Обдумывая все глубже свое преступление, Раскольников понимает, что служение человечеству и общее дело - это сущий вздор. "Не для того я убил, - признается он Соне, - чтобы, получив средства и власть, сделаться благодетелем человечества... Я просто убил; для себя убил, для себя одного: а там стал ли я бы чьим-нибудь благодетелем или всю жизнь, как паук, ловил бы всех в паутину и из всех живые соки высасывал, мне, в ту минуту, все равно должно было быть!.. И не деньги, главное, нужны мне были. Соня, когда я убил; не столько деньги нужны были, как другое... Я это все теперь знаю... мне надо было узнать тогда, и поскорей узнать, вошь ли я, как все, или человек? Смогу ли я переступить или не смогу! Осмелюсь ли нагнуться и взять или нет? Тварь ли я дрожащая или право имею..." (II,5, 397).
Не те или иные конкретные формы господства подспудно интересовали Раскольникова прежде всего, а сама чистая возможность овладеть ими, стать потенциально "бронзовым" сверхчеловеком, так сказать, скупым рыцарем от власти, для чего необходимо совершить духовное самоубийство и задушить в себе совесть, способность сострадания и любви, которые наиболее эффективно атрофируются умалением и уничтожением других.
"Старуха была только болезнь, - движется его мысль от поверхностных объяснении к подлинной причине преступления, - я переступить поскорее хотел... я не человека убил, принцип убил! Принцип-то я и убил, а переступить-то не переступил, на этой стороне остался..."
Черт, как известно, советовал, правда без особого успеха, Ивану Карамазову именно "отвыкнуть" от совести, чтобы стать "как боги". И Раскольников также не смог побороть до конца эту "привычку", врачующую эгоистическую гордость и препятствующую распространению нигилистических следствий "закона Я", что и предопределило его негодность в бессовестные "гении" мировой истории, оставив ему возможность для духовного возрождения к подлинной человечности.
Достоевский не описывает в романе с такой же подробностью, как нравственные мытарства, процесс духовного возрождения Раскольникова. Но контуры такого возрождения очерчены ясно и отчетливо. Осознав скрытый смысл, реальную сущность и неотвратимую гибельность своей идеи, главный герой испытывает спасительные мучения совести и готовность к покаянию. На каторге под его подушкой "лежало Евангелие", с помощью которого только и можно преодолеть влияние бесовских сил в "законе Я" и направить глубинное течение родников Свободы и Желания по руслу "закона любви". Соединенные в своевольном жесте первочеловека зависть, гордость, эгоизм, чувственность, как бы задавшие ритм и структуру развития "закона Я", снимались противоположными качествами в полной покорности Христа воле Бога-Отца, в Его безраздельной и беззаветной, бескорыстно-жертвенной любви к людям.
В логике Достоевского величайшая любовь, являющаяся полным и предельным выражением свободы личности, есть одновременно и величайшее самостеснение, жертва, победа над созданной Адамом "натурой". По его мнению, только конкретно-жертвенная любовь к конкретному, рядом находящемуся ближнему, дающая, а не берущая любовь, которая долготерпит и все переносит, способна восстановить в человеке "образ человеческий", изменить и восполнить его "укороченное" эгоистической гордостью сознание. "На Земле нельзя любить без жертвы, без чего нельзя и соответственно полно, непосредственно сознавать".
В черновых записях к "Преступлению и наказанию" сострадание, страдание вообще выступает как единственный путь к обретению непосредственного и любящего сознания, высшей смысловой полноты и гармонии жизни: "ПРАВОСЛАВНОЕ ВОЗЗРЕНИЕ. В ЧЕМ ПРАВОСЛАВИЕ. Нет счастья в комфорте, покупается счастье страданием... Человек не родится для счастья. Человек заслуживает свое счастье, и всегда страданием. Тут нет никакой несправедливости, ибо жизненное знание и сознание (то есть непосредственно чувствуемое телом и духом, то есть жизненным всем процессом) приобретается опытом pro и contra, которое нужно перетащить на себе,.. Таков закон нашей планеты; но это непосредственное сознание, чувствуемое житейским процессом, есть такая великая радость, за которую можно заплатить годами страдания" (II, 5, 528).
Надежду на восстановление любой преступной личности Достоевский видел в том, что для нее всегда открыт путь к "непосредственному сознанию" и "великой радости", что в ней нельзя окончательно растоптать совесть и любовь, так же органично присущие человеческой природе, как и противоборствующие им свойства. На этой органичности основано "наказание" Раскольникова, когда "чувство разомкнугости и разъединенности с человечеством, которое он ощутил тотчас же по совершении преступления, замучило его. Закон правды и человеческая природа взяли свое".
Перспектива духовного возрождения главного героя романа и была обусловлена его страданием, сострадательной любовью между ним и Соней Мармеладовой: "Их воскресила любовь, сердце одного заключало бесконечные источники жизни для другого" (II, 5, 518). Глубокое и искреннее сопереживание "вечной Сонечки" растопило твердую "наполеоновскую" душу Раскольникова. Когда она, узнав о совершенном преступлении, бросилась перед ним на колени и обняла его, доброе чувство "волной хлынуло в его душу и разом размягчило ее".
Достоевский прекрасно понимал, исходя из перетащенного на себе опыта pro и contra, что отказ от стремления "по своей глупой воле пожить", оздоровление корней желаний, очищение "сердечного бреда" эгоистической натуры и уменьшение всеохватности разрушительных последствий "закона Я" возможно лишь через следование за Иисусом Христом и жертвенную любовь. В творчестве Достоевского - и "Преступление и наказание" тому яркое подтверждение - без преображения внутреннего мира личности подвигом жертвенного самоотречения нет и подлинной любви. А без подлинной любви неосуществимо просветление темных начал человеческой природы и преодоление несовершенных отношений между людьми.
По глубокому убеждению Достоевского, для людей на земле есть лишь две полярные перспективы: или любить, или уничтожить друг друга, или вечная жизнь, или вечная смерть, или победа "закона любви", или торжество "закона Я" - третьего просто не существует, не дано. К такому выводу и подводит читателя писатель в романе "Преступление и наказание".