В "Портрете" можно найти отражение духовной жизни Гоголя. Художник, создавший портрет ростовщика, решает уйти из мира и становится монахом. Приуготовив себя в монастыре подвижнической жизнью отшельника, он возвращается к творчеству и создает картину, которая поражала всех видевших ее как бы исходящей из нее высокой духовностью. В конце повести монах-художник наставляет сына: "Спасай чистоту души своей. Кто заключил в себе талант, тот чище всех должен быть душою. Другому простится многое, но ему не простится".
Здесь Гоголь как бы наметил программу своей жизни. В середине 1840-х годов у него появилось намерение оставить литературное поприще и уйти в монастырь. Но эти монашеские устремления (которые не были секретом для школьных приятелей Гоголя), по всей видимости, не предполагали окончательного отказа от творчества, но как бы подразумевали возвращение к нему в новом качестве. Путь к большому искусству, полагал Гоголь, лежит через духовный подвиг художника. Нужно умереть для мира, чтобы пересоздаться внутренне, а затем вернуться к творчеству.
"Шинель" - последняя из написанных Гоголем повестей - создавалась одновременно с первым томом "Мертвых душ". История Акакия Акакиевича Башмачкина, "вечного титулярного советника", - это история гибели маленького человека. В департаменте к нему относились без всякого уважения и даже на него не глядели, когда давали что-нибудь переписывать. Ревностное исполнение героем своих обязанностей - переписывание казенных бумаг - единственный интерес и смысл его жизни. Убожество и робость бедного чиновника выражаются в его косноязычной речи. В разговоре он, начавши, не оканчивал фразы: "Это, право, совершенно того…" - а потом уже и ничего не было, и сам он позабывал, думая, что все уже выговорил". Несмотря на свое униженное положение Акакий Акакиевич вполне доволен своим жребием. В истории с шинелью он переживает своего рода озарение. Шинель сделалась его "идеальной целью", согрела, наполнила его существование. Голодая, чтобы скопить деньги на ее шитье, он "питался духовно, неся в мыслях своих идею будущей шинели". Герой даже сделался тверже характером, в голове его мелькали дерзкие, отважные мысли - "не положить ли, точно, куницу на воротник?"
Столкнувшись с вопиющим равнодушием жизни в виде "значительного лица", испытав душевное потрясение, Башмачкин заболевает и умирает. В предсмертном бреду он произносит никогда не слыханные от него страшные богохульные речи. И здесь мысли его вертелись вокруг той же шинели. Когда же он умер, то "Петербург остался без Акакия Акакиевича, как будто бы в нем его и никогда не было. Исчезло и скрылось существо, никем не защищенное, никому не дорогое, ни для кого не интересное…" Только через несколько дней в департаменте узнали, что Башмачкин умер, да и то только потому, что пустовало его место.
Но на этом история о бедном чиновнике не оканчивается. Умерший Башмачкин превращается в призрака-мстителя и срывает шинель с самогo "значительного лица". После встречи с мертвецом тот, почувствовав укоры совести, нравственно исправляется. Иногда думают, что погибший Акакий Акакиевич тревожит совесть "значительного лица" и только в его воображении является призраком. Однако такое правдоподобное объяснение нарушает логику гоголевского мира - так же, как она была бы нарушена, если бы действие "Носа" объяснялось как сон майора Ковалева.
Впрочем, автор и тут не дает окончательного ответа на все вопросы. "Один коломенский будочник, - пишет он, - видел собственными глазами, как показалось из-за одного дома привидение; но будучи по природе своей несколько бессилен… он не посмел остановить его, а так шел за ним в темноте до тех пор, пока наконец привидение вдруг оглянулось и, остановясь, спросило: "Тебе чего хочется?" - и показало такой кулак, какого и у живых не найдешь. Будучник сказал: "Ничего", - да и поворотил тот же час назад. Привидение, однако же, было уже гораздо выше ростом, носило преогромные усы и, направив шаги, как казалось, к Обухову мосту, скрылось совершенно в ночной темноте". Так кончается повесть. Гоголь оставляет за читателем решать, имело ли привидение отношение к Акакию Акакиевичу или все это плод досужих выдумок и городских толков.
