как смиренный, воцерковленный, благочестивый человек, сохраняющий свою верность Богу, несмотря на трудные для этого условия грубой армейской жизни.
Не меньший интерес в плане изучения православных мотивов творчества Толстого представляет набросок писателя 1879 г. "Сто лет" (4-й вариант из серии набросков о князе Горчакове под названием "Труждающиеся и обремененные"), на который ученые не обращали серьезного внимания. Фактически лишь в книге советского литературоведа В. А. Жданова "От "Анны Карениной" до "Воскресения" (М., 1968) встречаем подробное рассмотрение наброска. Но в тот период отечественной науки очень сложно было адекватно интерпретировать тексты религиозного содержания.
Приведем цитату из самого произведения писателя: "... Девяти же лет Васиньку (т. е. молодого князя Горчакова - А. Т.) возили к бабушке в монастырь, и ему очень полюбилось у нее. Полюбилась ему тишина, чистота кельи, доброта и ласка бабушки и добрых старушек монахинь, выходивших с клироса и становившихся полукругом, их поклоны игуменье и их стройное пение. Бабушка же и Гавриловна, ее послушница, и другие монахини полюбили мальчика, так что не могли нарадоваться на него. Бабушка не отпускала от себя внука, и по зимам маленький князек больше жил в монастыре, чем дома. Монахини и учили его. Княгиня-мать поторопилась уехать домой, потому что боялась того, чего желала бабушка, чтобы мальчик не слишком полюбил эту <красоту> жизнь и не пожелал, войдя в возраст, уйти от мира в монашество"(17, 318).
По словам В. А. Жданова, описание детства князя Горчакова "чуть ли не напоминает детство угодника Божьего". Примечательно, что в момент уже явно обозначившегося неприятия Толстым Православной Церкви, оказалось возможным создание такого православного по духу произведения. Причем и маленький князь Горчаков, и насельницы монастыря выведены не нейтрально, не с иронией, а с явной симпатией. Красноречиво подтверждает это и невольно вырвавшееся у автора слово "красота" по отношению к монастырскому бытию, замененное потом более нейтральным "жизнь". Из приведенного выше контекста ясно, что слово "красота" принадлежит именно автору, а не его герою. Как справедливо заметил Жданов, "монастырский" мотив нельзя считать непредвиденным осложнением. И княгиня-монахиня, и поездка богобоязненных супругов в монастырь, и юродивый, и построение храма в благодарность за потомство (упоминалось в вариантах), и эпиграф из евангельских текстов, и само заглавие - все пронизано религиозно-церковным настроением автора". Тем не менее Жданов не стал комментировать феномен православного текста Толстого, а незавершенность отрывка объяснил тем, что "церковное мировоззрение парализовало творческие силы" писателя.
Между тем набросок "Сто лет" обозначил сосуществование в пределах толстовского творчества двух направлений, двух "правд" - собственно авторской, "субъективной", и "объективной", данной зачастую, быть может, независимо от воли автора или даже вопреки ей. Таким образом, возникает серьезный повод для уточнения нашего представления о духовном и литературном пути Толстого. "Духовный перелом" писателя носил специфический характер, ибо антиправославная и православная тенденции присутствовали у него одновременно и полноценно.
Достойно внимания и то обстоятельство, что даже художественная критика православия, Церкви у Толстого превращается из субъективных намерений в объективное отражение духовной жизни, в художественную критику собственных представлений о церковной жизни. Вспомним отца Сергия. Образ этого монаха у Толстого наделен атрибутикой православного подвижника (ученик знаменитых оптинских старцев, делатель "умной молитвы", постник, затворник, чудотворец). Писатель собирался в повести "Отец Сергий" серьезно критиковать монашеский уклад жизни. В то же время его талант писателя-мыслителя, его реалистичность не позволяли ему хоть сколько-нибудь сфальшивить. Толстой, быть может, не совсем осознанно, но все же ясно дает понять всем текстом своего произведения, что отец Сергий - атеист-карьерист, который стремится при любом положении быть впереди всех. Мы видим, что отец Сергий моментально отвергает Бога после падения с купеческой дочкой, что он - гордец, а настоятель монастыря - духовно неопытный человек (впашего в грех гордыни монаха посылает в затвор, вместо того чтобы отправить на общие послушания для смирения). Иными словами, в повести критикуется не подлинное монашество, а некая его карикатура, искажение.
Поражает точность воспроизведения Толстым закономерностей духовного падения человека: неверие - блуд - убийство - самоубийство. Именно такое понимание пути падшего человека постоянно встречается в святоотеческой литературе. Итак, перед нами верная с точки зрения православного человека история падения грешника, а не критика реального монаха-подвижника.