В "Шинели" Гоголь показывает, как человек вкладывает всю свою душу без остатка в вещь - шинель. Эта сторона героя повести, заслуживающая не только сострадания, но и порицания, была отмечена Аполлоном Григорьевым, который писал, что в образе Башмачкина "поэт начертал последнюю грань обмеления Божьего создания до той степени, что вещь, и вещь самая ничтожная, становится для человека источником беспредельной радости и уничтожающего горя, до того, что шинель делается трагическим fatum в жизни существа, созданного по образу и подобию Вечного…"
Гоголевский Акакий Акакиевич не сводится как герой лишь к петербургскому типу чиновника, - это образ общечеловеческий, относящийся ко всем подобным ему, где бы и когда бы они ни жили, в каких бы условиях ни погибали, ни исчезали из жизни так же незаметно для окружающих, как и Акакий Акакиевич. На него обрушилось несчастье такое же, "как обрушивалось на царей и повелителей мира…"
"Записки сумасшедшего" - единственное произведение Гоголя, написанное от лица героя, как его рассказ о самом себе. Поприщин (фамилия героя происходит от слова поприще ) ведет свой внутрений монолог, во внешней же жизни, перед генералом и его дочкой, он и хотел бы много сказать и спросить, но у него язык не поворачивается. Это противоречие внешнего положения и внутреннего самосознания отражается в его записках, - оно-то и сводит его с ума. Поприщина мучит вопрос о собственной человеческой ценности. Так как никто за ним таковой не признает, он пытается это сам решить для себя. Герой разговаривает в записках с самим собой. Вот, например, его игривое замечание: "Что это за бестия наш брат чиновник! Ей-Богу, не уступит никакому офицеру: пройди какая-нибудь в шляпке, непременно зацепит". Этот тон легкой пошлости показывает, что герой таков же, как и многие, что он любит пошутить. Однако Поприщин не поручик Пирогов или майор Ковалев, у которых в голове все в порядке, и это действительно их тон. А Поприщин только хотел бы быть таким, как они. Если в других петербургских повестях пошлость и трагизм - две краски петербургского мира - выступают раздельно и сложно сочетаются в повествовательной речи автора, то в "Записках сумасшедшего" в каждом пошлом слове героя слышен трагизм его попыток осознать себя нормальным человеком. "Вы еще смеетесь над простаком, но уже ваш смех растворен горечью", - писал Белинский.
В этих попытках Поприщину не на что опереться, кроме известных ему понятий о человеческой ценности в виде чинов и званий. Поэтому ему хочется "рассмотреть поближе жизнь этих господ". Он фантазирует, что "станем и мы полковником и заведем себе репутацию". Ему приходят на ум вопросы: "Отчего происходят все эти разности? Отчего я титулярный советник и с какой стати я титулярный советник?" Или: "Может быть, я сам не знаю, кто я таков". Горделивое чувство искаженного сознания возносит его аж в испанские короли.
Заключительный монолог героя - уже не речь прежнего Поприщина, но голос самого Гоголя. Сознание человеком своего несчастья рождает любимый у Гоголя образ дороги, тройки и колокольчика. Дорога мчится через весь свет в небесные дали - куда несет она героя? "…Взвейтеся, кони, и несите меня с этого света!" Так разрешаются поиски ущербным человеком своего места в мире: не титулярный советник, и не полковник, и не испанский король, а - "ему нет места на свете!"
Достоевскому приписывают фразу: "Все мы вышли из гоголевской "Шинели". Говорил ли он действительно эти слова, мы достоверно не знаем. Но кто бы их ни сказал, не случайно они стали крылатыми. Очень многое и важное вышло из гоголевской "Шинели", из петербургских повестей Гоголя. Эти повести - не только о Петербурге и петербургских жителях, они дают символические образы мирового масштаба и поэтому входят в сокровищницу мировой литературы.